Я сбросил куртку и пошел в гостиную — Коул оставил включенным и здешний телевизор, хорошо хоть без звука. Я выключил его и взял с кресла гитару. Побывав на улице, она запылилась; на корпусе в одном месте появилась зазубрина, видимо, то ли я, то ли Коул посадил ее по неосторожности.
«Прости», — попросил я гитару про себя, потому что вслух разговаривать все еще не хотелось. Я принялся негромко перебирать струны. Из-за перепада температур между домом и улицей она слегка расстроилась, но не так сильно, как я ожидал. Играть вполне было можно, хотя пришлось немного повозиться с настройкой. Я перекинул через плечо ремень, знакомый и привычный, как любимая рубашка, и вспомнил улыбку Грейс.
И начал играть вариации аккорда соль мажор, самого чудесного аккорда, известного человечеству. Я был бесконечно счастлив. Я мог бы жить внутри этого аккорда вместе с Грейс, если бы она не была против. Этот аккорд был выражением всего самого хорошего, самого безоблачного в моей душе. Это был второй аккорд, которому обучил меня Пол, сидя на этом самом видавшем виды клетчатом диване. Первым был ми минор.
— Потому что, — проходя через комнату, вставил цитату из одного из самых любимых своих фильмов Бек, — у каждого в жизни бывают дождливые дни.
Теперь это воспоминание отзывалось легкой болью в сердце.
— Потому что, — поправил Пол, — в каждой песне бывают минорные аккорды.
Мрачный ми минор не представлял сложностей в освоении даже для новичка вроде меня. Безмятежный соль мажор давался куда труднее. Но в исполнении Пола радость, казалось, не требовала никаких усилий.
Я вспоминал сейчас именно этого Пола, не того, который распластал меня на снегу в детстве. Как и Грейс, которую я помнил такой, какая она сейчас спала наверху, а не волчицей с глазами Грейс, которую мы обнаружили в яме с водой.
Я столько времени прожил в страхе и в воспоминаниях о страхе.
Все, хватит.
Я ударил по струнам и двинулся по коридору к ванной. Свет там уже горел, так что мне не пришлось прерываться, чтобы включить его. Я встал на пороге, глядя на пустую ванну.
В глазах потемнело, нахлынули воспоминания. Я упрямо продолжал играть песню о настоящем, чтобы заглушить прошлое. Я стоял, не сводя глаз с пустой ванны.
Вода всколыхнулась и замерла
красная от крови
Гитара своей тяжестью пригвождала меня к полу. Струны холодили пальцы, напоминая, что я живу здесь и сейчас. Наверху спала Грейс.
Я перешагнул через порог. Какое-то движение напугало меня; это оказалось мое собственное отражение в зеркале. Я остановился и вгляделся в свое лицо.
вода, пропитывающая полосатую футболку
это не сэм
три два
Я упорно повторял и повторял си мажор. В голове неотступно звучало: «Я влюбился в нее летом, в мою прекрасную летнюю девушку». Я держался за слова Грейс. «Ты на мне женишься?»
Грейс столько сделала, спасая меня. Настала моя очередь что-то предпринимать.
Ни на миг не переставая бить по струнам, хотя сам сейчас петь был не способен, я подошел к ванне, остановился перед ней и заглянул внутрь. Какое-то время она была самым обыкновенным, ничуть не примечательным предметом, пустой емкостью, ждущей заполнения.
Потом у меня зазвенело в ушах.
Перед глазами встало лицо матери.
Не могу.
Пальцы нащупали струну «соль» и без моего участия принялись играть все возможные вариации аккорда, все песни, которые они способны были сыграть, пока мои мысли были заняты другим. Песни, которые были частью чего-то большего, нежели я сам, частью какого-то бесконечного источника радости, прикоснуться к которому мог кто угодно.
Я заколебался. Стены давили на меня, дверь, казалось, осталась далеко позади.
Я встал в ванну; подошвы ботинок со скрипом скользнули по сухой поверхности. Сердце гулко заколотилось в груди. В голове с гудением роились пчелы. За один миг я прожил тысячу разных мгновений: мгновения, когда меня полоснули по венам бритвой, мгновения, когда моя жизнь утекала вместе с водой в сточную трубу, мгновения, когда чужие руки заталкивали меня под воду. Но в тот же миг Грейс поддерживала мою голову над поверхностью воды, голос Грейс просил меня прийти в себя, Грейс держала мою руку.
А важнее всего был вот этот самый миг. Миг, когда я, Сэм Рот, пришел сюда по своей собственной ноле, вооруженный музыкой, сильный, наконец-то сильный.
Рильке писал:
Ведь среди зим есть бесконечная одна
Что, перезимовав, придется сердцу пережить.
Час спустя Коул нашел меня сидящим по-турецки в пустой ванне. Я снова и снова играл аккорд соль мажор и распевал песню, которой не пел никогда прежде.
29СЭМ
разбуди меня
разбуди меня, ты сказала
но я тоже спал
и видел сны
но теперь я пробуждаюсь
все еще пробуждаюсь
я вижу солнце
30ГРЭЙС
Я вздрогнула, просыпаясь, и резко открыла глаза.
