По щекам побежали слезы. Элизабетта целовала личико крохи и говорила ему, как сильно мамочка его любит.
Она так и сидела с ним, пока не пришла санитарка и не забрала у нее малыша.
Глава семьдесят первая
Марко стоял среди толпы мрачных офицеров-фашистов на втором этаже Палаццо Венеция. Рано утром Большой совет выдвинул Муссолини вотум недоверия, и теперь Дуче выпроваживали к парадной мраморной лестнице. Многие говорили, мол, Муссолини настал конец, а командование армией возьмет на себя король Викто́р Эммануил III. Итальянцы надеялись, что война для Италии закончится. Снаружи, на Пьяцца Венеция, праздновали тысячи людей.
Марко безотрывно смотрел, как Муссолини проходит мимо него. Дуче в помятом синем костюме выглядел изможденным, в нем не осталось и следа того властного, магнетического господина, который правил страной более двадцати лет, а однажды, в знаменательный вечер, пожал ему руку. После вторжения союзников на Сицилию и бомбардировки Сан-Лоренцо Италия понесла серьезные потери. В результате бомбардировки, длившейся свыше двух часов, погибли две тысячи человек, и еще тысячи были ранены. Союзники направили около девятисот бомбардировщиков на железную дорогу в Сан-Лоренцо и Литторио, а также на две авиабазы в Чампино. Как сообщалось, один из бомбардировщиков B-17 пилотировал американский актер Кларк Гейбл.
Марко услышал, что снаружи тоже раздались крики, значит, автомобиль Муссолини покинул Палаццо Венеция. Шум не смолкал, больше никто не скандировал «Дуче, Дуче, Дуче», люди свистели, вопили и посылали вслед проклятия. Все винили Муссолини за то, что втянул Италию в войну.
Марко спускался по мраморной лестнице, не обращая внимания на носившихся вверх-вниз военных. Им предстояло выполнить непосильную задачу — исправить положение, в котором оказалось правительство страны. Поговаривали, будто король собирается назначить новым премьер-министром маршала Бадольо, но Марко с детства слышал, как его отец на все лады костерил этого человека. Он был слабым кадровым офицером, именно он был повинен в унизительном поражении при Капоретто во время Великой войны. Бадольо предстояло договориться об условиях капитуляции Италии, не провоцируя нацистов на ответный удар и не навлекая на себя гнев союзников. Никто в Палаццо Венеция не верил, что он справится с этой задачей.
Марко махнул на все рукой и медленно зашагал вниз по ступенькам. Хватит с него на сегодня. Завтра — полная неизвестность. Он так ошибался в Муссолини. Марко пребывал в смятении, ведь и он когда-то поддерживал войну, которая привела к смерти, голоду и разрушениям. Множество областей его родины лежали в руинах. Турин, Милан, Болонья, Палермо, Мессина, Брешия, Катания и Неаполь подверглись бомбардировкам. Погибло полмиллиона итальянцев.
Марко вышел из Палаццо Венеция и остановился, остолбенев: повсюду ликовал подвыпивший народ, заполнивший залитую солнцем площадь. Мужчины, женщины и дети танцевали, размахивали флагами и знаменами, пели, поднимая вверх плакаты с изображением короля, играли на трубах и рожках.
Выбиваясь из сил, он торил себе дорогу. В воздухе порхали конфетти, люди высоко поднимали бутылки с вином. Взбирались по лестницам на здания и срывали фашистские флаги. Плакаты с изображением Муссолини содрали с будок. Из окна вылетел гипсовый бюст Дуче и рухнул на улицу под раскаты пьяного хохота. Мимо пронесся грузовик, полный ликующих мужчин, которые размахивали итальянскими флагами и знаменами короля.
Марко выбирался из толпы. Какая-то женщина поцеловала его, другая протянула ему бутылку вина, и он ее с жадностью выхлебал. Наконец Марко оказался на краю площади, радуясь, что теперь-то толпа окажется позади, но со всех сторон на улицы высыпали новые и новые люди. Он не мог разделить их радость, ведь они праздновали возвращение домой мужей и сыновей, а Марко мог думать лишь о тех, кто уже не вернется. Он не знал, за что погибли его соотечественники-итальянцы. Все они одинаково и трагически заблуждались.
Но только не Альдо.
Глаза залило слезами. Марко наконец осознал: больше он никогда не увидит Альдо, не прокатится с ним на велосипеде, не вступит в дружескую перепалку за ужином. Он таил любовь к брату под спудом, вместе с любовью к Элизабетте и Сандро, в нем накопилось столько любви — слишком много, в сердце его она уже не помещалась, теперь ничто не могло ее удержать.
Он швырнул бутылку с вином в какое-то здание, и та разлетелась на осколки. Женщина хрипло расхохоталась, а Марко с трудом поковылял дальше, пробираясь сквозь необузданную толпу. Он дошел до Понте-Фабричио, поднялся на вершину, а затем спустился по мосту и у бара «Джиро-Спорт» увидел отца в длинном фартуке; Беппе пытался успокоить буйную толпу.
