Иван осторожно обернулся.
Позади, на грани света и тьмы, теперь таилось что-то. Большое. С сотней голодных черных глаз. Жадное и холодное, как брюхо мерзкой жабы.
Лопухину показалось, что костерок гаснет, едва-едва светит. И холодная тьма придвинулась ближе. Всего на шаг, но ближе. Вот уже стоит за спиной, готовая наброситься.
Преодолевая панику, непослушными руками Иван кинул в костер несколько веток, с трудом сдерживаясь, чтобы не столкнуть туда всю принесенную охапку.
– Бабушкины сказки… – хрипло прошептал Лопухин и повторил громче: – Бабушкины сказки! Наслушался ты всякой глупости! И меня морочишь теперь. Басни, видите ли, народное творчество!
42
– Мало ли с чего люди пропадают, – Иван говорил громко, словно пытаясь заглушить чей-то голос, звучащий в голове. – Мало ли! Знаешь, сколько всего бывает? Гадюки там… Мы вон сколько раз едва не утопли. Или какие-нибудь гады по лесам прячутся. Я вот слышал, под Минском выловили целую банду! С гражданской еще окопались. А ты сразу в мракобесие… Мертвецы у него… И чего это, спрашивается? Ну, мертвецы! Что ли, не видел никогда? Я вон целый караван разбомбленный видел. Так там трупов было больше, чем у вас в деревне на погосте лежит. Что ж мне теперь?..
Но Колька не слушал. Он сжался в комочек около костра, подтянул колени к подбородку, обхватил худые ноги руками и молчал.
Лопухин почувствовал раздражение.
– Ну и черт с тобой! Спать будешь?
Парнишка помотал головой.
– Была бы честь предложена. Смотри тогда в оба!
И Иван демонстративно растянулся около костра. Закрыл глаза.
Внутри, однако, все дрожало. Тело колотила мелкая дрожь. Казалось, вот-вот он услышит тяжелое свистящее дыхание, учует трупную вонь…
Лопухин с трудом сдерживался, чтобы не вскочить. Мальчишка был прав. Дурное место. Газы там или не газы, но…
Но не нестись же сломя голову впотьмах через чертову эту трясину! А ведь именно этого и хочется. До судорог в напряженных ногах хочется вскочить, подорваться и бежать, бежать!
Верный путь, чтобы угодить в какую-нибудь ловушку. Ухнешь, только круги по воде.
«Так, поди, и пропадали, – подумал Иван, – люди-то, так и тонули. Понаслушаются историй вечером у костерка. И начинает мерещиться… А там уж и до беды недалеко! Все можно объяснить с рациональной точки зрения. Все. И даже этого урода… Воняло же? Воняло. Вот и галлюцинации. Сероводород! Точно. Тухлыми яйцами воняет, вот и мерещится».
На какой-то момент ему показалось, что он нашел хорошее, добротное объяснение. Если бы не ужасающая реальность происшедшего.
«Но что я знаю о галлюцинациях? Ничего. Может, все так и происходит. Откуда мне знать? Я ж не касался его. – Лопухин с отвращением подумал о том, что мерзкого урода надо было потрогать. – Надо было пальнуть в него! И делу конец! Мертвец не мертвец, галлюцинация или еще чего, пуля разбираться не станет. Сразу все будет ясно. В следующий раз так и сделаю».
Он почувствовал, как расслабляется тело. Как становится будто бы теплее.
«Хотя по привидениям стрелять… – уже лениво подумал Иван. – Все одно что в воздух. Только патроны зря тратить. Нечего… Глупость какая-то. Патроны на немца надо оставить. Чтобы гады… знали…»
Тяжелый день, переход по болоту, постоянное бегство дали себя знать. Иван провалился в сон, как в прорубь. И испугавшись этого неожиданно нахлынувшего чувства защищенности, покоя, вздрогнул, проснулся и открыл глаза.
Костер горел по-прежнему. Только взошла желтая луна и по небу теперь неслись рваные, черные облака. В этом неясном, призрачном свете Иван увидел Кольку, который, не меняя позы, сидел на своем прежнем месте. Немца, скорчившегося в позе зародыша. И… Темную, здоровенную тень, стоящую за Колькиной спиной и растущую будто бы из земли!
«Проспал!» – мелькнула испуганная мысль.
Немец или тоже заснул, или был уже мертв, а Колька… Иван увидел в слабых отсветах костра, что парнишка изо всех сил зажмурил глаза, вцепился пальцами в худые колени и дрожит, дрожит…
Странно, но в этот момент из головы Ивана начисто вылетели все мысли о том, что пули надо беречь для немца, все рассуждения о сероводороде и галлюцинациях, все вылетело, начисто! Остались только судорожно зажмуренные в ужасе глаза ребенка и черная тень.
– На меня! – гаркнул Лопухин, выдергивая «наган». – На меня!!!
Он дважды нажал на спуск. Револьвер рявкнул и коротко ударил в ладонь.
Полыхнуло огнем. Пули свистнули в воздухе. Тень вздрогнула и откатилась назад – словно не было у нее ног, а только болотная тина да грязь.
Немец с воплем шарахнулся куда-то в сторону. Заверещал подраненным зайцем.
Иван перепрыгнул костер, заслоняя собой паренька, выставил вперед оружие. Но тень уже пропала. Ушла в черную неспокойную воду.
– Сука! – Лопухин прицелился в то место, где утонул ночной пришелец. – Сука!
Он обернулся, рыская стволом по сторонам, схватил Кольку за локоть. Тот забился, взвизгнул по-девчоночьи, начал вырываться.
