Лучано поджал губы.
— Мы живем в пригороде, но дом принадлежит семье моей жены.
Армандо уронил лицо в ладони.
— У меня тоже есть дом, или, вернее, был — до сегодняшнего дня.
Массимо кивнул:
— Можно создать организацию и передать право собственности на имущество ей, вверить его нееврейским членам семьи или друзьям, которым доверяешь. И даже передать благотворительному учреждению.
Лучано кивнул:
— Но разве это не сочтут мошеннической передачей активов?
— В теории да, но не на практике. Я все выяснил: следить за соблюдением закона будет горстка людей. Их просто завалят заявлениями о предоставлении поблажек. Сомневаюсь, что они дойдут до рассмотрения документов на передачу собственности, с которыми на первый взгляд все в порядке.
— Это правда, — согласился Армандо, — производительность римских бюрократов всегда оставляла желать лучшего.
Массимо продолжил:
— Статья двенадцать гласит, что евреи не могут нанимать слуг арийской расы. Нам придется расстаться с нашей экономкой, Корнелией, а ведь ей так нужна работа.
Лучано кивнул:
— А мы взяли младшенькому няню, когда жена заболела.
Массимо поправил очки.
— Статья тринадцать запрещает евреям работать в любых государственных структурах, включая фашистскую партию. Многие из нашей общины потеряют работу. — Он выпрямился. — А теперь мы подошли к самой важной части. Discriminazioni — исключения или особый статус тех, на кого законы не распространяются. Имеется несколько категорий. Во-первых, это ветераны нескольких войн, а под номером четыре перечислены те, кто были фашистами в 1919, 1920, 1921 и 1922 годах, а также во второй половине 1924 года.
Лучано подался к нему.
— Ты подходишь, верно, Массимо? Ты же фашист «первого часа», поэтому на тебя закон не распространяется?
— Почти, да не совсем. Я присоединился к партии в 1923 году.
— Ну а мы не фашисты. Для нас особого статуса не будет.
— Нет, будет. — Массимо указал на последний пункт. — Вот в чем моя стратегия. Исключение составляют любые евреи с «чрезвычайными заслугами перед отечеством», которые будут оцениваться согласно статье шестнадцать.
Армандо фыркнул:
— Это обобщающий термин. Он ничего не значит.
— Позволь с тобой не согласиться, — возразил Массимо. — Статья шестнадцать — это наше спасение. Налоговый кодекс работает точно так же. Он полон правил, которые предполагают неопределенность, и когда я замечаю подобное, то превращаю этот недостаток в преимущество. — Он провел пальцем по странице. — Например, я думаю, что вам обоим могут предоставить особый статус за чрезвычайные заслуги. Вы оба участвовали в Великой войне, и, полагаю, один из вас даже получил медаль за отвагу, верно?
— Это я, — гордо ответил Лучано.
— Чем же еще является медаль, как не чрезвычайной заслугой? Я служил офицером в Двадцать девятом Пьемонтском пехотном полку и обязательно упомяну военную службу в заявлении. Кроме того, вы оба — не последние люди в деловых кругах, что само по себе уважительно. — Массимо воодушевился. — Понимаете? Этот пункт там не просто так! Нам нужно лишь придумать обоснование и истолковать его таким образом, чтобы исключить большинство членов общины.
Армандо нахмурился:
— Но ведь этот закон направлен против евреев. С чего бы им делать для нас поблажки за помощь своим?
— Верно подмечено, но этот закон также распределяет евреев по категориям, о чем свидетельствует его пункт, который дает определение еврея. Поэтому мы подадим заявление на особый статус для как можно большего числа евреев и продемонстрируем, насколько они ценны. — Массимо жестом обвел комнату. — Все сидящие здесь — деловые люди, ученые и профессионалы. Мы можем найти доводы в пользу всех них.
Темные глаза Лучано загорелись.
— А ведь мы могли бы присваивать людям титулы, которые бы показывали, как те обязанности, что они выполняют, приносят пользу общине или Риму.
— Хорошая идея! — Армандо распрямил плечи, овладев собой.
— Великолепная! — просиял Массимо. — Здесь, в синагоге, мы объединим наши усилия. Все смогут прийти сюда, а мы проведем опросы, соберем полезные сведения и составим заявления на особый статус.
Армандо заморгал.
— Но, Массимо, мы же не адвокаты. Ты должен взять руководство на себя.
— Хорошо, — согласился Массимо, хотя никогда не руководил никем, кроме своей секретарши. — Синьоры, я знаю, насколько этот закон несправедлив и в каком ужасном положении мы оказались, но мы — первые лица нашей общины. Все на нас рассчитывают. Необходимо отыскать решение. Потребуется много усилий, но мы справимся, ведь вопрос со школами уладили.
— Массимо, поднимайся, сейчас же. Слушайте все! — Лучано встал и хлопнул в ладоши, чтобы заставить людей прислушаться. Все начали к ним поворачиваться, и наконец каждый человек в зале уставился на Массимо.
Тот, не привыкший к такому вниманию, остался на своем месте, но Лучано потянул Массимо за руку, помог подняться и заговорил:
— Друзья, как вы, наверное, знаете, Массимо Симоне — один из лучших адвокатов в городе. Он только что объяснил, как можно справиться с этими ужасными расовыми законами.