Марко еще никогда так не радовался отцу, отчего его кольнула вина. Они давно не разговаривали друг с другом, но он доверился собственным ногам, и те понесли его вниз по склону, он мчался, точно автомобиль, у которого закончилось топливо.
— Папа? — окликнул Марко, отец тут же повернулся к нему, и на лице у него отражалась точно такая же любовь, страдание и сожаление. Отец бросился к нему и сгреб сильными руками в объятия, обхватив так, словно Марко вновь превратился в маленького мальчика. Марко зарылся лицом в широкую, теплую, потную шею отца и заплакал.
— Знаю, сынок, — тихо сказал отец. — Знаю.
Глава семьдесят вторая
Сандро смотрел на счастливую толпу перед домом: услышав удивительные новости, все выбежали на улицу — отпраздновать. Муссолини ушел, и казалось, что война для Италии окончена. Перед евреями гетто забрезжил конец их долгих мучительных испытаний. Семья Симоне тоже была среди соседей, которые пели, смеялись, обнимались за столами, накрытыми для внезапной вечеринки.
Улочка была слишком узкой, и солнце сюда почти не заглядывало, но им хватало и лучика. Лишней еды ни у кого не было, но они делились друг с другом. Не было ни вина, ни настоящего кофе, но они разлили по стаканам воду и все, что нашлось. Они мучились пять лет, у них отняли гражданство, профессии, работу, дома и сбережения. Они оказались на грани голодной смерти, страдали от болезней и лишений. Им было отказано в справедливости и всех правах, но евреи уцелели и дожили до этого славного дня.
— За Италию! — провозгласил Сандро, поднимая стакан с водой.
— За Италию! — Его отец, мать и Роза подняли свои стаканы.
Сандро отпил воды. Он с трудом представлял чувства сестры. Наверняка тревожится за Дэвида, ведь с тех пор, как он поступил в отряд специального назначения, от него не было вестей. Даже если для Италии война закончится, Британия и союзники продолжат сражаться с Германией и Японией.
Сандро коснулся ее руки.
— Роза, поверь, Дэвид скоро будет дома.
— Верю, — храбро улыбнулась в ответ Роза. — Конец уже виднеется.
— Да, дорогая, — поддержала мать, обнимая ее.
— Так и должно быть. — Глаза отца сверкали за стеклами очков. — Надеюсь, в первую очередь отменят расовые законы. Община уже направила посланника к правительству Бадольо.
— Я бы с удовольствием снова занялся учебой, — просиял Сандро, он мечтал, что еврейские преподаватели вернутся в Ла Сапиенцу, хоть Леви-Чивита и не дожил до этого дня.
— А я смогу снова работать в больнице, — сказала мать, и ее усталые черты осветились восторгом.
— Я снова открою практику, — усмехнулся отец.
Сандро подался вперед.
— Итак, папа, сколько времени уйдет на переговоры о прекращении боевых действий?
— Точно не знаю. Дело это непростое. Всем заправляет Бадольо, так что предвижу проблемы. Если он будет тянуть время, союзники надерут ему зад.
Мать кивнула:
— Будем надеяться, что все решится быстро.
Сандро снова подумал о Марко и том дне, когда он копал песок на берегу реки, — подняв взгляд, он увидел Марко с нацистом. Сандро ужаснулся, хотя в глубине души знал: его лучший друг все еще где-то там, под фашистской формой. Скорее всего, они никогда не будут близки по-прежнему, ведь Марко считал, будто Сандро встречался за его спиной с Элизабеттой.
При мысли о ней у Сандро рвалось сердце. Он вспомнил, как в пустом классе она призналась ему в любви. А теперь у нее наверняка другой, возможно, она даже вышла замуж. Его женой Элизабетта никогда не станет, но сердце Сандро навеки принадлежит ей.
— За светлое будущее! — провозгласил отец, поднимая стакан.
Глава семьдесят третья
Уже почти наступила полночь, Марко в полном изнеможении шагал домой. Он вернулся на службу в Палаццо Венеция, но успел пожалеть о своем решении. Правительство Бадольо все еще не укрепило позиции и до сих пор не подписало перемирие. Беспомощный Бадольо никак не мог выбрать, чью сторону принять — немцев или союзников, он пытался добиться объявления Рима «открытым городом», то есть нейтральной зоной. В результате обе стороны теряли терпение. Немцы под командованием фельдмаршала Кессельринга[114] отступили к окраинам Рима, а союзники сбросили на город листовки, предупреждая, что возобновят бомбардировки, если Бадольо не подпишет соглашение.
Марко ступал по Понте-Фабричио, не в силах стряхнуть одолевшее его уныние. Он по-прежнему не понимал, кто он теперь такой. Он был фашистом так долго, что другим себя не мыслил. Правительство Бадольо не предлагало ничего иного.
Он прошел мимо счастливого семейства и задумался, будут ли у него когда-нибудь жена и дети. Он спал с женщинами, но ничего его не радовало. Марко все еще вспоминал Элизабетту, порой ему доводилось бывать рядом с ее рестораном. Он любил ее, но знал, что она любит Сандро. Даже если они не встречаются, Марко все равно ее потерял.
Перейдя через мост, он увидел, что отец убирает столики на улице. Марко подошел к нему и сказал: