Он вспомнил Марш на Рим — самое начало расцвета партии. Это было всего шестнадцать лет назад. У него с тех времен еще остались галстуки. И даже туфли. В тот год родился Сандро, и тогда Массимо был полон надежд, ведь он стал новоиспеченным отцом новорожденного сына и видел, как во главе его страны также становится новый отец. В ту пору он верил, что его жизнь складывается удачно, тем более что эпоха была благоприятная, особенно для римлянина.
Его взгляд бродил по кабинету: дипломы в рамках, стеллажи, заполненные учебниками и книгами по налоговому законодательству. То были артефакты прошлой жизни налогового адвоката, словно фрагменты мраморной колонны с Римского форума. Массимо превратился в развалину.
В окне он поймал собственное отражение. Он выглядел перепуганным и именно так себя и чувствовал. Массимо снова вспомнил об особом статусе, который ему не удалось получить. Если бы он добился успеха — мог бы остаться членом партии, но подвел себя и свою семью.
Массимо молился, чтобы Беппе и Марко смогли переломить ситуацию.
Часть третья
Nessun maggior dolore
che ricordarsi del tempo felice
nella miseria.
Тот страждет высшей мукой,
Кто радостные помнит времена
В несчастии[91].
Глава сорок седьмая
Элизабетта и Нонна по вечерам завели обычай выпивать по рюмочке anisette — сладкой анисовой наливки. Наступили трудные времена: все только и говорили, что о надвигающейся войне. Дела в «Каса Сервано» шли неважно — поток туристов почти иссяк, а евреи Трастевере пострадали от расовых законов, к которым местные обитатели питали отвращение.
Элизабетта все время думала о Сандро, у нее было разбито сердце: он больше ее не любил. Она-то любила по-прежнему, плакала ночами, тосковала по нему и тревожилась. Марко она избегала, не желая напрасно его обнадеживать, ведь теперь Элизабетта знала, что Сандро — ее единственный. К счастью, Марко все время пропадал в Палаццо Браски.
— Какой ужасный день. — Нонна опустилась на стул у орехового стола, на который проливала свет лампа из молочного муранского стекла. Окно было открыто, но теплый ветерок едва шевелил кружевные занавески. Ночью на Виа-Фьората обычно бывало тихо, вот и теперь слышалось лишь мурлыканье Рико: кот лежал в мягком кресле на салфетке, что защищала сиденье от шерсти. Он закрыл глаза, подогнул лапы, живот его был набит остатками branzino — морского окуня.
— Все наладится, Нонна.
— Но сначала станет куда хуже, девочка.
Элизабетта потягивала анисовую наливку из крошечной резной рюмочки — у Нонны таких была добрая сотня. Оказалось, старушка коллекционирует всевозможную стеклянную посуду: у нее было без счета наборов старинного фарфора, а также разных горок, комодов и шкафов для хранения этой коллекции. Шкафы стояли в каждой комнате маленького веселого дома, в них бок о бок громоздились наборы фарфора Royal Doulton, лиможского и минтонского фарфора, майолики, «Каподимонте» и многое другое. Выглядело несколько чудаковато, но дом становился удивительно уютным.
Постучали в дверь. Элизабетта поднялась, пересекла гостиную и открыла — у порога стоял Марко в форме, с широкой улыбкой на лице, держа под мышкой большую, празднично завернутую коробку.
— Buona sera, Элизабетта! — Марко приобнял ее свободной рукой и поцеловал в щеку.
— Какой сюрприз! — взволнованно сказала она. — Рада тебя видеть.
— Элизабетта, где твои манеры?! — крикнула из столовой Нонна. — Кто там? Почему не приглашаешь войти?
— Входи, пожалуйста, Марко. — Элизабетта открыла створку пошире, и Марко вошел в гостиную, молча осмотрев громоздкие шкафы. Она проводила его в столовую.
— Нонна, это Марко Террицци, Марко, а это…
— Синьора Сервано. — Нонна прищурила глаза с набрякшими веками. — Не твой ли это отец, Беппе, управляет баром «Джиро-Спорт»?
— Да. — Марко приятно улыбнулся.
— Это не ты ли пел Элизабетте серенаду в моем ресторане?
— Да, — кивнул Марко.
— Значит, ты ухаживаешь за Элизабеттой?
— Да, — просиял он.
— И каковы твои намерения? Благородные или так, побаловаться?
Элизабетта вздрогнула.
— Нонна!
— Конечно, благородные. — Марко расправил плечи. — Я люблю ее.
Его слова тронули сердце Элизабетты — к ее удивлению, оно откликнулось.
Нонна нахмурилась:
— Но жених из тебя не слишком заботливый, верно, Марко?
Тот моргнул:
— Простите?
— Ты ведь еще не был здесь, верно? Она живет со мной уже давно, ты знал об этом?
— Да, но мне нужно было работать.
— Так почему ты заявился в такой поздний час?
— Мне пришлось задержаться на службе, и…
— Ты же не думаешь, что она прямо сегодня пойдет с тобой на свидание?
— Beh, я надеялся, что мы поедим gelato.
— Разве ты не знаешь, что ей утром на работу? Считаешь, что можешь вот так прийти и сделать все по-своему?
— Нет, нет, я не…
— Запутался? Capito[92]. Ты же знаешь, что она хорошая девочка, верно? Не такая, как другие, понимаешь?
