– Леший, – прошептал Андрей и задрожал.
– Ты что? – спросил тревожно Евгений и тоже посмотрел на картину. – Намалюют…
– Ты не в партии? – спросил неожиданно и всё так же шёпотом Андрей.
– Нет, – ответил Евгений и, подумав, добавил, – за церковный брак исключили.
– А ты веришь?
– Нет, а так как-то вышло, по привычке…
– А я в партии, – тяжело проговорил Андрей, – и верю…
– В бога?..
Андрей дёрнулся, дрожащими пальцами взял с пивом стакан, жадно выпил, поставил стакан на место, резко и зло уставился на Евгения и долго шевелил губами.
– Это ничего, – сказал Евгений и тоже выпил, – мы народ русский, странный. Мы иногда бога об дорогу, а иногда от чирья молебны служим…
– Да-а, – протянул Андрей и отвернулся, – не в бога, а в чертовщину.
– В чертовщину? – удивился Евгений и расплылся в улыбку. – В чертовщину, говоришь?
Евгений от улыбки перешёл в хохот. Его маленькие глазки совершенно пропали в жирных веках. Он колыхался всем телом. От его тела поскрипывал старый венский стул. Заметалась в клетке привыкшая к шуму пивной канарейка. Хозяин отвернулся от шкафа и, глядя на Евгения, тоже расплылся в улыбку. А Пётр отставлял как-то особенно смешно зад, подёргивал коленками, издавая странные телячьи звуки: бе-бе.
Евгений, чуть-чуть приоткрывая глазки, спросил:
– Так, говоришь, в чертовщину?
Андрей дёргался плечами, схватывая зубами нижнюю губу.
– Ха-ха… – гремел Евгений. – И ты думаешь, я тебе поверю… Ха-ха…
Под синими, глубоко запавшими в орбиты, глазами Андрея бились две тонкие, похожие на червячков, тёмные жилки. Андрей что-то силился сказать, но ничего не сказал, так как в эту минуту отворилась дверь и в пивную шумно ввалилось несколько посетителей. Андрей съежился, вдавил голову в плечи и робко запрыгал жилками. Евгений тоже перестал хохотать. Он вытер платком влажное от смеха лицо, посмотрел на вошедших.
– Да-а… ну и смешон ты, Андрей, ей-богу, – сказал ласково Евгений и наполнил стаканы.
– Выпьем.
– Я и сам не знаю, что такое со мной творится, – ответил Андрей.
– Да-а.
– Вот уж два месяца не даёт мне покоя эта проклятая чертовщина.
– Не понимаю я тебя, Андрей. Ты просто, как я вижу, болен…
– Возможно. Так, слушай, я тебе расскажу. – И Андрей поднял стакан и выпил.
– Наливай.
С буфета что-то рванулось, зашипело и с хрипом закружилось по залу, а потом из хрипа поднялся, зарыдал пропитый женский голос:
Сухой бы я корочкой пита-а-а-лась,
Холодную воду бы пила,
Тобой бы, мой милый, наслажда-а-а-лась,
И век бы счастлива была…
…И э-эх…
И на этом голос крякнул и затерялся в поднявшемся хрипе.
Кто-то из гостей крикнул:
– А граммофон-то у вас, хозяин, того, подгулял.
– Есть маленько! – ответил хозяин и переменил пластинку.
Граммофон хрипел, откалывал:
С ярмарки ехал ухарь-купец,
Ухарь-купец, удалой молодец…
А под ухарь-купца рассказывал Андрей:
– Жизнь моя, Евгений, после фронта странно потекла, в особенности за последнее время. За это время я нигде не могу найти себе покоя, меня всюду преследует проклятый рок. Меня ничто не удовлетворяет. По ночам я вижу страшные сны, от которых вскакиваю и ору, как сумасшедший…
– И ты веришь в сны?..
Андрей дёрнулся.
– Да. Я даже потерял грань сна и яви. – И он дрожащими пальцами полез в карман френча, достал небольшой клочок бумаги, сложенный вчетверо, и подал Евгению. – На.
Евгений развернул клочок бумаги и прочёл:
МАГАЗИН
ИСААКА ШАПИРШТЕЙНА
______________________
Адрес:
гор. Москва, Кузнецк, мост,
дом №…
______________________
7/IX 1913 г.
ПОКУПКА и ПРОДАЖА
СЕРЕБРА, ЗОЛОТА И БЛАГОРОДН. МЕТАЛЛОВ
СЧЕТ
Господину В. В. Вахмистру.
Проданы серебряные часы
с однонедельным заводом • •
1 шт. 37 р. 30 к.
Деньги получил сполна
за Исаака Шапирштейна
Яков Кроль
Евгений улыбнулся, сложил счёт и подал обратно Андрею.
– Ничего особенного.
На лице Андрея вместо улыбки – искривлённые губы да белизна оскаленных зубов.
– Ничего особенного.
– Конечно.
Андрей нервно задёргал острыми плечами, а по его лицу, в особенности под глазами, затрепетали тёмные жилки. Когда жилки успокоились, Андрей наклонился ниже над столом и мутными глазами уставился на Евгения. Евгений согнал со своего лица улыбку и взглянул на Андрея. Он никогда не видал Андрея таким, как сейчас, правда, он его видал очень редко: в год раз или два, не больше, – это после демобилизации. А до демобилизации – в полку, на фронте, – спали вместе, в одном логове, как любил выражаться Андрей. Сейчас Андрей был особенный. Он находился на грани какого-то неизвестного мира, особого, и в этом особом, неизвестном Евгению мире как-то странно, по-особому он, Андрей, жил. И мир этот был и жуток и страшен. От такой мысли Евгений вздрогнул, тяжело и неожиданно для самого себя выбросил вопрос:
– Неужели? – и вскинул коричневые глазки.
