Марко свернул на Понте-Фабричио, и шины велосипеда зашуршали по старому известняку. Этот пешеходный мост, выложенный из камня, был старейшим мостом Рима, а поскольку он соединялся с островом Тиберина, это, по сути, и была улица, на которой он жил. Марко увернулся от торговцев и плавно обогнул кота, бросившегося ему под колеса. Въехав на пологую вершину моста, Марко увидел, что у дверей семейного бара «Джиро-Спорт» не стоит, как обычно, Беппе — его отец. Это означало, что Марко опоздал к ужину.
Он промчался к подножию моста, миновал бар и свернул к боковому входу на площадь базилики Сан-Бартоломео-аль-Изола. Он спрыгнул с велосипеда, задвинул его на стойку и вошел в переполненный бар.
Поднявшись по лестнице, Марко сбросил рюкзак и отправился на кухню, настолько маленькую, что она заполнялась паром всего от одной кастрюли с кипящей водой. На стене висели фото в рамках, где был запечатлен его отец на «Джиро д’Италия»[9], и календарь с изображением великого итальянского велогонщика Леарко Гуэрры[10]. На маленькой полочке стоял снимок папы Пия XI, распятие из сушеного пальмового листа и гипсовая статуэтка Богородицы. Мать Марко поклонялась Христу, а отец — велоспорту.
— Ciao, все! — Марко поцеловал старших братьев, Эмедио и Альдо, потом отца; семья уже сидела за столом.
— Марко! — просиял Эмедио, который был копией отца в молодости. Оба были лобастыми, с вьющимися темно-каштановыми волосами, густыми бровями и широко посаженными, темными как угли глазами, крупными носами и губами. Отец Марко, профессиональный велогонщик, был по-прежнему мускулист, кожу его покрывал вечный загар, а верхнюю губу иссекали шрамы, оставшиеся после нападения волка в горном районе Абруццо, где Беппе вырос.
Рассказывали, что отец Марко, которому тогда было всего десять лет, присматривал за овцами, на них напал волк, но мальчик сумел повалить зверя на землю, а потом прогнать. Никто из тех, кто знал Беппе Террицци, не сомневался в правдивости этой истории.
— Ehi, fratello[11]. — Альдо улыбнулся не разжимая губ: он стеснялся кривоватых передних зубов. Он пошел в родню матери, Кастеликки, у него был более спокойный характер, близко посаженные глаза и отличительная ямочка на подбородке. Альдо был самым низкорослым из сыновей Беппе Террицци, но тоже любил велоспорт, вот и сейчас он сидел за столом в пропотевшем джерси и велосипедных шортах. Если мать семейства и хотела, чтобы сыновья переодевались к ужину, она всегда помалкивала. Все знали, кто заправляет домом, и это была не она.
— Выглядит аппетитно, мама. Браво! — Марко поцеловал мать, которая как раз поливала первое блюдо, spaghetti, соусом pomodoro[12], — в нем виднелись белые кусочки крабового мяса. Из красной мякоти соуса выглядывали ярко-оранжевые клешни с зазубринами, а от неповторимого запаха рыбы с томатом текли слюни.
— Ciao. — Мать улыбнулась ему, небольшие светло-карие глаза потеплели. Из раковины поднимался пар, отчего темные пряди ее волос, выбившиеся из длинной косы, завивались; у нее был крупный нос, широкая улыбка и открытое лицо деревенской простушки. Родители Марко были contadini — из крестьян — и выросли в домах, где вместе с прочими обитателями жили козы и куры. Они поженились и переехали в Рим, Беппе стал знаменитым велосипедистом и открыл бар «Джиро-Спорт». Туда часто заглядывали персонал больницы, местные жители и велоболельщики, которых называли tifosi, — потому что они были такими же чокнутыми, как больные тифом[13].
— Да садись же, сын, — махнул ему Беппе, сидевший во главе стола.
— Вот, мальчики. — Мать поставила блюдо со спагетти рядом с отцом, ему первому и положила порцию, а уж потом остальным. Они помолились перед едой и начали быстро есть — все, за исключением Марко, который наслаждался каждым кусочком, пока отец расспрашивал Альдо о его тренировках. Эмедио оставался вне линии огня, поскольку избежал карьеры велоспортсмена, приняв сан священника. Марко ни за что бы не пошел на такую жертву, ведь у него имелся долг перед женским населением Рима. И может быть, перед Элизабеттой.
Мать повернулась к Эмедио, который работал в канцелярии Святого Престола.
— Есть новости? Ну хоть какие-нибудь?
— Ты слышала об энциклике[14] немцам насчет Пальмового воскресенья[15]?
— Нет, а о чем она?
— Mit Brennender Sorge. Что на немецком означает «С глубокой тревогой». Папа выпустил энциклику, которую разослали почти в тридцать тысяч немецких церквей, прямое послание немецким католикам. — Эмедио подался вперед и понизил голос. — Писать ее помогал кардинал Пачелли, но эти сведения секретные.
Мать провела указательным пальцем по губам, будто застегивая молнию, и подмигнула. Сплетни из Ватикана она особенно ценила.
