– Знаете, – говорила учительница, горячо прижимая худенькие руки к груди, – знаете, как будут счастливы матери? Даже неважный, даже маленький садик, даже один призор спасут не одну детскую жизнь…
– Да, вы правы, да, – задумчиво кивал ей председатель волисполкома. – Да.
Его знобило. Тяжелым, липким свинцом было налито усталое тело его. Он до боли сжимал скрещенные под столом пальцы, пересиливая лом в висках. Подмышки саднило от насекомых: неделями председатель спал, не раздеваясь, в своем кабинете – не было времени съездить домой, сменить белье.
– Какой в жизни сдвиг, какой простор для работы, – говорила учительница, а другие Шкрабы молча согласно кивали ей землисто-зелеными лицами. – Только помочь проснуться самодеятельности народной. Ведь мужики же хорошие! – застенчиво улыбнулась она. – Они только запуганы жизнью, прошлым…
– Я знаю, – тихо сказал председатель.
– Вы, голубчик, помогите нам, – говорила учительница. – Я знаю, вы задушены работой, устали, вам отдохнуть бы надо, но это потом, – правда? Вы не откажете?
– Нет.
– Вот и хорошо. Быть может, наладим библиотеку, спектакли… Масса же молодежи, ее надо заинтересовать, втянуть в работу… Мы устроим культурную ячейку…
Председатель взял худенькую руку ее и крепко пожал.
– Я буду помогать вам, Катерина Борисовна! Если взумею.
Иронически улыбающийся Полфунтиков воскликнул:
– Ого, дело идет на лад. Крой, пред, Бога нет! Жми покрепче!.. Я думал, ты насчет этого слаб!..
Учительница испуганно обернулась и сказала с досадой:
– Какой вы пошляк, Влас Иванович!
– Еще бы, – сказал Полфунтиков, – кабы я с вами в музыки наяривал, ну и все такое прочее, да жалобно поддакивал всякой ерунде, – Полфунтиков покосился на председателя, – тогда бы я был первым вашим ухажером… А революция пускай пропадает на высоте своей задачи? Это ловко! А между прочим, женмасса тоже погибает, а об этом вам наплевать…
– Женмасса без вас не погибнет, уверяю вас, – сказала учительница.
– Вы думаете? – насмешливо спросил Полфунтиков. – Еще посмотрим.
Входя, бабы искали глазами иконы, но их не было в волостном присутствии.
– Матушки, и отсюда, кобели, всю святость вышвыряли!.. – Одни крестились на кафельную печку, другие – на шкаф с делами, большинство – на дверь председателя волисполкома, где раньше висели бога, – железные клыки, поддерживавшие «святость», и теперь еще торчали из серой штукатурки.
Мужиков не пускали в присутствие.
– По случаю нынче бабьего исполкону, – говорил сторож Ван Онухрич, – например, запела свинья анхиреем.
Хохотал в лохматые мужицкие лица.
– Случай такой уж был. Только при старых режимах. Пришел раз мужик со сходки. Попросил есть. Баба спрашивает: «Пошто, старик, наряжали на сходку?» – «Да дела, грит, плохие: новые законы уставляют, чтобы в доме хозяином не мужик, а баба, земский начальник вычитал». У той аж зубы затряслись. «Да неужто взаправду?» – «Взаправду, грит, видно, такая несчастная планида на мужиков. Ну, только, грит, не всем бабам, а которая при сходе закинет ногу за ухо, вот так»…
В прихожей раздается взрыв хохота. До слез смеются мужики, бабы, ребятишки. Брызгая слюною, хохочет председатель волисполкома. Худенькая, в рубцах, старуха стыдливо уткнулась мокрым носиком в рукав полушубка. Смеются две миловидные бабы, с заплаканными лицами. Тоненько и звонко пищат белоголовые внучата Ван Онухрича.
К полдню присутствие набили до дверей.
Взволнованный Полфунтиков с трудом протискивался между баб. У окон и в дверях стояли сельские власти. Потные бабы тяжело дышали.
– Что ж ты, долго их будешь мучить? – спросил Полфунтикова председатель волисполкома. – Которые есть уже плачут.
– Странное дело, – ответил Полфунтиков, – не шутки собрались шутить. А нехорошо, так сам бы взялся за руководительство женмассой. Впрочем, я всегда с вами не в солидарности.
– Еще бы, – насмешливо проворчал председатель волисполкома, – кабы вместе солдаток охаживать да самогон курить…
Укоризненно глядя на председателя, Полфунтиков сказал:
– В Пугачевской волости все партейные записались в женмитинги, а у нас даже из помещения гонят да глаза брехней трут, – спасибо за агитацию!
Обиженно хмурясь, он достал из-под дивана связку листовок, плакаты о внутреннем займе, журнал исходящих бумаг, волостные посемейные списки.
– Это уж – извините! – закричал секретарь Горизонтов и вырвал у Полфунтикова журнал исходящих бумаг. – Намедни потерял продналоговые списки, довольно!
– А на черта они? – сказал Полфунтиков. – Мужики сами знают, кому сколько платить. Подумаешь, важную беду сделал – списки потерял! А может, я их искурил!.. Вот про вас бы с председателем в Центральных Череповецких Известиях пропечатать за соглашательство, вы бы попрыгали!.. Я намедни читал, как там одну потребиловку крыли…
В самом дурном расположении духа Полфунтиков вышел из кабинета председателя.
– Посторонитесь, – громко воскликнул Ван Онухрич, очищая ему дорогу.
