Бабушка вдруг молча подошла к ней и ударила по лицу. Люда от неожиданности даже отшатнуться не успела.
Папа так же молча взял ее за плечо и втолкнул в комнату. Впрочем, Люда и сама хотела там оказаться. Она закрыла дверь, опустилась на стул и из этого безопасного укрытия слушала, что происходит в коридоре.
– Нет, мама, ты права, она обезумела, по-настоящему обезумела! – воскликнула мама. – Столько холодной ненависти в голосе, это просто невозможно! Господи, зачем только мы привадили эту Аньку, ведь ясно было, что ничего хорошего с ее стороны в семью прийти не может…
– Да, Оля, и я, между прочим, тебя предупреждала, – тон бабушки был странно холоден.
– Ты куда, мама?
– Пойду на почту, справлюсь, не пришел ли свежий номер «Нового мира», заодно прогуляюсь. Мне надо успокоиться после того, что учинила эта мерзавка.
Люда слышала, как тяжело шуршала бабушкина шуба, как свистнули молнии на ботиках, как звенели ключи и мелочь в сумочке – обычная суета собирающегося на улицу пожилого человека.
Сколько она заняла? Минуты три? Две? Все равно за глаза хватило бы, чтобы выскочить к ней, обнять, попросить прощения, сказать, что сегодня плохая погода, на улице скользко и пасмурно, поэтому пусть бабушка лучше посидит дома в тепле, а Люда сбегает на почту.
Ничего этого она не сделала, а бабушка домой больше не вернулась.
Ее насмерть сбила машина, когда она переходила улицу.
Те дни Люда помнила как в тумане.
Приходили какие-то люди в погонах, потом они с папой ездили на опознание, слава богу, папа разрешил Люде посидеть в широком мраморном коридоре, и все сделал сам, потом они долго сидели у следователя, который сказал, что водитель не виноват – бабушка переходила дорогу в неположенном месте. Впрочем, она всегда так делала, чтобы не обходить целый квартал, как почти все обитатели микрорайона.
– Просто в тот злополучный день была плохая видимость, – заключил следователь, – а пешехода в сумерках трудно разглядеть в свете фар и при хорошей погоде. Поэтому, товарищи, соблюдайте правила дорожного движения, берегите свою жизнь.
Мама с папой ездили встречаться с водителем, сказать ему, что ни в чем его не винят и зла не держат.
Люда сказала, что Варя может пока побыть для них шофером, но мама ожидаемо ответила «чтобы духу ее тут не было», и вопрос отпал.
Во всей этой суете даже как-то не верилось, что бабушки больше нет, и Варя, похоронившая мать и бабушку, говорила, что настоящая скорбь приходит только после похорон. Но на похороны Люду не пустили. Мама сказала, что убийцы не ходят на похороны своих жертв.
Из-за учиненного Людой безобразного скандала бабушкины нервы были на пределе, вот она и не заметила грузовик. Все равно как если бы Люда собственной рукой толкнула ее под колеса.
«Это я еще опускаю тот факт, что последний год жизни бабушка провела практически в аду из-за твоих закидонов, – заключила мама, – вместо того, чтобы наслаждаться семейной идиллией, на которую имела безусловное право, каждую секунду ждала, что еще выкинет любимая внучка. Поэтому нет, Людмила, ты не идешь на похороны, и если спросят, почему тебя нет, я скажу правду, уж не обессудь!»
Люда спросила, не лучше ли будет, если она переедет все-таки к Варе, но мама с папой категорически запретили. Какая ни на есть, но она их дочь и должна быть у них на глазах.
А потом Люду затопило чувство вины. Не важно, кто был прав, кто виноват, но бабушка вырастила ее, всему научила, ухаживала за ней, когда она болела, но последнее, что бабушка дала ей, прежде чем уйти навсегда, – это пощечина.
Она ушла в ненависти к Люде, и не имеет значения, праведной или нет, раз эта ненависть привела к ее гибели.
Что стоило промолчать, лишний раз покаяться, соврать, что она полностью порвала со Львом и не видится с Варей… Родители бы не стали за ней следить, проверять.
Вина ее неоспорима, и, наверное, она в самом деле такая самовлюбленная эгоистка и неблагодарная дрянь, как говорила бабушка. Только искупления не получится, потому что Льва она не оставит.
Идея завести собаку, поданная Региной Владимировной, захватила меня почти без остатка. Я взахлеб читаю «Человек находит друга» Лоренца и «Вы и ваш друг Рекс» Рябинина, которые мне дали в библиотеке. Да, я все-таки дошла до них и вернула руководство по хирургии щитовидки, которое не дочитал Паша. Сначала девушки за кафедрой стали меня ругать, но когда узнали, по какой причине книга так сильно просрочена, то усадили рядом с собой, напоили чаем и рассказали, какой Паша был приятный человек и аккуратный читатель. В последнее время я начинаю привыкать к тому, что незнакомые люди рассказывают мне что-то хорошее о моем муже. Кого-то он спас на операционном столе, кому-то, как вот этой милой библиотекарше, поставил правильный диагноз, кому-то организовал консультацию корифея в другой специальности.