– Да я это! – закричал Иван. – Я! Глаза открой, парень!
Парнишка обмяк, а потом кинулся Лопухину на грудь.
– Спокойно… Спокойно… – Иван чувствовал, как тяжело бухает его сердце. – Спокойно…
И ничего не рождалось в его голове, кроме этого заклинания: «Спокойно… Спокойно…» Куда только подевались рациональные рассуждения?
Снова завопил немец, и что-то тяжелое ухнуло в воду.
Иван бросился в темноту, увлекая за собой сопротивляющегося паренька. Потом остановился, подхватил несколько горящих веток и с этим импровизированным факелом побежал на крик.
Ганса они ухватили в последний момент. Немец ушел в воду с головой и только руками еще цеплялся за жалкие кустики. Лопухин упал на живот, схватился за бледные и холодные руки. Немец неожиданно сильно потянул вниз, в воду.
– Колька! Ноги держи! Ноги!
Парнишка навалился на Ивана. Вдвоем они с грехом пополам начали вытаскивать доктора на сухое место. Показалась голова, облепленная тиной и грязью. Потом трясина чавкнула и выпустила тело. Кошмарная вонь забивалась в ноздри, мешала дышать.
Лопухин оттащил Ганса подальше. Умудрился подхватить чуть не погасшие ветки и, размахивая «наганом», огляделся. Справа мелькнула на фоне костра быстрая тень.
Иван дернулся в ту сторону, но никого не увидел.
Немец тяжело булькал, хрипел. Видимо, наглотался воды.
– Ну, суки… Суки… – Лопухин слышал, как чавкает вода на гати. Как ходуном ходят бревна болотной дороги. Мертвая топь вокруг неожиданно ожила, наполнилась звуками. Изредка через разрывы в облаках выглядывала луна, освещала многочисленные круги на воде и пряталась обратно. – Что же это за хрень?
Немец завозился, засучил ногами. Иван обратил внимание на то, что ботинки доктор, видимо, оставил в болоте. Белые, облепленные грязью ступни с неожиданно длинными ногтями скребли почву.
Лопухин нахмурился. Но тут в болоте позади них оглушительно бухнуло, Иван дернулся, обернулся и увидел опадающий столб воды. И дорожку юрких бурунчиков, двигающихся в направлении островка.
– Твари!
За спиной истошно завизжал Колька.
Лопухин мигом позабыл про все, прыжком развернулся и увидел, как немец, ухватив мальчишку за ноги, тянет его в болото. Хрипло рычит. Булькает. А изо рта доктора льет какая-то гадкая вонючая жижа.
– Что ж ты делаешь, паскуда! – Иван мигом скатился вниз, ухватил парнишку и уже примерился врезать фашисту ногой в лицо, но вдруг неожиданно ясно увидел, что это никакой не Ганс. Не доктор. Да и вообще, наверное, не человек! Мелькнули в лунном свете провалившиеся белесые глаза, отгнивший нос и черный провал рта, извергающий болотную грязь пополам с пиявками.
Иван обхватил верещащего мальчишку под мышки и вдарил что было сил по мерзкой харе сапогом. Отвратительно чавкнуло. Болотная тварь ослабила хватку, но не отпустила парня, продолжая тянуть его к воде.
Лопухин уперся в скользкую траву, умудрился вытащить «наган», прицелился в жуткую голову, но выстрелить не успел. Существо разжало руки и в один миг растворилось в трясине.
– К костру! Быстрей к костру! – выдохнул Иван и, подхватив обмякшего паренька, рванулся туда, где едва-едва мерцал гаснущий огонек.
43
Лопухин сунул в костер все запасенные ветки. Пламя радостно затрещало, вскинулось. Выбрав толстую ветку с обгоревшей, все еще покрытой суетливыми лепестками огня рогулькой на конце, Иван сунул эту дубину в руки Кольке.
– Держи! Крепко держи! Они огня боятся! – рявкнул Лопухин.
Парнишка послушался. Выставил перед собой пылающую рогатину, из насмерть перепуганного ребенка разом превратившись в злого, ощетинившегося волчонка, готового драться. Палка, оружие, сделавшее когда-то очень давно опасного хищника из простой обезьяны.
Сам Иван трясущейся рукой целился в то место, откуда, по его мнению, должна была выползти тварь, бултыхнувшаяся в воду пару минут назад. На самом деле он не знал, боятся ли неизвестные уродцы огня или нет. И вообще есть ли им дело до револьверной пули? Если это действительно мертвые… то можно ли их убить еще раз?
Бурунчики на поверхности воды исчезли. Наступила тишина. Только шмыгал носом Колька да потрескивал костер.
– Ну… – прошептал Иван. – Давай… Вылезай…
Но тварь не спешила.
Это затишье было еще хуже, чем драка. Возникшая пауза давала возможность осмыслить творящийся кошмар, всю жуть происходящего. И от этого становилось особенно страшно.
– Ну, где же они? – Иван дергался, постоянно оборачивался, стараясь не поворачиваться спиной ко всему миру сразу. Но никого, только треск костра да подвывающий мальчишка. – Кончай скулить! Пока живой, нечего жаловаться…
– Это не я, – зло буркнул Колька.
– А кто? – теперь и Лопухин заметил, что скулеж доносится откуда-то справа. – Ганс?..
Иван покосился на Кольку. Тот сунул потухшую уже рогатину в огонь и утер нос рукавом. Только грязь размазал.
– Сейчас рогатку накалю да пойдем, поищем… – проворчал мальчишка.