ко узнал диагноз, ему сразу полегчало, к тому же доктор прописал ему упражнения, благодаря которым навыки чтения значительно улучшились.
Марко бросил взгляд на берег реки: там, около Тибра, малыш Сандро играл с друзьями. Его светло-каштановые волосы за лето выгорели, несколько прядей золотились на солнце, этот мальчишка — самый высокий и худой в своем классе — телосложением напоминал заточенный карандаш, в точности как его отец.
Сердце Марко наполнилось покоем, мысли текли свободно. Он сдержал клятву, что дал Сандро: любил Элизабетту всем сердцем, а Сандро-младшего считал собственным сыном. Сандро и Марко были очень близки, хотя они с Элизабеттой еще не сказали мальчику, кто его отец. Они собирались это сделать, но право решать, когда же придет время, Марко оставил за женой.
Годы войны опустошили страну, и пусть те времена остались позади, память всегда была с ним. Марко каждый день думал о своем отце, об Альдо, Сандро, Массимо и Джемме, чью могилу он перенес на еврейское кладбище. Роза и Дэвид теперь жили в Лондоне со своими двумя детьми, время от времени они приезжали в Рим в гости. Мать по-прежнему трудилась на кухне, она радовалась внукам и хранила память о погибших.
Массимо так и не вернулся, а мир узнал об ужасах холокоста. Евреев римского гетто, которые подверглись rastrellamento 16 октября 1946 года, увезли в Освенцим. Из тысячи двухсот мужчин, женщин и детей, высланных из города в тот день, выжили только шестнадцать человек — пятнадцать мужчин и одна женщина, Сеттимия Спиццичино. Нацисты и дальше организовывали свои облавы, но все-таки из двенадцати тысяч евреев Рима выжили, спрятавшись в Ватикане, монастырях, католических школах и чьих-то домах, около десяти тысяч человек.
Марко не переставало тревожить, что не состоялось никакого большого суда, наподобие Нюрнбергского, где бы осудили убийц, устроивших расправу в гетто. Военный трибунал в Риме судил подполковника Капплера, тот получил пятнадцать лет тюрьмы за вымогательство золота у евреев. Его также приговорили к пожизненному заключению за другое преступление — массовое убийство, которое было совершено по его приказу в Ардеатинских пещерах[142]. Марко с удивлением узнал, что Капплера в тюрьме постоянно навещал монсиньор Хью О’Флаэрти, которого Капплер так старался уничтожить. Монсиньор и нацист свели знакомство, и со временем Капплер принял католическую веру.
— Ты разрешил ему играть у реки, Марко? — Хитро усмехаясь, рядом появилась Элизабетта.
— А почему бы и нет? Мы же играли. — Марко обнял ее, притягивая к себе. Сегодня жена надела его любимое платье — в желтую клетку. Элизабетта была прекрасна как никогда, ведь у нее шел уже третий месяц беременности. Оба радовались, что у Сандро появится братик или сестричка. Марко было все равно, какого пола будет ребенок, лишь бы любил велосипеды.
— Но как ты его дозовешься, если что-то случится?
— Ничего не случится. И вообще, я ждал, когда ты придешь. У меня для тебя сюрприз. — Марко поцеловал ее в щеку, затем взял большую коричневую сумку, что лежала поблизости, достал из нее толстый пакет и положил на столешницу. — Кажется, это твое.
— Моя старая рукопись? Как забавно! — улыбнулась Элизабетта, погладив титульную страницу. «Болтливая девчонка». Где ты ее откопал?
— В подвале, в одной из коробок из твоего старого дома. Ты говорила, что написала книгу, но мне ее никогда не показывала.
— Она не удалась.
— Вот уж не верю. Ты же говорила, что хочешь стать писательницей.
— Все девчонки об этом мечтают. — Элизабетта пожала плечами, но Марко заметил, как в ее прекрасных глазах мелькнула искра искушения.
— А ты разве уже не мечтаешь?
— Нет, я слишком занята, да и ребенок скоро родится.
— Но ведь ты бываешь в ресторане только по утрам, к тому же я буду помогать больше. Я точно знаю, с чего тебе нужно начать. — Марко снова залез в сумку, достал оттуда старую пишущую машинку в тонком черном чехле из плотного картона и водрузил на каменную столешницу.
— Моя «Оливетти»? — изумленно рассмеялась Элизабетта.
— Да, я только что ее забрал. Машинку починили. — Марко снял чехол, и на солнце блеснула черная крышка. Он улыбнулся про себя, вспомнив, как в свое время Сандро уговаривал его подарить Элизабетте блокнот. Марко вспомнил о его совете, и ему пришла в голову эта идея, так что друг все еще ему помогал.
— Ну и зачем ты отдал ее в починку?
— Чтобы она стала как новенькая. Я купил ленты и бумагу. Разве ты не хочешь снова писать?
— Не говори глупостей, — отмахнулась от него Элизабетта, но Марко догадался, что ее нужно лишь подбодрить.
— Почему бы и нет?
— Я уже и не знаю, о чем мне писать.
— Ты просто боишься. Но не надо, не бойся. Помнишь, как ты забралась на перила балкона в Палаццо Браски? Или как рулила машиной моего шефа? Тогда ты тоже боялась, но справилась, как всегда. Просто рискни. — Марко кивнул на старую рукопись. — Кроме того, если ты написала одну книгу, напишешь и другую. Ты все время читаешь и постоянно говоришь о новой писательнице. Как ее зовут, ту, которая еще премию получила?