Много в моей жизни стало таких неожиданных встреч. Я вспоминаю жуткую музыку Ленинградского рок-клуба, которую так обожал сын, и строчку в одной песне: «Но свет ушедшей звезды все еще свет»[4]. Раньше мне, как любой благонравной даме средних лет, творчество той группы казалось чушью, а теперь я внезапно начинаю прозревать смысл.
Все еще свет… И он не погаснет, пока я жива, и пока жив хоть кто-то из тех, кого Паша спас от смерти.
Непонятно, легче мне или труднее, но пустота в сердце начинает теплеть.
И порой мне кажется, хоть это, безусловно, антинаучно и вообще шизофрения, но пес, которого я заведу, будет чувствовать Пашино присутствие.
Я выписываю таблицы с собачьим рационом, в сотый раз взвешиваю все «за» и «против». Сейчас у меня спокойная работа, без дежурств, трудно представить себе обстоятельства, при которых я не смогу погулять и накормить своего будущего любимца, да и Регина Владимировна обещала подстраховать. Черт, кажется, надо позвонить сыну и извиниться перед ним, что к приобретению собаки я готовлюсь тщательнее, чем к его появлению на свет.
С ним вообще обошлось без страхов и сомнений. Ответственность – это, наверное, единственное, что с возрастом становится больше и лучше, и это хорошо, иначе человечество не развивалось бы. И не размножалось.
Регина Владимировна тоже в предвкушении. Она заручилась согласием соседей по коммуналке на собаку, штудирует кинологическую литературу с профессорской въедливостью и прикидывает лучшее место под лежанку.
Мы уже определились, что за чистотой породы гоняться не будем, дворняжки вполне подойдут, главное, небольших размеров, чтобы они комфортно чувствовали себя в городской квартире. Сейчас на повестке дня у нас животрепещущий вопрос: щенок или взрослая собака? Щенки благодаря механизму запечатления сразу признают в нас хозяек, это хорошо, но они требуют много ухода, в частности, шестикратного кормления на первых порах, а это мы, одинокие работающие женщины, организовать не можем. Так что или брать взрослую особь или ждать до отпуска.
Короче говоря, у меня появилась цель и у меня появился план, все, как полагается у нормальных людей. Хотя я была уверена, что после ухода мужа этого уже никогда не случится.
Посмотрев больного с гипертонией, возвращаюсь к себе в кабинет и снова встречаю Корниенко. Сегодня он таскает ящики с молоком, которое нам выдают за вредность. Я не люблю этой традиции, ибо от идиотского исполнения она потеряла свой первоначальный смысл. Чтобы молоко нейтрализовало токсичное воздействие вредных веществ, работник должен выпивать его непосредственно на смене, в крайнем случае сразу после. У нас же раз в месяц, а то и реже осчастливят тебя пятью литрами, и делай что хочешь. Или за два дня все выдувай, или творог вари. Все ворчат, лучше бы деньгами дали, а старшая сестра полдня убивает на то, чтобы распределить молоко по справедливости. Ну а пока что Корниенко носит его от служебного входа на этаж.
Я внимательно оглядываю его. На первый взгляд он выглядит так же прилично, как и раньше, но пижама, все такая же аккуратная и наглаженная, сидит гораздо свободнее, чем прежде. Он явно похудел. Почему-то женщины, впадая в уныние, набирают вес, а мужчины, наоборот, усыхают.
И взгляд у генерала стал чуточку другим. Не пустота еще, но тень пустоты сквозит в нем.
Он ставит ящики под дверь старшей сестры, вытирает лоб тыльной стороной ладони, как заправский грузчик, и улыбается мне. Надеюсь, что я преувеличиваю, но улыбка кажется растерянной и неуверенной, чтобы не сказать заискивающей.
Подхожу, здороваюсь.
– Здравия желаю, Татьяна Ивановна!
– Прогуляемся, Лев Васильевич?
– С превеликим удовольствием! – смеясь, он делает руку бубликом, как в кадрили.
Я принимаю, и мы не спеша двигаемся по коридору, словно влюбленная пара. Спрашиваю, что ему принести почитать.
– Что-нибудь такое, что не жалко, если товарищи утащат.
Что мне импонирует в Корниенко, так это его отношение к соседям по палате. Без страха, без презрения, даже без особой жалости. Он спокойно разговаривает с ними, делится своей едой, помогает тем, кто сам не может за собой ухаживать. Многие, оказавшись на его месте, в том числе, наверное, и я сама, попытались бы как можно надежнее дистанцироваться от больных, а он – нет.
– Есть сборник зарубежных детективов, – говорю я, – книга дефицитная, конечно, но на один раз. Совсем простенькое чтение, только чтобы отвлечься да на часок голову занять.
Корниенко вздыхает:
– Ну что ж… Таков путь нашей деградации.
– Послушайте, – говорю я шепотом, – сознайтесь, что вы были больны, и вскоре окажетесь на свободе. Еще лето успеете застать…
Корниенко молчит, но рука, на которую я опираюсь, напрягается.
– Сколько я еще смогу вам натягивать панкреатит? Ну месяц еще, ну два… А после придется собрать комиссию, вас отвезут на рентгеновское исследование или даже на ультразвуковое, после чего станет ясно, что никаких камней в желчном пузыре и воспаления поджелудочной у вас сроду не было. Снять соматический диагноз никаких проблем, это вам не шизофрения.