Андрей, держа над столом на тонкой исхудалой шее бледно-серое лицо с мутно-синими глазами и с трепыхающимися тёмными жилками, таинственно шептал в лицо Евгения, обжигая его горячим дыханием:
– Да, да… Это верно… Это было два месяца и один день тому назад…
– Даже и один день? – спросил Евгений и откинулся на спинку стула от горячего дыхания Андрея.
– И один день…
И Андрей заиграл длинными высохшими пальцами над столом так, что на стене запрыгали причудливые живые столбики теней. Они танцевали какой-то жуткий танец и тоже что-то рассказывали.
– Это было ночью, я спал…
– Спал?
«Это было ночью, и он спал», – шептали тени столбиков со стены.
А пальцы Андрея шелестели и похрустывали.
– Слышу, около моей избы остановился кто-то, но никак не могу проснуться и посмотреть, а только слышен стук в окно.
– Здесь живёт Андрей Завулонов, бывший комиссар по борьбе с дезертирством?
Я быстро вскакиваю с постели, открываю глаза и влипаю в окно – никого, только слышу за окном топот и храп лошадей и успокаивающий рык кучера;
– Стой, стой, удалые… р-ррр…
– Кто здесь? – спрашиваю я.
– Я, – отвечает незнакомый голос, – разве не узнаёте?
– Нет, – отвечаю я.
– Выходи, – крикнул он.
Я быстро накинул на плечи пиджак и вышел на улицу. Смотрю – темь страшная, хоть глаз выколи.
– Здорово! Не узнаёте? – спрашивает меня из тьмы голос.
– Нет.
– А вы посмотрите на меня.
Я посмотрел.
– Ну, теперь узнали? – спрашивает он.
– Никак нет, – отвечаю я, – не могу признать.
– Я – вахмистр, – говорит незнакомец и осыпает меня весёлым, немного хриповатым смехом.
– Вахмистр, – повторяю я и думаю: кто бы это такой был? У меня, кажется, таких знакомых не было.
А он, незнакомец, всё весело смеётся и всё громче и громче. И лошади тоже из упряжи рвутся, храпят – вырваться желают. А ночь тёмная, страшная, а в её тьме совы крыльями хлопают да изредка с испуга стон издают: «Ээх! Ээх!» От совиного стона мгла вздрагивает и движет огромными крыльями.
– Так и не узнаёте? – повторяет он. – Ну, ладно, я уж вам скажу: я тот самый вахмистр, которому вы дали покурить.
Тут уж я узнал его и тоже весело рассмеялся:
– Узнал, узнал, – говорю. И предлагаю: – Не изволите ли, мол, ещё закурить?
– Нет, – отвечает он и вежливо берёт меня за руку.
– Так вы будете тот самый вахмистр? – спрашиваю я и ставлю ногу на подножку открытой коляски.
– Да, – отвечает он кивком головы.
– Вы страшно изменились; если бы вы не сказали, что я вам дал покурить, я вас ни за что бы не узнал.
– Вы правы, – ответил он, – я теперь на советской службе служу.
– На советской? – удивился я и повернул в его сторону голову.
– Да, на советской, – ответил он и подтолкнул меня в коляску. – Садитесь, а то поздно.
Я сел. Рядом со мной поместился и он, вахмистр. Коляска, наверное, была старой, подержанной, закачалась из стороны в сторону, заворчала на свою судьбу. И я слышал, как вахмистр даванул её каблуком сапога и как крикнул: «Не скули, скоро сдам на слом».
– Так вы спецом теперь? – любопытствовал я.
– Да, спецом, – промычал вахмистр и толкнул в спину кучера. Кучер дико взмахнул руками, крякнул как-то по-гусиному:
– Га-а! – и лошади взвились на дыбы, рванули и пошли писать по селу, мимо гумён, через сад и прямо на Крутое, – это гора такая у нас есть, – и на большак…
– Как же, эту гору я хорошо знаю: она от меня тридцать вёрст, – сказал Евгений и тяжело завозился на стуле, вытер платком вспотевшее лицо.
Гости, оставив пиво, внимательно слушали Андрея. А Андрей играл, быстро шевелил над столом пальцами, тень от пальцев прыгала и металась на стене. Андрей, жарко дыша, говорил:
– По большаку мы не ехали, а вихрем летели, так, что над нашими головами стоял страшный шум и свист, словно тысячи всевозможных голосов слились в одни поток, и этот поток гнал нас. В ушах стоял гул и свист. Я обратился к вахмистру, а вахмистр, ощерив редкие зубы, подталкивал в спину кучера и что-то рычал.
– Позвольте вас спросить, – обратился я, – что такое так сильно над нами шумит и свистит?
Вахмистр повернул голову в мою сторону, ощетинил, рыжие усы, задвигал редкими зубами:
– Этого вам не надо знать!
– Это почему? – возмутился я.
Вахмистр ещё больше ощетинил усы и заскрипел зубами.
– Почему?!
– Да, – ответил я и тоже повернул лицо в его сторону и оскалил зубы. Вахмистр хрипло рассмеялся, похлопал ладонью меня по колену:
– Простите, – говорит, – я и забыл, что вы герой, и то, что вы дали мне тогда покурить.
И громко захохотал, даванул палкой в спину кучера. Кучер крякнул:
– Га-а! – и лошади рванули, вытянулись – и всё замелькало.