А что для нас хуже хужего, что смерти неисчислимо раз горьше, так это, – что в позор нас введено очень уж срамный, – то, что обезоружили нас и с коней поснимали. Потому как винтовки да сабли наши, еще в семнадцатом годе кровью добытые, до самого того последнего срамного часу были при нас неразлучными. И даже, когда случалось в госпиталя нас класть ранеными – с нами вместях и оружие ложилось. До того самого обез-оруженья, были мы красные народные бойцы в почете и красоте полной, а теперь все равно, что вражьи шпионы, такая теперь на нас оглядка.
Потому, лучше человека пулей изничтожить, как она есть вещество чистое, бессрамное, а со смертью мы, товарищ Комиссар, осьмой год перемигиваемся, свыклись. А до такого позору великого передо всем полком довести – эта казнь неслыханная по срамоте своей и по лютости. И в ответе вы за нее будете преогромном.
А что касается самого дела, если судить по возможности, то вся обстоятельность в нем лживая, наговорная и веры к себе иметь не должна. Потому как мерин, тулуп, и бурка, хлеб да сало той гражданки, что на нас, как на последних шкуродеров, показанье делает – нам ни к чему были, все одно, что кобыле второй хвост.
Корысти такой у нас не могло быть, и даже интереса никакого, потому, как хлеба да сала у нас у самих хватает до обжору, раз стоим мы постоем на хозяйских хлебах, а станица, всем известно, не об'едена нисколечки, потому как она от железной дороги и даже от шосса далекая.
А про бурку и тулуп и говорить нечего. Бурки у нас у самих, само понятно, имеются, а про тулуп бабий и думать нечего – раз в нем у нас же такая же потреба, как в бельме на глазу.
А если вы про мерина думаете, то думка ваша неверная. Кони у нас у самих, сами небось знаете, заправские, всей бригаде на диво – огонь, а не кони. Так что для обменки у нее мерина брать нам и не стоило, потому, про-гад и невыгода. И если кому сказать, в веру не возьмет, смеяться станет – потому смехота одна чтоб в обменку на наших кровных жеребцов загнанных меринов у баб отбирать. А если думать, что для загонки, для продажности, то в одну ночь куда продать и кто купит. А коня в незнамой станице, все одно, что шила в мешке, никуда не скроешь.
А что касательно изнасильничья, так это мы свободно докажем наговор. – Потому с Охромовым стою я в одной хате и одной бабой, с ее полного согласия, пользуемся. И баба тая есть никто иная, как хозяйская дочь – Аграфена, а по отечеству Дмитровна, и фамилия ей будет Бочка. В случае чего, она даже показать в полной силе, что отказу в ласке от нее мы не видели ни единого разу, и были мы от нее в полной мере, и тая гражданка, что на нас показывает, с ней и в сравнение пойти не сможет, такая она есть обрыдлина.
А что касаемо третьего нашего товарища, то хоть Кузьма Град на какую бабу показать и не в силе, но опять же гражданка тая твердо говорить, что в черед ее все трое насильничали, а раз так, то и Град выходит тут непричемный.
Опять же упреждаем вас, товарищ Комиссар, что в ответе будете сильном, потому как нас передо всем эскадроном вы люто испозорили, в чем руку свою и прикладаем.
Иван Несвояхата – отделенный командир второго отделения первого взводу.
Охромов Фома – боец первого взводу.
А за неграмотного бойца тож первого взводу с его полного согласия, за Кузьму Града мы двое: Иван Несвояхата – отделенный командир второго отделения первого взводу, Охромов Фома – боец первого взводу.
Документ четвертый
В штаб 105 отдельной Кавбригады
Комэскадрон 2 – Громко, Ивана
ДОНЕСЕНЬЕ
В райони расположенья моего эскадрона, во время ночной облавы на плавнях захвачено було трое бандитов. И во время захвата був убит бандитской пулею доблестный боец второго эскадрону Мищук Федор, которого мы с честью, як полагается, и сховалы.
И отобрано було военного снаряжения и цивильного имущества у трех бандитов, про которых выше рапортую:
Коней……………………..4 (четверо) трое жеребцов под седлами и один мерин под крестьянской сбруею и вси, як один, гнедые.
Винтовки……………..2 (двое) обидьви в полной справности.
Обрез……………………..1 (один).
Сабель казачьих…3 (трое штук).
Патронов………………без счету.
Кожух…………………….1 (один).
Бурок……………………..4 (четверо штук).
Нащет бандитов рапортую, як один сбежать собрався, пришлось пристрелить, двоих других живьем на ваше распоряженье при сем рапорти направляю под охраною.
Нащет имущества и снаряженья, опять же при сем рапорти в штаб бригады переправляю.
Нащет Мищука Федора прошу приказом з числа бойцов сключить и з бумаг вымарать.
Показанье с двоих живых бандитов снято, а убитый на месте закопан. И назвались они казаками станицы Ахматуринской – один Городенный Григорий, другий Титаренко Степан, а убитого тож об’явили казаком станицы Ахматуринской, Безбородько Иваном.
