В открытых дверях кабинета, прячась за баб, секретарь и председатель волисполкома приседали от хохота.
– Хорошенько его, хорошенько, – шепнул председатель.
– Тащи на улицу! – заверещали бабы. – Снегу ему в портки!
– Бей!..
– Караул! Милиция!.. Товарищ Горизонтов! Товарищ исполком! – вскочив на диван и отбиваясь от баб ногами, кричал растрепанный Полфунтиков.
Но бабы стащили его с дивана.
– В начальство влез!
– Ишь, охаверник, насмех собрал!..
– Да еще хочет гнать в город окопы рыть!..
– А дома ребятишки дохнут!..
– Книжкой-то его, книжкой по голове!..
Кто тряс Полфунтикова за волосы, кто колотил кулаками по спине, кто – «Вестником коннозаводства».
– Крой!.. Мажь!.. Так его, кобеля… – восхищенно ржал Ван Онухрич. – По рылу-то, по рылу прилаживай!..
Вечером истерзанный Полфунтиков писал в уезд:
«Через то, что у нас контрреволюция, то прошу сделать обыск у председателя, каждый день притворяется партейным, а в хате – «боже царя». Ну, между прочим, женмасса на кулацкую удочку не подходит. Народу было очень много и ошиблись только в «Интернационале», кроме меня да секретаря Горизонтова, никто не умеет петь. Но в виду, что Горизонтов в соглашенье с председателем, а самогон не переводится, пел я почти один, а женмасса и окружное населенье слушали. Товарищ Теплый, Алексей Амельянович, приедучи в нашу волость, не уличит нас баранами, а останется в сочувствии. Некоторые женщины даже плакали. А кабы я был с помощниками, все бы плакали. Но этому время будет. Только надо председателя убрать, это я пишу тайно. А Горизонтов чтобы мне подчинялся, и я ему запрещу носить очки, чтобы не изображал. Литературы присылайте еще, в три секунды женмасса налегла – и даже ни листика.
Влас Полфунтиков
Но только мне фамилия не нравится, а лучше – Влас Непобедимый».
Леонид Завадовский
Завадовский Леонид Николаевич родился в 1888 г. в с. Спасском Тамбовской губернии. В 30-е годы являлся членом редколлегии воронежского журнала «Подъем». Им написан роман «Золото» о сибирском прииске. Особое место в творческом наследии писателя занимают рассказы о животных. При его жизни эти опыты исследования драматических отношений между людьми и нашими меньшими братьями, в частности волками, весьма раздражали тогдашних критиков, требовавших изображения социалистического строительства, а не отвлеченных, на их взгляд, драм. Завадовский входил в известную литературную группу «Перевал». В 1938 г. расстрелян.
Железный круг
Волки жили в самом глухом квартале. На холмистой выпученной середине, за вязкими болотами, за непролазным саженным камышем, как за крепостной стеной, было безопасно и тихо в любой ветер; меж косматых головастых кочек, под зеленым вз'ерошенным ковром буйной осоки можно было ходить и даже бегать, не показываясь на свет. Мягкая торфянистая земля была пахуча и прохладна.
Пришла сюда Волчица из далеких голодных степей. С тяжелым брюхом день и ночь торопливо бежала она, ища покоя для будущих щенят. Подняв морду к далеким синим звездам, изогнув костлявую высохшую спину, протяжно выла. И вот однажды вдруг втянула носом ароматную волну, приплывшую из мутной дали, и, не оглядываясь, не сворачивая, побежала на север. Изнемогала, шаталась от ветра, еле плела ногами, но снова напрягала силы и поднималась на галоп. Когда начались леса, след ее на мелком талом снегу запетлил – она замедлила бег, забралась в серую траву и заснула. Все нужное для жизни было: в полях – скот и мыши, в лесу – зайцы и птицы.
В мартовские дни – еще лежали розовые и синие куски снега в лесу – забралась в чащу, выбрала сухой обтаявший бугор, торопливо обгрызая зубами коренья, вырыла логово и, тяжело вздыхая, улеглась в темной яме.
Волк, который жил в этом квартале, был огромный старый зверь. Он спокойно лежал неподалеку в осоке и ни разу не приблизился к логову.
Увидев однажды около Волчицы серые ползающие комочки, он удивленно и подозрительно вытянул шею, осторожно поднялся на холм, хотел лизнуть ее ухо, но она оскалила зубы и, вырвав клок линялой шерсти из его бока, злобно фыркнула.
Все лето Волчица возилась со своими волчатами. Рыла мышиные норы, волоча голое отвислое брюхо, ползала меж кочек, делала внезапные прыжки, и под ее лапами слышался тонкий писк. Отпихивая друг друга, волчата совали носы в лапы матери, гонялись за счастливцем с мышью в зубах и кубарем катились с холма. Скоро они и сами умели подпрыгивать и ловить мышей в траве, но больше всего любили выслеживать друг друга, подкрадываться из-за кочки и бросаться с оскаленными зубами.