— Эльза Моранте. Она получила премию Виареджо[143].
— О чем она пишет?
— О семье и о любви.
— А как насчет другой писательницы, постарше, которой дали Нобелевскую премию?
— Грация Деледда.
— О чем она писала?
— О семье и о любви.
Марко усмехнулся, но промолчал.
Элизабетта улыбнулась ему в ответ:
— Хочешь сказать, я должна писать о семье и о любви?
— Если тебе это нравится — то да. — Марко снова закрыл машинку чехлом, сверху положил рукопись и вручил все это Элизабетте. — Начинай прямо сейчас. Я присмотрю за Сандро. Ты станешь еще одной великой итальянской писательницей.
— Это не так-то просто.
— Ты справлялась с задачами посложнее. Иди наверх и поработай. Там тихо. — Марко перенес сад Элизабетты на крышу бара «Террицци». Вся семья, включая Ньокки и старикана Рико, с удовольствием выращивала там свежую зелень и цветы. — Ты просто начни, и посмотрим, что получится. А я прослежу, чтобы пацан не свалился в Тибр.
— Возможно, так я и сделаю, — просияла Элизабетта. — Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, — сказал Марко и поцеловал ее еще раз. Довольная Элизабетта пошла наверх, а он смотрел ей вслед, думая про себя: «Спасибо за совет, Сандро. На этот раз я к нему прислушался».
Эпилог
Элизабетта рассказала сыну свою историю, а Сандро самозабвенно ее выслушал — способность сосредотачиваться он явно унаследовал от отца. Она поведала все с самого начала, с того дня, когда на берегу Тибра решила первый раз поцеловаться с Марко, а затем ее поцеловал Алессандро Симоне. Рассказ занял все утро, и закончила его Элизабетта тем днем, когда Марко вручил ей отремонтированную «Оливетти». Кое-что из этого сын слышал раньше, но правды об отце ему прежде не говорили.
Все это время выражение его лица почти не менялось, разве что он рассмеялся, услышав историю о том, как Марко в Палаццо Браски взобрался на колонну, чтобы поправить фашистский флаг; когда Элизабетта подошла к рассказу о золоте и rastrellamento в гетто, он озабоченно нахмурил юный лоб, а к концу повествования, когда Элизабетта говорила о случившемся на станции Модена, где Сандро погиб, спасая жизнь Марко, на карие глаза ее сына навернулись слезы, но он не заплакал — как и она, которая ради блага мальчика держала себя в руках.
В окно столовой струились лучи солнца, наполняя ее золотистым теплом. Элизабетта любила свою большую квартиру, которую они смогли себе позволить благодаря успехам Марко с сетью баров «Террицци». Ньокки спала на своем стуле у стола, а вот Рико уже скончался, хотя прожил долгую и восхитительную жизнь.
Элизабетта вздохнула, подводя итог:
— Ну вот и вся история. Знаю, сложно выслушать все вот так за один раз, да и трагических подробностей в ней много, однако ты уже вырос, и я хотела, чтобы ты узнал правду. Понимаешь?
— Да, — кивнул Сандро, убирая со лба светло-каштановый локон.
— Ты понял, что Сандро — твой отец, верно?
— Да. — Сандро снова кивнул, поджав губы.
— Наверное, слышать такое для тебя странно?
— Немного. — Сандро неловко пожал плечами. — Вы с папой часто говорите о нем, но я ничего не знал.
— Конечно. Но теперь знаешь. Главное, помни, что папа не стал любить тебя меньше. Ты для него родной, он любит тебя и всегда любил с самого твоего рождения. Ты ведь понимаешь это, правда?
— Да. Я тоже люблю папу, — просветлел Сандро, и Элизабетта успокоилась: она боялась, что, узнав правду, сын отдалится от Марко.
— Хочешь о чем-то меня спросить?
Сандро помедлил.
— Это значит, я — еврей?
К этому вопросу Элизабетта была готова.
— Это значит, в тебе течет еврейская кровь, и, если ты захочешь посещать синагогу и изучать иудаизм, мы с папой тебя поддержим. Он придет с минуты на минуту.
— А где он?
— На рынке с Джузеппиной. Пошел за зеленью на ужин.
— Это твоя книга, мама? — Сандро кивнул на рукопись, которую Элизабетта положила на дальний конец стола, рядом с «Оливетти».
— Да.
— Ты закончила?
— Да, — ответила Элизабетта, хотя ей самой не верилось, что это правда. Она работала над романом семь лет — писала от случая к случаю после рождения дочери.
— Браво, мама, — разулыбался Сандро. — Хорошо получилось?
— Надеюсь, да.
— Называется «Вечное»?
— Да.
— Может, теперь ты скажешь, о чем она? Сколько я ни спрашивал, ты только и говорила, что о семье и о любви.
— Да. В ней история, которую я тебе только что описала.
— А мне прочесть можно?
— Конечно. Я бы хотела, чтобы ты ее прочел, — она улыбнулась, радуясь, что Сандро унаследовал от нее любовь к книгам. Он даже помогал Марко с упражнениями по чтению, которые отцу прописывал врач.