Бонни сообразила, что все еще держит в руке телефон Дженис, и, взглянув на него, вдруг поняла, что пытается вспомнить номер, который во всех телефонах она устанавливала на быстрый набор, – номер Джо.
Она уронила телефон на колени, спрятала лицо в ладонях и, застонав, заскрежетала зубами. Ей не хотелось сдаваться первой, первой идти на мировую, первой признавать, что без него ее жизнь не складывается – не то чтобы вся ее жизнь была наполнена ситуациями, вроде этой, но все же… Ведь ушел он, следовательно, и возвращаться должен он.
– Ему придется вернуться, – пробормотала она, и эти слова прозвучали как молитва.
Покачав головой из стороны в сторону, чтобы размять затекшую шею, Бонни попыталась унять нарастающее нетерпение. Где же Дженни? Она не сомневалась, что Пим приложит все силы, чтобы вспомнить, – она всегда так делала. Тысячи картинок с Пим, спешащей ей на помощь и спасающей ее, мелькали у нее в голове… И неожиданно все исчезло, как будто что-то еще, не имеющее к этому отношения, пробилось в ее сознание.
Оно формировалось медленно, пока Бонни изучала темную полосу по краю ковра. Сначала оно было похоже на часть рисунка и было вплетено в ковер, но, приглядевшись внимательнее, она обнаружила, что то, что напоминало ей квадрат, на самом деле является скоплением палочек и черточек – вертикальных, горизонтальных и диагональных. Некоторые пересечения повторялись, но не было ни одной одинаковой схемы.
– Это твои инструкции, да? – Она обращалась скорее к самой себе, чем к ковру. Да-да, именно к себе. – Это какой-то язык, но он не похож ни на азиатский, как твой узор, ни на ближневосточный. Здесь нет даже намека на иероглифы. И на руны не похоже. – На этом познания Бонни в том, как выглядят иностранные и древние языки, заканчивались, однако она была абсолютно уверена, что это какое-то послание. – Джен умная, может, она знает.
Она раздраженно вздохнула:
– Господи, как жаль, что это не английский.
И появился английский.
– Ой. Спасибо.
По идее, думала Бонни, ей надо бы испугаться, впасть в истерику или хотя бы не поверить своим глазам, но ничего из этого она не испытала. Она не видела никакой опасности. Ковер не намеревался причинять кому-то вред, и у нее не было ни малейшего повода не верить своим глазам.
Она смотрела на слова «ломают, изменить, завершить», пытаясь определить, откуда начинать. Через несколько минут слова сложились в стихотворение.
И день, и секунда ломают всей жизни разбег.
Однажды печаль станет счастьем, а горем – успех.
Простого желанья не хватит, чтоб все изменить.
И важно до ночи глубокой полет завершить.
– До ночи глубокой. – Это точно волшебный ковер Пим. Она знает о нем, наверняка знала о нем все эти годы. Но что все это значит? Неужели Пим летала на нем… или уже летит… и должна завершить свой полет до глубокой ночи?
– Так когда, черт побери, наступает глубокая ночь? – повторила Бонни давний вопрос Дженис и, продолжая обращаться к ковру так, будто у него были уши, добавила: – Сейчас она не в очень хорошей форме, чтобы путешествовать, так что, может, пересмотрим вопрос с глубокой ночью? Имеет ли значение, какая именно ночь? Или это любая глубокая ночь?
Как ни странно, ответы она не получила.
Бонни охватило отчаяние. Понимая, что, если она не научится понимать ковер, то Пим может очень сильно расстроиться, она принялась снова вчитываться в строчки.
Но так и не находила в них смысла.
– Что я делала? Что я делала? – причитала она, пытаясь вспомнить, что делала, что говорила, к чему прикасалась и о чем думала, когда ковер ожил. Посадил бы он на себя Дженис вместо нее? – Что я делала?
Она вспомнила, что шел разговор о дурацкой вечеринке у Дженис, что попросила Дженис не вмешиваться в ее семейную жизнь, при этом погладила ковер, гадая, тканый он или плетеный, и сказала…
– Я сказала: «Я иногда жалею, что вышла замуж». – Бонни подождала от ковра какой-нибудь реакции, подтверждающей правильность ее догадки. – Знаю, я сказала ужасную вещь. Но я действительно временами жалею, что вышла замуж.
Ковер под ней завибрировал.
– О-ох.
Все четыре угла запульсировали, рябь передалась бахроме, ковер слегка повернулся вправо. Дрожь быстро усиливалась, движения ковра ускорялись. Наконец он сделал полный оборот вокруг своей оси и двинулся на следующий, с каждым мгновением увеличивая скорость.
– Джен? – Что-то пошло не так, и Бонни похолодела. Ей захотелось оказаться внизу, однако при этом совсем не улыбалось быть сброшенной мощной центробежной силой. – Дженис! Абракадабра! Ладно, беру свои слова обратно – я говорила несерьезно. Я люблю Джо. Я всегда его любила. Я счастлива, что мы поженились. Прекрати. Черт. Замри! Дже-е-енис!
Быстрее и быстрее… ковер вращался с огромной скоростью. Вместе с ковром вращалась и Бонни. Ее подташнивало, все плыло перед глазами. Она подумала о том, чтобы закрыть глаза, но потом решила, что это плохая идея. Надо быть начеку, ловить любую возможность спастись, стараться сохранить хотя бы остатки самообладания.