— Немецкие священники прочли энциклику своей пастве без всякого предупреждения. Представляете, сколько церквей? И все ее слышали. Документ напечатали и распространили в строжайшем секрете.
— Почему в секрете? — нахмурилась мать. — Ведь это слово нашего святого отца.
— Там повторялось его наставление о том, что немецкие католики должны прислушиваться к Господу, а не к Гитлеру. А в итоге Гитлер послал гестаповцев арестовать тех, кто напечатал и распространил энциклику.
— Страх какой!
Отец пристально посмотрел на Эмедио.
— Хватит политики за столом.
Эмедио замолчал, а мать поджала губы. Беппе был фашистом «первого часа» — то есть присоединился к фашистской партии еще в 1919 году, еще до похода на Рим в 1922-м[16], когда король назначил Муссолини премьер-министром. Беппе, приверженец традиций, верил, что партия принесет пользу мелким торговцам, а также даст Италии закон и порядок.
Он кашлянул, прочищая горло.
— Так вот, как я говорил, этот год важен для «Джиро», и я уже знаю, кто заработает розовое джерси[17]. Могу сказать наперед, что Бартали[18] снова одержит победу.
Альдо кивнул.
— Согласен, хотя я бы поставил еще на Бини. И Ольмо, он неплохо шел на «Милан — Сан-Ремо»[19].
— Ну уж нет, — отец сделал глоток вина, — «Милан — Сан-Ремо» — игрушки для мелюзги. Да и все равно там выиграл Дель Канчия[20]. Продуешь, Альдо.
— Неважно кто победит, розовое джерси ему носить нельзя. Только подумайте! Розовая? — хохотнул Альдо.
Марко прежде уже это слышал. Муссолини не так давно объявил, что розовый — немужественный цвет, чем смутил и фашистов, и tifosi.
— Цвет не главное, — усмехнулся отец. — Достижения — вот что важно. Верно, Марко?
— Да, папа.
— Знаешь, Марко, я сегодня стоял у окна и смотрел, как ты свернул на мост. Ты опоздал к ужину.
— Прости, папа.
— Я не о том. — Отец положил мощные руки на стол и напряженно уставился на Марко. — Ты ехал очень хорошо. Держал курс. Даже набрал скорость. Ты меня удивил.
Прерывать отца Марко не стал, однако нутро у него меж тем завязалось узлом.
— И что случилось с кошкой, я тоже видел. Она перебежала тебе дорогу, но ты не потерял ни секунды. Пора приниматься за тренировки всерьез. Представь, чего ты добьешься, если будешь заниматься по моему режиму, сынок. Однажды ты наденешь maglia rosa[21]! Ты выиграешь «Джиро» — главную гонку Италии. И займешь свое место в истории велоспорта.
— Не так уж я хорош, папа, — ответил Марко, потому что победы в велоспорте он хотел меньше всего.
— А я думаю, ты на это способен. У тебя это в крови.
Альдо нахмурился:
— А как насчет меня, отец? Я очень много тренируюсь.
Тот повернулся к нему:
— А тебе я говорил: ты не наращиваешь мускулатуру как следует. Скорость не растет. Наверное, ты недостаточно усердно тренируешься.
— Я стараюсь.
— Тогда продолжай в том же духе. Докажи, что я ошибаюсь. В любом случае двое лучше одного. Тренируйтесь вместе. — Отец снова повернулся к Марко: — Сынок, сегодня ты приступаешь. Ясно?
— Да, папа, — ответил Марко, у которого выбора в этом вопросе не было.
Глава третья
Сандро в одиночестве сидел за обеденным столом. В окно проникал ночной воздух, хрустальная люстра озаряла приглушенным светом тетрадь юноши. Семья только что поужинала, и Сандро следовало бы позаниматься, но все мысли его были только об Элизабетте. Он не понимал, как можно думать о чем-то другом, когда ты влюблен. Он был потрясен — ведь люди испытывают это каждый день. Его никогда в жизни не переполняли столь сильные чувства. Развитый интеллект позволял ему много думать, но, возможно, до сих пор он недостаточно чувствовал.
Его преследовали воспоминания о том, как он поцеловал ее там, у реки. Волнующая близость ее тела — совсем рядом, как никогда раньше. Сандро любил в ней все, особенно то, как она к нему относилась. Когда все узнали о том, как он умен, с ним стали обращаться иначе — к добру ли, к худу ли. Учителя его обожали, но одноклассники считали чудаковатым. Элизабетта не делала ни того ни другого. Сандро с самого начала нравился ей таким, как есть, поэтому с ней он мог оставаться собой.
Сандро посмотрел в окно. Симоне обосновались в одном из домов, что выстроились вдоль элегантной Пьяцца Маттеи на севере гетто. Их квартира располагалась на третьем этаже по диагонали от изысканного Палаццо Костагути, так что Сандро мог видеть в окно своих соседей. Джованни Ротоли делал за столом домашнюю работу, а этажом ниже Нардуно — пожилая пара — читали газету. По вечерам в гетто обычно стояла тишина, которую нарушало лишь журчание воды в