— О чем вы? — воскликнул один, и тут же подхватили остальные:
— Говорите же нам!
— Что мы можем предпринять?
— Массимо все вам расскажет! — отозвался Лучано, отходя в сторону.
— Я? — заметно нервничая, спросил Массимо.
— У тебя выйдет лучше моего. Давай, скажи им.
Массимо дрожащей рукой взял блокнот.
— Что ж, начну с объяснения закона…
Глава тридцать девятая
Марко плелся по Пьяцца Навона куда медленнее бурлившего на площади потока коммерсантов, лавочников и торговцев. Шел первый день после похорон Альдо, Марко пал духом, горе его сломило, он едва сумел заснуть. С отцом он не разговаривал, они друг друга избегали. Мать поковыляла в постель совершенно опустошенная.
Марко подошел к величественной арке Палаццо Браски и отдал честь.
— Доброе утро, Нино.
— Соболезную смерти твоего брата. — Нино непривычно и по-казенному устремил взгляд вперед.
— Спасибо. — Марко прошел под изогнутой аркой входа и повернул направо к стеклянным дверям, где в карауле стояли Джузеппе и Тино, которые встретили его столь же прохладно.
Марко отсалютовал и им.
— Доброе утро.
— Доброе утро, Марко. Соболезную.
— Спасибо. — Марко догадался: наверняка они знают, что Альдо был членом антифашистской ячейки, но суровые взгляды однопартийцев его не беспокоили. Он пошел к широкой мраморной лестнице и поднялся на верхний этаж, залитый солнечным светом из огромных, в пол, окон, а затем направился к кабинету комендаторе Буонакорсо, где всегда отмечался перед началом рабочего дня.
— Доброе утро, — сказал Марко Паскуале, который дежурил у арки, и они отсалютовали друг другу.
— Мои соболезнования, — ответил тот, а Марко зашагал к кабинету начальника и постучал в дверь красного дерева.
Буонакорсо пригласил его войти, Марко открыл дверь и отдал честь, но ошеломленно застыл. Шеф сидел за своим столом, а рядом с ним стоял офицер ОВРА — с лысой головой и свирепым взглядом, он смахивал на медведя. ОВРА — это тайная полиция Муссолини, сам себе закон.
Марко, охваченный страхом, подошел к столу.
— Комендаторе Буонакорсо, доброе утро. Принести вам чего-нибудь?
— Нет, — махнул ему Буонакорсо. — Садись.
— Да, синьор. — Марко сел, а офицер ОВРА, не представившись, пристально воззрился на него — плохой знак.
Буонакорсо нахмурился:
— Ты уволен, Марко. Поскольку нам стало известно, что твой брат — предатель, ты не можешь продолжать работать в штаб-квартире Fascio.
Марко отпрянул.
— Поверьте, Альдо вовсе не такой.
— Да как ты можешь его защищать? — Темные глаза Буонакорсо вспыхнули. — Он покушался на представителя закона. Он был ярым антифашистом и участником коммунистического заговора. Он перевозил оружие, намереваясь использовать его против нас.
— Может, и так, только он дорого за это поплатился и…
— Так и должно быть, — сурово отрезал Буонакорсо.
— Я не мой брат, синьор. Я и не догадывался о его левых взглядах. Мы никогда это не обсуждали. Он о таком помалкивал.
— Это правда? — Буонакорсо выгнул бровь. — Ты не знал?
— Клянусь, синьор, не знал. Вы не можете уволить меня за то, что натворил брат.
— Это вопрос доверия, Марко. Я больше не могу тебе доверять.
— Можете, синьор. Я доказываю вам это каждый день. Мне сообщали конфиденциальные сведения. И я о них никому за пределами здания не рассказывал.
Бам! Хлопнув мощной рукой по столу, офицер ОВРА подошел к Марко и наклонился к его лицу.
— Твой брат был предателем-провокатором! А значит, и ты из них!
— Но я не такой.
— Конечно, такой! — Офицер ОВРА впился в Марко взглядом. — Он был в антифашистской ячейке, значит, и ты в ней состоял!
У Марко пересохло во рту.
— Клянусь вам, я ничего об этом не знал. Я патриот, добропорядочный фашист, я люблю Дуче и нашу партию. Я бы никогда не пошел против…
— Я тебе не верю! Ты с братцем заодно!
— Нет, нет, клянусь вам…
— Ты специально устроился сюда работать, чтобы за нами шпионить!
— Нет, это неправда. Я не знал.
— Ты выпендривался в баре перед комендаторе Буонакорсо! И обманул его, заставив поверить, что ты патриот!
— Я искренне люблю родину! — Марко едва успевал отвечать на стремительный поток обвинений.
— Считаешь, мы поверим, что он тебе ни разу не проболтался? Ты жил со своим братом! Вы повсюду раскатывали с ним на велосипедах!
— Он говорил, что встречается с замужней женщиной.
— Вы домой приходили в одно и то же время! Вас видели!
Марко пытался одолеть все более усиливающийся страх.
— Мы нарочно все так продумали, для моего отца. Мы ему врали.