В комнате было темно и тихо, и я была уверена, что только что спала. Так, может быть, мне только снилось, что кто-то стоит у моей постели?
— Сэм? — прошептала я, думая, что заснула всего несколько минут назад, и это он разбудил меня, когда пришел ложиться.
Сэм невнятно пробормотал что-то во сне. Я только сейчас поняла, что все это время меня грело не одеяло, а Сэм под боком. В обычных обстоятельствах этот маленький подарок — его близость — сначала заставил бы мое сердце учащенно забиться, а потом снова убаюкал, но сейчас я была совершенно уверена, что кто-то миг назад стоял у моей кровати, и поэтому, обнаружив Сэма дрыхнущим без задних ног рядом со мной, испугалась еще больше. Полоски у меня на загривке встали дыбом. Мало-помалу глаза привыкли к темноте, и я различила под потолком бумажных журавликов — они колыхались и подрагивали на своих ниточках, приводимые в движение невидимым ветром.
Я услышала какой-то звук.
Его нельзя было назвать грохотом. Это был прерванный грохот, как будто что-то свалилось, но было поймано. Я затаила дыхание и прислушалась — шум донесся откуда-то снизу, — и была вознаграждена еще одним приглушенным ударом. В гостиной? Или это на заднем дворе что-то упало?
— Сэм, проснись, — с тревогой позвала я и, обернувшись, вздрогнула. В темноте поблескивали глаза Сэма: он не спал и молча прислушивался. Как я.
— Ты слышал? — прошептала я.
Он кивнул. Я не столько увидела его кивок, сколько услышала шуршание волос по подушке.
— В гараже? — предположила я. Он снова кивнул.
Новая приглушенная возня подтвердила мое предположение. Мы с Сэмом выскочили из постели; оба до сих пор были в той одежде, в какой ездили смотреть северное сияние. Сэм спустился по лестнице и двинулся по коридору; я шла за ним и поэтому первой увидела, как из нижней спальни появился Коул. Волосы у него торчали, как колючки у кактуса. Я и раньше не думала, что он тратит на придание им такого вида какое-то время — не хватало еще, чтобы беспечные рок-звезды прилагали усилия, чтобы выглядеть как беспечные рок-звезды, — но теперь мне стало совершенно очевидно: стоять торчком — их естественное состояние и ему приходится прилагать усилия для их укрощения. На нем были одни только спортивные штаны. Вид у него был скорее раздраженный, чем встревоженный.
— Что за чертовщина? — негромко произнес он низким спросонья голосом.
Какое-то время мы все втроем стояли босиком и прислушивались. Все было тихо. Сэм провел рукой по волосам, забавно взъерошив их. Коул прижал палец к губам и махнул в сторону кухни, откуда был проход в гараж. Если не шуметь, там все еще была слышна какая-то возня.
Коул вооружился шваброй, которая стояла за холодильником. Я выбрала нож из подставки на кухонном столе. Сэм покосился на нас и отправился и гараж с голыми руками.
Перед дверью мы остановились, ожидая нового шума. Миг спустя снова раздался грохот, громче, чем в прошлые разы, вернее, даже не грохот, а металлический лязг. Коул взглянул на меня и вздернул брови; потом распахнул дверь, а я одновременно зажгла в гараже свет.
И что же открылось нашим глазам?
А ничего.
Мы озадаченно переглянулись.
— Есть тут кто? — спросила я в воздух.
— Все это время тут стояла вторая машина, и ты об этом ни словом не обмолвился?! — с обидой в голосе сказал Коул Сэму.
Наш гараж, как и большинство гаражей, был под завязку набит разнообразным вонючим хламом, который неохота держать в доме. Большую часть места занимал уродливый «БМВ» — универсал красного цвета, запылившийся от долгого простоя, но были здесь также и совершенно необходимая в хозяйстве газонокосилка, верстак, заваленный оловянными солдатиками, а над притолокой была приколочена номерная табличка с аббревиатурой штата Вайоминг, на которой красовалась надпись «Бек 89». Я пристально взглянула на машину.
— Тише! Смотрите! — прошептала я.
К капоту машины была прислонена мотокоса. Обойдя парней, я переступила порог гаража и тут заметила, что капот слегка приоткрыт. Я нажала на крышку.
— Это так и было?
— Да. Во всяком случае, последние десять лет, — подойдя, успокоил меня Сэм.
«БМВ» не была воплощением прекрасного, а в гараже едко пахло какой-то химической дрянью. Сэм показал на перевернутый ящик с инструментами, валявшийся рядом с задним колесом.
— Зато вот это так не было. — Он вздрогнул. — Послушайте!
Под днищем машины происходила какая-то возня. Я собралась было присесть, но Сэм перехватил мою руку и опустился перед машиной на корточки, чтобы посмотреть.
— Обалдеть, — сказал он. — Там енот.
— Бедняга, — пожалела я зверька.
— Он вполне может быть разносчиком бешенства, — сухо напомнил мне Коул.
— Заткнитесь, — вежливо попросил Сэм, продолжая рассматривать что-то под днищем машины. — Я соображаю, как вытащить его оттуда.