– Эгоизм?
– А обжорство не эгоизм? Нет, здесь ещё что-то… Сейчас, дайте сообразить…
– …А по-моему, просто фричество.
– В смысле?
– Ну если он сам с собой – значит, ему бабы не дают, значит он фрик ущербный, фу его. И всё объяснение. А обжора как раз – воплощённое здоровье и нормальность…
– Ну да! Да! Маш, ты гений! Действительно, просто всё. Всегда были омега-самцы в племени, без шансов на самок, и самоутешались как могли. В результате мастурбация закрепилась как маркер низкого статуса и ущербности. Секс приватен, но им всё равно хвастаются, намекают, подглядывают. Мастурбацией не хвастается никто и никогда. Вот тебе и…
– Отсюда же и гомофобия, отчасти, наверно…
– Ну! И вот так оно и до сих пор, представьте? Никакие сексуальные революции это не сдвинули. То есть, конечно, теперь все знают, что пароходики это не вредно, но никто не горит желанием… показывать и смотреть. При том что какая угодно жестокость и смерть – это полёт нормальный, никто и не думает стыдиться, или хотя бы не признаётся. Учимся не выдавать передёргивание, когда цитируем: «падали старушки»… «а я лишь пнул ногой»…
– И так мы возвращаемся к литературе…
– Да. Потому что автор всегда один, по определению. В отличие от кино, кстати – там ты глазами видишь людей, разных, и мозг переключается в режим подглядывания за жизнью. А текст – это всегда монолог, одинокий голос, иллюзию живых людей там гораздо труднее… И если в тексте удовольствие, радость, счастье – особенно счастливая любовь, но не только! – наша сигнализация, врождённая, начинает верещать. Единственный способ её заткнуть – убить счастье обломом. В результате порнуха насилия, войны и всяких таких вещей – причём прямая порнуха, ну видно же, как автора прёт от этого, и без малейших тебе обломов в обратную сторону, то есть без просветов… такое у нас канает за литературу, даже и в первых рядах. «Юноша, любивший гибель»… А порнуха счастья – это нам сразу мастурбация, фи. Это нормально, вот скажи?
– Так ведь «порнуха счастья»… она вообще бывает? Пример?
– Именно! Именно! Её мало что нет, ты ж вот прям сейчас и запрещаешь нам её делать! «Ада» – провал, согласна, но не потому что трагедий мало, а просто… герой мерзкий тип, противно. И мир картонный, именно что мастурбация, натужное фантазирование, куда-то испарилась вся его наблюдательность. Притом же у Набокова полно мерзавцев было всегда, но тут он первый раз стал… не просто героем и повествователем, это тоже было, но и как бы главным содержанием всей книжки. Никакого контрапункта, все прочие персонажи – как порождения его же уродского воображения, тоже мерзости изводы, включая Аду. Беспросветно и тоскливо там всё, а вовсе не хэппи-энд…
– А раньше был контрапункт?
– Ну… Раньше вон даже «Подвиг» был – последняя вещь, наверно, в которой вообще ни одного мерзавца… тоже своего рода подвиг для него. Даже в «Даре» протагонист уже… попахивал…
– Что-о-о?!
– Да Маш, ну правда же… Самолюбование, поза, на Чернышевском зачем-то оттоптался, только потому что под руку ему… но не будем об этом, ладно, не сейчас! Я просто хочу сказать, что он вовсе не был монстром, прекрасно всё понимал. Жалостлив был вот… Но и умел бить на жалость. Знал как. Да и то, со временем – жалость всё карикатурнее, сделаннее… Сравни хоть Лужина и Пнина. Тоже прогрессия… Но и мерзавцев своих он – из той же головы вынимал. Вот совместимо у него оказалось, человек сложная штука, what else is new?
– …Ну так вот ты и согласилась, кажется. Всё-таки облом, получается, нужен… нужна трагедия, Ван Вину по рогам надавать, так?
– Плохому да, надавать! Раз пишешь про мерзавца, изволь ему что-то противопоставить… или хотя бы открыть про него, объяснить. Я ж говорю, мораль никто не отменяет. Даже и наоборот, она победила, нам как бы всё понятно уже, известно откуда берётся это всё и как лечить, и потому всё скучнее про мерзавцев читать, и неприятно, и на автора такого уже косимся с подозрением. Что Набокова сильнее всего и бесило: он всё пытался поддерживать разделение, герои одно, а автора не тронь, про автора вам вообще знать не нужно. Понятно, но глупо… Так что вопрос-то главный вот именно такой: а зачем про мерзавца писать? Зачем он вообще нужен? Что в жизни есть – не оправдание, мало ли что в жизни есть. Толкину вот понятно почему Моргот был нужен: не просто чтоб сюжет двигать, главное – он действительно верил, что в мире есть разумное и абсолютно злое, отпавшее начало. На то он был католик. Но мы-то понимаем, кажется, немножко больше уже, да?
– Мы знаем зато, что есть хаос, лень, глупость… энтропия… да и насилие никуда не делось, почему нельзя об этом писать?
– Вот! Теперь ты правильно говоришь. Почему не писать: да, конечно, пиши, если пишется. Тем более если от твоих писаний насилия меньше станет… спасибо скажем. Только других заставлять не надо, ладно? Не надо возводить в закон. Мне вот, например, интереснее совсем другие вещи, которые меня торкают. И раз уж они нашлись, вставлять туда мерзавцев и несчастья, чтоб было по канону, я не собираюсь…
– Катя, подожди… Я тебя понимаю, вообще-то, но… торкает – это ведь по-другому называется катарсис… а может ли быть катарсис от сплошного удовольствия, когда ничего плохого нигде? Или только будет… ожирение?