И спасались они вси в трех плавнях от нашей Совецькой власти. А нащет кожуха и мерина в крестьянской сбруи – показанье дали, будто проезжа баба була ими обобрана. А остатни кони и вооруженье свое, кажут, було собственное.
Окромя сего случая во всем райони расположенья моего эскадрона спокойствие полное.
Комэскадрон 2/105 Иван Громко
Документ пятый
Весьма срочно
Совершенно секретно
Председателю Реввоентрибунала товарищу Кротову
Копия – Военкому Болотину
Приказываю дело немедля прекратить.
Военкома Болотина шлепну на месте, или пусть стреляется сам, если только Несвояхату и двух других уже успели пустить в расход.
Действительных бандитов направляю немедля до Вас и самолично приехав бы, если б не нога.
Комбриг и Военкомбриг 105 Ворохов.
Документ шестой
(текст документа изложен на двух листах писчей бумаги, исписанных с обеих сторон. Подписями – с закорючками и без закорючек, полуграмотными и почти неграмотными – заполнено еще пять таких же листов)
Товарищу Комбригу 105 отдельной Кавбригады от бойцов первого взводу всех до единого, а второго и третьего взводов, опять же всех, исключая шестерых: Командира третьего взводу Фарафонова Ивана, и бойцов – Иванова Павла, Степанчука Ивана, Колупова Трифона, Годи Митрия, и еще Командира нашего эскадрону Коцюбы Кузьмы Васильича, как они есть хоть и партейные, но общему нашему мнению не согласные.
Заявление и рапорт
Докладываем до вашего сведения, что с сего часу военкома нашего товарища Болотина за комиссара своего считать беспрекословно нет никакой возможности, и никакого подчинения ни в бою, ни в резерве, ему от нас и ждать нечего, и вся личность его для нас потерянная.
Просим вас все скопом нам припятствия в этом деле не строить и назначить нам нового комиссара, которому с полным сердцем пойдем в подчинение.
Два с лишком года мы под вашим приказом ходили, доблестный товарищ Ворохов, Трофим Егорыч, как вы есть наш товарищ Комбриг. Два года под вашим началом с офицерьем и разной буржуазной нацией в гражданской войне пребываем и никакого самого малого отрыва от боевой дисциплины за нами не значилось и по теперешний день не числится.
До этого военкома, был у нас, дорогим комиссаром нашим, товарищ и братан ваш родный, Ворохов Андрей Егорыч. С того самого памятного дня семнадцатого году, как мы золотопогонников наших раскомандирили, и распатронили все офицерье начисто, комиссаром мы его себе выбрали и рубились беспощадно, в неисчислимых боях под его командою с беляками и бандитами.
С того самого печального часу, как истый геройский боец за Трудовую Республику дорогой наш и бесценный Комиссар – братан ваш родный – Ворохов Андрей Егорыч был зверски зарубай вражьими шашками, – с того самого печального незабываемого часу служит он нам вечной памятью и примером цели для всех.
И после такого комиссара назначили вы нам своею волею Военкомом Товарища Болотина для такой чести совсем непригодного, который троих из нас передо всем эскадроном и перед полным как есть станичным сходом испозорил вконце. Тем более, кого ж?
Командира 2 отделения 1 взводу Ивана Несвояхата, которому первому из всех бойцов и командиров бригады Орден Красного Знамени даден был, и еще двух всем известных заслуженных бойцов – Охромова Фому и Града Кузьму.
Мало того, что обвинил он их неслыханно люто, будто безоружную бабу в черед все трое изнасильничали и ограбили, мол, дочиста, так еще при полном скоплении народа и при всех нас в здешней школе допрашивал и судить заставил Революционным Военным трибуналом, все время издевку имея над ними, как над самыми последними бандитами, которых они же беспощадно рубали в неисчислимых, бесчетных боях.
И расстрелял бы он их как последних гадов – если б хоть на день опоздала бумага ваша, дорогой наш товарищ Комбриг, с полным об'яснением истины дела, как случилось.
А такой комиссар, что трех своих лучших, всем известных бойцов, ни во что не ставит, у которого бабий наговор безо всякого доказательства такой перевес имеет, что под расстрел бойцы подводятся, а прошение всех бойцов с полным ручательством головами всего эскадрона безо всякого внимания умалкивается втуне – такой военком не командир революционный есть, а судейский чинуш и прихвостень старорежимной правки, и в революционные комиссары нет у него ни таланту, ни годности.
И решенье, товарищ Комбриг, у нас твердое – под расстрел лучше итти, а с таким военкомом не оставаться.
Какая будет на то ваша воля, так мы и согласные.
Только просьба наша к вам великая – принять наши боевые заслуги под Екатеринодаром, в Астраханских степях, на Украине и на Кубани в полное внимание и уважить наше заявление – Комиссара назначить нам другого, а этого совсем от нас убрать, чтобы в эскадроне его и вовсе не было.
И еще просим вас, товарищ Комбриг, тую бабу, что на наших бойцов показывала, и тех трех бандитов, которые ее насильничали – на наш суд отдать.