– Джен! Помоги! Кто-нибудь! Дже-енис! – Бонни подтянула колени к груди и уткнулась в них лицом. От страха ее сердце бешено стучало, она уже жалела, что так редко бывала в церкви.
Ковер вращался все быстрее и быстрее, причем с воем, который усиливался с каждой секундой, поэтому Бонни не услышала крик Дженис: «Что? Я здесь! Я поднимаюсь к тебе!» – и не увидела, как та, поднявшись на чердак, замерла как вкопанная со словами: «Господь Всемогущий».
4
Звонил мобильник. Бонни в колготках перебежала через гостиную своей квартиры в престижном доме и увидела, что на дисплее высветился номер сестры.
«Замечательно. День не мог начаться лучше».
Она открыла телефон-раскладушку и, приложив к уху, опустилась на дорогой паркет и заглянула под диван.
– Джен, я люблю тебя. Ты моя любимая сестра. Но у меня нет времени сейчас разговаривать с тобой.
Она провела рукой по покрывалу из китайского шелка, которым был застелен диван, и вспомнила, почему оно ей так нравится.
– Почему ты так тяжело дышишь? Чем ты там занимаешься? – спросила Дженис.
– Ищу папку, которую вчера захватила домой, чтобы подготовиться к очень… – Бонни на четвереньках проползла по ковру к вольтеровскому креслу, за которое на аукционе в Белом доме заплатила слишком большие деньги – даже несмотря на то, что к нему в качестве подтверждения прилагалась фотография спальни «Кукушки» Джонсон[19], – и заглянула под подушку, лежавшую на сиденье. – …К очень важной встрече по инвестициям, назначенной на это утро. Черт!
– Что?
– Зацепила колготки. – Она искала под подушками, на книжных полках, в ящиках, за плинтусом и постепенно продвигалась к своей спальне. – Я уже опаздываю на полчаса, и у меня сломался фен… Надо же, проработал пять лет и именно сегодня решил помереть. Может, это знак?
– Чего? Прихода антихриста?
– Наверное. Я слышала, что человек, с которым у меня сегодня встреча, ну… не совсем исчадие ада, но… с шипами.
– Может, это означает, что человек, с которым у тебя сегодня встреча, просто… мужчина.
– Не глупи. Подожди. – Бонни бросила мобильник на кровать, одернула узкую темно-синюю юбку – того же размера, что она носила в колледже, – расправила белую шелковую блузку – никакой синтетики… и взяла телефон. – Ты уже рассказала, зачем звонишь? Что-то не помню. Я ужасно спешу, так что не надо рассказывать мне об очередном мужчине, с которым, как ты считаешь, я должна познакомиться. Я знакома с кучей… О, слава богу! – Озадаченная и одновременно обрадованная, она сдернула папку с материалами по Уотсонам с полки в своей гардеробной и сосредоточилась на туфлях. На кровати зашевелилось одеяло – это просыпался ее ночной гость. – Э-э… я сама встречаюсь с кучей мужчин. Мне тридцать девять, почти сорок, у меня масса работы, причем любимой, шикарная машина, роскошная квартира. Я объехала весь свет и не могу представить, что есть такого, что мне может дать один-единственный мужчина и что я не могу заполучить сама.
Тони, тридцатидвухлетнее создание, словно сошедшее с обложки глянцевого журнала и олицетворяющее собой рекламу итальянского образа жизни, посмотрел на нее и с похотливым видом изогнул бровь. Наверняка он считал, что знает, по крайней мере, одного мужчину, который может дать ей нечто особенное. Бонни улыбнулась ему и выдвинула ящик прикроватной тумбочки. Ей очень понравилось выражение очаровательного разочарования, которое появилось на его лице, когда он заглянул в ящик.
– Я тоже, – согласилась Джен. – Ничего такого нет. Вот поэтому я не приставала к тебе с этим целых два года. Никто из тех, кого я знаю, не нуждается в том, чтобы из-за него так много суетиться.
Суетиться? Бонни покосилась на Тони, прикоснулась к его щеке и, когда он оторвал взгляд от ящика, улыбнулась ему. Прижав телефон к ноге, она наклонилась, поцеловала молодого человека в губы и прошептала:
– Ты лучше их всех.
В его глазах цвета темной умбры на мгновение появился яркий блеск, но Бонни распрямилась и вышла из комнаты… хватит с него суеты.
– Так что ты звонишь?
– Чтобы услышать твой голос.
– Джен, я уже надела жакет, взяла сумку и портфель. Я иду к двери. Говори.
– Я знаю, что ты уезжала в воскресенье, и хотела бы выяснить, сможешь ли ты снова приехать в эти выходные.
– Это из-за Пим? Она все еще не в себе?
– Да. И она продолжает твердить про тот ковер и прочий хлам на чердаке. Она говорит, что он у тебя и что твоя жизнь в опасности. Она страшно разволновалась, и я пообещала ей позвонить тебе. Пим велела передать, что «важно до ночи глубокой полет завершить». Именно так и сказала. И ты должна успеть все изменить.
– До глубокой ночи… а до которого часа конкретно?
– Откуда я знаю. Ведь это ты у нас ведешь ночную жизнь. – Бонни закатила глаза, но не стала поправлять сестру. Если бы Джен знала, как часто ранним утром или поздним вечером она предавалась тому, что скорее относилось к бизнесу, чем к удовольствию, она бы… – Я собиралась позвонить и передать ей трубку, чтобы она сама поговорила с тобой…