— Я знаю, что она не такая, как другие.
— Но почему ты так с ней обращаешься? Если у тебя благородные намерения, зачем приходить так поздно, да еще в самый первый раз?
Элизабетте хотелось убежать, но Нонну уже было не остановить. Она махнула на обернутый бумагой подарок Марко.
— А там у тебя что?
— О, это для Элизабетты. — Марко вытащил из-под мышки коробку.
— Ты же понимаешь, что тебе ее не купить, правда? Элизабетта, может, откроешь подарок?
— Открою. — Элизабетта совсем растерялась и даже не посмотрела Марко в глаза, когда он вручал ей свой дар. — Спасибо, Марко. А что за повод?
— Если я скажу тебе, ты поймешь, что…
— Basta! — оборвала его Нонна. — Говори побыстрее! Я хочу спать! Поторапливайся!
Элизабетта расхохоталась, а с ней и Марко. Она оборвала серебристую бумагу, он скомкал обертку, Элизабетта подняла крышку коробки и сняла слой белой папиросной бумаги.
Нонна чуть не свернула шею.
— Мне не видно! Поднимите повыше!
Убрав папиросную бумагу, Элизабетта ахнула: под ней оказалось прекрасное розовое платье, без рукавов и с круглым вырезом, из тонкого шифона с розовой атласной лентой на талии. Она подняла его; наряд был легче воздуха, словно создан для ночи, которой у нее никогда не будет, для жизни, которой ей не видать, такой изящный, роскошный и модный — он предназначался для принцессы, а не для официантки.
— И куда же она это наденет? — фыркнула Нонна.
— Нонна, пожалуйста… — Потрясенная Элизабетта прижала платье к груди. — Большое спасибо, Марко. Оно прекрасно!
— Не за что. — Марко тепло улыбнулся, его темные глаза сияли. — Меня пригласили на шикарный прием, и я решил пригласить тебя. Ты можешь надеть его туда.
— А как же туфли? — снова вмешалась Нонна. — Думаешь, у нее есть туфли для такого наряда? Или, может, ей пойти босиком?
— Я сама куплю себе туфли, Нонна. — Элизабетта все еще тосковала по Сандро, но на шикарном приеме наверняка будет весело, а она так давно не веселилась: каждый день напролет работала и вечером рано ложилась спать.
Марко коснулся ее руки.
— Ты пойдешь со мной, Элизабетта?
— Да, — горячо ответила Элизабетта.
— Ну хватит! — Нонна нахмурилась, указывая ему на дверь. — Спокойной ночи, Марко! Тебе пора! Добрых снов!
— И вам спокойной ночи, синьора Сервано, — хохотнул Марко.
Элизабетта убрала платье обратно в коробку, аккуратно сложив его и разгладив подол.
— Я провожу тебя до двери, Марко.
— Нет, не проводишь, — замахала на нее Нонна. — Марко сам выйдет, правда? Это ведь несложно? Глаза-то все видят? Ноги ходят?
— Да, синьора Сервано, спасибо. Спокойной ночи, Элизабетта. — Марко взял руку Элизабетты и нежно ее поцеловал, затем отправился к двери и покинул их дом.
Ей казалось, что ее сердце проснулось, хотя Элизабетта и не подозревала, что оно спит. Марко по-настоящему ее любил, и она готова была взять то, что он предлагает, но что это — просто развлечение, легкий роман или подлинная любовь, — Элизабетта не знала. Знала только, что чувствует себя счастливой. Она посмотрела на Нонну, но та хмурилась.
— Что случилось, Нонна? Он тебе не нравится?
— Он не для тебя, — ответила старушка, приподняв бровь. — Я ведь уже это говорила. Вам нельзя быть вместе.
— Но почему? — озадаченно спросила Элизабетта. — Почему он тебе не нравится?
Взгляд Нонны стал печальным.
— Присядь, дорогая.
Глава сорок восьмая
Сандро спешил домой: ему только что стало известно о выходе очередного расового закона. Отныне евреям запрещалось зарабатывать на жизнь десятком профессий, включая врачебные специальности. Сандро боялся, что мать потеряет работу, поскольку евреев, не получивших особого статуса, надлежало внести в elenchi speciali — специальные списки, и их профессиональную практику приказали ограничить исключительно еврейскими клиентами. Мать трудилась в католической больнице Ospedale Fatebenefratelli, вряд ли там хватит пациентов, чтобы оправдать ее жалованье.
Сандро шагал по гетто мимо лавочников, сгорбившихся над газетами, и плачущих домохозяек, сбившихся в группки. Работу потеряло такое количество евреев, что улицы заполонили попрошайки, торговцы тряпьем и новоиспеченные бедняки, которые распродавали свое имущество. Из улицы, где прогуливались счастливые семьи, Виа-дель-Портико-д’Оттавия превратилась в торговые ряды отчаяния.
Магазины закрылись, мясная лавка не работала, поскольку расовые законы запрещали продажу кошерного мяса, чтобы помешать евреям исповедовать свою религию. Еврейские газеты перестали издавать, а евреи, состоявшие в смешанных браках, подавали прошения на получение особого статуса, чтобы быть причисленными к гоям. Люди эмигрировали, община уменьшалась; уезжали и раввины. Шквал фашистских законов, которые были направлены на то, чтобы исключить евреев из повседневной жизни страны и вовсе изгнать их из Италии, делал свое грязное дело.