Мшистые осиновые пни испускали сильный приятный запах. Он не исчезал даже и тогда, когда долго ходишь в поле. С ним было спокойно, он хранился в шерсти и всегда напоминал о тихом квартале. И в самом деле, редко раздавался какой-либо звук поблизости. Стук топора волки знали и не боялись его, как стука дятла по дуплистому стволу, как треска сломавшегося дерева. Совсем редко слышался отдельный ружейный выстрел. Никакой охоты поблизости не случалось – лесник ближнего кордона, Петр, был седьмой год на войне, а его отец, дряхлый старик Савелий, кроме палки, загнутой крючком, ничего не брал в лес. Он был тоже привычен, как столб с затесами на просеке, как одноногий покачнувшийся храмчик на дороге, как бабы с вязанками сучьев, которых не надо бояться, надо лишь избегать, обойти или прилечь в траву.
Лежа днем в камыше, звери спокойно поворачивали уши на шарканье ног по просеке. Просунув морду из камыша, Волчица видела старика, идущего в обход. Он двигался неторопливо, часто останавливался и бормотал себе под нос:
– Ну, чего здесь ходить, какого рожна глядеть, камышу этого убавится!
Белая голова его низко клонилась вперед, будто он разглядывал свои лапти или нюхал след. Раз она задремала на просеке и спохватилась, когда он уже был в двух шагах. Поднялась, потянулась и шагом перешла дорогу.
– Ишь, и страху нет, видать, заспалась на пригреве, – покачал головой Савелий.
След его был совсем не страшный и тянулся только по просеке. Даже для себя старик не сворачивал в лес. Волк, обнюхав его остановку, от скуки щетинился и как можно выше поднимал заднюю ногу, показывая свой рост и силу. Других врагов, кроме старика, на кого можно было бы посердиться и поскалить зубы, не было в этом тихом уголке.
Лето шло дремно и лениво. Слепящие лучи солнца обливали голубой лес, шерсть нагревалась так, что от нее пахло гарью: волки забивались в тень под кочки. Над осокой стрекотали слюдяными крыльями стрекозы и кузнечики, темные тяжелые кисти на зеленом камыше лениво клонились в зеленом сытом сне. По вечерам в золотых лучах плясали звенящие столбы комаров и мошек, осыпали глаза и уши, заставляя кататься, визжать и лезть через густую траву, чтоб содрать их с боков и с брюха. Пища была легкая и обильная. В осиновом молодняке на опушке бегали молодые зайцы и были так мягки на зубах и так вкусны на языке, что Волчица все чаще приносила их к логову. Радостный визг волчат, возня и хруст костей, и даже ссора и грызня – радовали ее. Но к сосцам она их подпускала теперь реже. Ложилась на брюхо так, чтоб не достали, или, поджав хвост, убегала и пряталась в траве.
Даже насосавшись молока и с’ев зайца, волчата не унимались. Ноги их отвердели, стали тоньше, им надо было рыскать, вынюхивать, гнать. Лежа на холме, поставив острые уши, Волчица беспокойно следила желтыми глазами за едва заметным движением осоки и, когда и шорох уже не улавливался тонким слухом, не выдержав, бросалась догонять. Все чаще приходилось пускать в ход зубы: дети уже плохо слушались мать.
Однажды чуть свет, несмотря на угрозы, волчата вышли из тихого квартала. Их носы стали мокрыми, двигались и жадно тянули воздух. Никакие хитрости матери не сбили их с пути. Прямиком через ольховник, по колючему малиннику, через крапиву выбежали на опушку и подняли морды от восторга. Такого простора они еще не видели. Широкий и бледный и туманный от росы луг раскинулся внизу. Как парное молоко белела извилистая речка. Но носы заработали еще быстрее и не дали вдоволь насмотреться. Друг за другом волчата скрылись в высокой траве. Только спины их появлялись на плешинах, все дальше от леса. Сердито повесив хвост, Волчица бросилась следом.
Глаза волчат горели как угольки, они ползли к спящему безголовому табуну гусей. За речкой в деревне скрипели «журавли», и хлопал кнут пастуха, но, завидев добычу, Волчица и сама не устояла против соблазна, припала к земле, распласталась и опередила щенят. Белый большой гусак не успел вскрикнуть, один раз торопливо долбанул ее в лоб и тяжело забился под лапами. Всполошенный табун загоготал и смешался. Распахнув крылья, перебирая красными лапами по воздуху, гуси бросились к воде. Волчата настигали их, мяли в мокрую алмазную траву и рвали пух; и перья рассыпались как снег. Плавая взад и вперед по реке, вытягивая шеи, две гусыни скликали остатки разбитых, разогнанных гусенят. На траве ковырялись и хлопали крыльями недорезанные, пытаясь добраться до воды.
Взошло солнце, туман тревожно закачался и оторвался от реки. Волчица схватила в зубы гусака и, зазывая за собой волчат, помчалась в лес.
За первой проказой последовали другие. Волчица уже не пыталась удержать детей в квартале. Охотно поднималась вслед за ними, сама водила по лесу и озерам; волчат надо было учить сторожить и подползать к добыче.
Утки, гуси, зайцы становились все строжее, их трудно было ловить, и однажды Волчица решила вывести волчат на луга. Они сначала испугались храпа, робко прятались в траве, потом погнались за лошадьми. Отбили от хромой кобылы сосуна-жеребенка, долго гонялись и не могли догнать, и на их глазах она сама перегрызла ему горло.
Волк, большей частью, являлся на готовую добычу. Неожиданно выскакивал из травы и, грозно скаля клыки, отгонял волчат прочь. Они трусливо отступали, но щетинили шерсть и показывали зубы. В их глазах уже плескалась настоящая волчья ярость.