– Ничего, ничего, – проговорил Полфунтиков, упираясь локтями в бабьи груди и животы, – в тесноте, да не в обиде. Полегче, товарищи-женщины, поаккуратней, а то вы у меня политические документы рассыпете.
Он бережно прижимал к груди листовки, плакаты, пресс-папье и «Вестник Российского коннозаводства» за девятьсот тринадцатый год.
Как рожь под ветром, бабы волнами плескались по присутствию, пыхтя, охая, с выпученными от тесноты и спертого воздуха глазами.
Полфунтиков пробрался к столу, оглядел пестрое месиво бабьих голов, качавшихся и приседавших, как зыбь, громко и внятно бросил:
– Здравствуйте, дорогие товарищи!
Передние бабы обернулись к дверям, полагая, что Полфунтиков здоровается с кем-нибудь из приехавших начальников.
– Это я вам говорю: здравствуйте, дорогие товарищи, – надо понимать! – сказал Полфунтиков.
Бабы засмеялись.
Полфунтиков строго посмотрел на них.
– Поди здорово, батюшко, – печально промолвила худенькая старуха, стоявшая впереди всех.
– Раз мы собрались на заседание и будем заниматься государственным делом, надо потише, – продолжал Полфунтиков.
– Тише, вы, овцы! – закричал на баб Ван Онухрич. – А то живо к чертям повытурю отсюда!
Полфунтиков удивленно поглядел на сторожа и спросил:
– А ты зачем присутствуешь на женотделе? Ишь ты, нашелся председатель райконторы! Уходи подобру-поздорову… Еще кричит тут шибче всех!..
– Они, дьяволы, окошки поколотят, – сказал Ван Онухрич.
– Сам дьявол! – раздраженно крикнула какая-то баба.
– Правильно, – сказал Полфунтиков. – Товарищи-женщины, председатель сельских советов вам уже объяснили, что вы по инструкции центра – такие же люди, но только спите в невежестве. – Он потряс над головою листовкою: «К женщинам». – И нечего теперь обращать внимание на старых дураков.
– Так, по-твоему, я – дурак? – спросил Ван Онухрич. – Спасибо, спасибо! Это, стало быть, за то, что я имею от государь императора два Егорья за храбрость? Лов-ко! А можно сказать: от дурака слышу.
Полфунтиков распорядился, чтобы сельские власти немедленно вывели Ван Онухрича из присутствия. Внучата сторожа громко заплакали. Лица баб стали тревожными.
– Ну, пойдем, што ли! – говорили сельские власти, беря Ван Онухрича под руки.
– Куда? – свирепо спрашивал тот.
– Куда? В колидор. Велено вывести!
– А в рыло желаете? – спрашивал Ван Онухрич, вырываясь. – Меня сам исполком уважает.
– Это нам не известно. Иди без греха.
– Я буду придерживаться характера товарища Теплого, – обратился Полфунтиков к бабам, указывая на выводимого сторожа. – Делать, так на ять, без запятых, а кто не с нами, тот против нас, – кажется, понятно? Вас тут несметная сила, дыхнуть нечем. До каких же пор мы будем корячиться да ждать, когда вы придете в сознание? Писали, приказывали, а все без толку. Люди выбиваются из сил, делают замечательную революцию, а вы, самдель, как овцы… Ну, эта поблажка прошла, довольно, мы вас приведем к Исусу!..
– Не пугай! – крикнул в раскрытые двери Ван Онухрич. – Все равно с тобой буду судиться!..
– Да что это вправду такое? – загалдели бабы. – По-што прогнал? У нас дома скотина, печки не топлены. Бабы, пойдемте!..
– К порядку! – крикнул Полфунтиков. – Это кто сзади зявит про контрреволюцию?
– Все галдят, как белены объелись, – ответила старуха.
– И даже чересчур глупо. Сперва надо выслушать, а потом галдеть.
– Тебе хорошо – мужиковское дело. А ну-ко у меня хлебы перекиснут! – продолжала старуха.
– Не мешай, бабка! Али Николай по сердцу?..
– Что ты, милый, мне теперь что Микалай, что Гаврил, – тьфу! Об сырой земле думаю.
– Все вы думаете! Через то нет и ревдисциплины, что царизм уважаете. Вы знаете, что по всему уезду открыты женмитинги? Не знаете. Только у нас не бросают приверженности. А благодаря, что есть такие товарищи, даже занимают высшие оклады. – Полфунтиков многозначительно поглядел на закрытые двери председательского кабинета. – Им – хаханьки да хихиньки, на женмассу они, можно сказать, харкают. Я не буду называть фамилии, догадайтесь сами, кому спичка в нос.
– Жене твоей, – сказала молодая беременная красноармейка. – Почему мне не даешь способию?
– Вот так сказала! – засмеялся Полфунтиков. – Что я, кую деньги-то?
– Нет, ты их пропиваешь, утроба ненасытная, Феньке Рыжей носишь! Бабы, лупи его!
– А ну, тронь, – насмешливо сказал Полфунтиков. – Антанта заявилась! А, между прочим, есть у тебя мандат?
Глаза красноармейки стали круглыми.
– Что-о? Ты что сказал? – прошептала она, бледнея. – Ты что сказал при народе? – И в тот же миг по присутствию раздался звонкий звук пощечины. – Еще?
– Да ты сдурела? – спросил Полфунтиков, хватаясь за щеку.
– А ты нас срамить согнал? – спросила красноармейка, опять размахиваясь.
– Товарищ Горизонтов! – закричал Полфунтиков, закрываясь от бабы «Вестником коннозаводства».