– А катарсис – это по-другому называется оргазм!
Общий смех.
– Тихо, тихо! И тут уж от тебя зависит… знаешь же, что это такое. Можно – бац и дальше побежал, а можно…
– Но я же не о том… Не о силе. Подожди, давай разбираться… Важно же не сила, а качество, да? Насколько это тебя… меняет…
– И это ты говоришь? Я ж тоже не о силе! Посмотри вокруг… Посмотри на эти хитрые рожи! Включая свою. Есть тут хоть кто-то, кто… Да блин, нам ли не знать, у нас же всё на этом держится – и на тебе, здрасьте-приехали…
– На чём держится? На катарсисе?…
– Послушай… я серьёзно! Не уподобляйся… типа, что ты можешь знать о любви, тебя ещё жареный петух не клевал. А ответь-ка честно: как ты думаешь, знаем мы о ней что-нибудь всё-таки? Уже? И пожалуйста, можешь ставить «любовь» и «знаем» в сколько угодно кавычек. Я не претендую на платоновский идеал, мне такая вот как раз больше всего и нравится…
– Я прекрасно понимаю, что ты хочешь сказать. Да, у нас здесь эксперимент… незапланированный в каком-то смысле, но и достаточно далеко зашедший, и не совсем безрезультатный, скажем так. И да, главная тема его – счастье, и… оргазм, или как хочешь называй, не самый последний элемент. Может, даже и держится на нём, хотя… ладно, не о том речь. Так или иначе – важная человеческая тема, интересные результаты, более чем интересные, хм, инструменты… весь набор, казалось бы. Но это набор идеальный для статеек в специальные журналы, понимаешь? Ну для песен ещё, стихов, для фиков всевозможных – да, питательная среда. Но для настоящей литературы всего этого мало, мало! Не всякий даже философски осмысленный вопрос заслуживает, чтобы на него… тратить живых людей. То есть персонажей, пусть даже…
– И даже если они найдут нетривиальный ответ на этот вопрос?…
– Ну, положим, особой-то нетривиальности у нас… и вообще, романы не для ответов же пишутся… Вот! Ну точно – это ж и есть главный-то закон! Это я и пытался нащупать, забудьте, что я про трагедии плёл… Нельзя в литературе ответы давать, вот оно в чём дело. Просто нельзя. Это только в науке, искусство не может… оно должно всегда только спрашивать! И определение порнографии пожалуйста – это где не задают никаких вопросов. Поэтому же и про нас-то нельзя – вот: мы здесь слишком уже уверены, что знаем ответ. Хотя до настоящих-то ответов, если честно, нам… если вообще они есть…
– …А облом и смерть, получается, это просто частный случай? Такой типа универсальный вопрос, который можно на любой сюжет навесить…
– Точно. «За что-о-о?» – вечный вопрос к небесам…
– Мда. Слушай, ну не нечестно – они же сотой доли не знали, что мы знаем, и не слишком-то интересовались знать… но зато знали кончить всё смертью – всех уносят за кулисы, замок рушится, библиотека сгорает – и знали, что вот это и будет то что надо, автоматом… Ломать не строить! А если не хочешь никого убивать, тогда что? Поглупеть, забыть ответы?
– Ну… Вообще говоря, не такая плохая идея. Забыть что знал, заново переоткрыть… хотя обычно для этого детей рожают, а не сами…
– А ответов-то становится всё больше, правда? От них уже не спрячешься…
– Вот и ещё одна теория нынешнего упадка литературы. Рыли, рыли, не заметили как подрыли основание. «Вечные вопросы» вытащены из глубин, сушатся на берегу… Подходи, разглядывай… головой качай…
– Новых-то вопросов тоже ведь полно. Но как их задавать, если на старые отвечать – ты запрещаешь? Всё ведь связано…
– Да не надо отвечать. Зачем? Это ж литература, а не theorem proof. Просто подразумевай… раз там для тебя всё уже ясно. Сразу атакуй, что неизвестно. Кому надо поймёт…
Кашель.
– …А мне кажется… вопросы – это тоже частный случай. Не обязательно должны быть вопросы…
– А что тогда?
– Ну… Я не знаю, как сказать… Должно быть… какая-то просто открытость, что ли… Незавершённость?…
– М-м-м… Ну да, в том смысле, что…
– То есть не надо вопросы даже формулировать как-то. Не надо задавать… Надо просто, чтобы текст был открыт…
– В будущее?
– Ну… хотя бы…
– А ведь да… Элли, ты права. Я тут опять пытаюсь, кажется… продавить своё. То есть вопросы, да, но у читателя, а не обязательно у автора. И такие, чтоб на них интересно было отвечать, или хотя бы пытаться. Автор пусть даже считает, что ему всё ясно, но если в тексте есть пустоты, есть незаконченности, странности… просто неумелости и глупости, и читатель их заполняет… как вода…
– Нет, не совсем… Это скорее детектив будет – где надо заполнить приготовленную пустоту. А нужен выход… наружу, в будущее, в неизвестное… куда-нибудь. Где ни автор, ни читатель ещё не бывали. Должно быть открытое окно…
– Да! Да, да… Окно! Девчонки, мы с вами не зря спорили, получается. Понятно, это не достаточное условие, достаточных вообще не бывает… но, сейчас вот верится, необходимое. И вопросы, и трагедии – всё сюда, прямое следствие… всё ветер в окна. Конечно, потом куча контрпримеров вспомнится, как всегда, но вот сейчас…