— Ну, хорошо. Через полчаса я освобожусь.
Дуайт опустил матовый звуконепроницаемый занавес, и огромный кабинет превратился в две комнаты.
В туманной мгле экранов, словно чертики из коробки, появлялись и исчезали люди. Появляясь, их лица мгновенно приобретали угодливое выражение, исчезая — озабоченное.
Блейк возник не на экране, а в проеме двери — видеофон для такого разговора не годился. Он не снял шляпы и не погасил сигару, хотя знал, что босс не выносит дыма. Он не сел, а остался стоять, прислонясь к стене. Он не проронил ни слова, только слушал, и только к концу пятнадцатиминутного монолога Роберта он открыл рот.
— Идет, босс! Это по мне. «Коршуны Космоса» — настоящая работа. У меня есть парни. Дело будет, о'кей! Только...
— Конечно, Блейк, — ухмыльнулся Роберт, доставая чековую книжку из кармана пиджака, бесформенно обвисшего на спинке кресла.
А Нью-Йорк тем временем смотрел очередную серию супербоевика...
Звездолетчик Одисс Эй, взяв на буксир огромный астероид из чистого золота, уже повернул к Земле, и когда гравитационная буря сорвала его корабль с курса и занесла в чужую галактику, где живые, кровожадные и фантастически безобразные звезды пожирали целые планеты вместе с утонченными цивилизациями. Одисс Эй убил звезду, напавшую на голубую планету, которой правила прекрасная Ама Зонка. И уже была душная ночь в фиолетовых джунглях, под мистическим светом четырех лун, и восемь теней танцевало вокруг двух тел, и близко-близко — во весь четырехметровый объем телестены — подрагивали инфракрасные губы красавицы Ама Зонки...
В это время Дуайт Смит, совладелец фирмы «Смит и Смит», дочитывал последние страницы личного дела Эдварда Стоуна, бывшего командора класса «А», бывшего первого пилота легендарного «Икара» бывшего...
Бывшего... Дуайт вытащил из футляра фотографию: обезумевшая, ревущая толпа у Белого Дома, алая дорожка ковра, ведущая к входу, а на пороге, у белоснежного мрамора колонн, внушительная, по-спортивному подобранная фигура президента, пожимающего руку невысокому растерянному человеку в парадной куртке звездолетчика.
А вот недавняя фотография — усталое помертвевшее лицо, короткие, ежиком, пепельно-серые волосы, под глазами тяжелые фиолетовые мешки. И как-то странно видеть над золотом орденских нашивок черные ромбы класса «Д»
Вот он каков, Тэдди Заморыш!..
Дуайт вызвал секретаршу.
— Эйлин, как там Солсбери?
— Видеофон Солсбери по-прежнему не отвечает.
— Что говорит Рэчел?
— Рэчел просит забрать его из лаборатории, босс. Доктор Солсбери обо всем догадался и при всех называет его шпиком.
— Я не о том. Что он говорит о Солсбери?
— Солсбери никто не видел уже целый месяц. Он не выходит из зоны «Т», разговаривает только по видеофону, но без изображения.
— Почему Рэчел не доложил?
— Но ведь Солсбери часто так делает. Когда доктор работал над препаратом Б-5, он не выходил три месяца, босс.
— Болван ваш Рэчел. Тогда мы знали в чем дело.
— Но, босс...
— Все, Эйлин.
Телебашни извергали на Нью-Йорк новую киносерию... Элегантный Одисс Эй уже парил в состоянии невесомости в объятиях прекрасной инопланетянки Циклопы, а вокруг стояла душная ночь Большого Космоса, и мистический свет четырех солнц и четырех лун со всех сторон заливал два тела в скафандрах, и ультрафиолетовые губы одноглазой красавицы Циклопы прожигали насквозь защитное стекло гермошлема... Миллионы телестен в каменном муравейнике города, казалось, плавились от накала страстей, когда Дуайт Смит поднял занавес.
— Вызывай реалет, Робби. Мы летим к Солсбери.
— Ты что-нибудь узнал?
— Нет. Но очень хочу узнать.
Глава третьяУдар с правой
Над Нью-Йорком давно уже не было неба. Его заменяла гигантская полусфера, надежно укрывшая пятьдесят миллионов жителей. В городе не было ни дня, ни ночи, ни зимы, ни лета — только ровное бледно-голубое свечение флюоресцирующего пластика над головой и едва уловимое движение озонированного воздуха, гонимого компрессорами. Семидесятиэтажные сталактиты небоскребов прочно срослись вершинами, и не стало уже подземных, наземных и воздушных магистралей. Не стало домов и улиц, исчезли ненужные окна в стенах, да и сами стены превратились в перекрытия и опоры — все слилось в один удивительный организм, в один гигантский дом.
Этот железобетонный Эверест в пластиковом футляре, каменная губка, в бесчисленные поры и ячейки которой пряталась робкая человеческая жизнь, этот новый город возник так же, как возникают горы и губки: бездумно, вопреки бессильным протестам архитекторов, вопреки здравому смыслу.
Он рос без всякого плана, как живое существо, лишенное разума и подчиненное только слепому инстинкту роста. Еще в позапрошлом веке он уже не мог больше расползаться вширь, и каменные щупальца полезли в небо: 20, 40, 70 этажей. Узкие прорези улиц не могли пропустить нарастающий транспортный поток — появилась подземка — все ниже и ниже — первый горизонт, пятый, десятый; а поток нарастал, и оплетала небоскребы паутина «сабвея» — все выше и выше — первый горизонт, пятый, десятый. И наступил момент, когда попасть из одного небоскреба в другой стало труднее, чем попасть из одного конца города в другой, и тогда от каменных стволов стали ответвляться ветки высотных переходов — все гуще и гуще — пока, минуя землю, не соединились кварталы, целые улицы, целые районы, и то, что было когда-то авеню и стрит, оказалось тоннелями, лишенными воздуха и солнца.
Город стал задыхаться, отравленный своим собственным дыханием, и рядом с автоматами кока-колы появились автоматы, продающие кислород газопроводам, и газовые счетчики в квартирах исправно отщелкивали плату за чистый воздух.
Городу угрожала смерть от удушья, и тогда появился пластиковый купол, отороченный кольцом кислородных станций, и это было воистину спасением, потому что одновременно решались сами собой десятки больших и малых проблем, начиная от отопления и кончая сезонными модами.
Тогда это казалось спасением...
Реалет медленно покачивался в потоках восходящего воздуха. Вокруг стоял монотонный ровный гул, словно огромный пчелиный рой кружился у летка. Остроносые реалеты всех цветов и размеров, блестящие, похожие на капли ртути, пузатые гравилеты, древние вертолеты с радужными нимбами винтов, модные двухместные скиперы, неуклюжие грузовые дайджеры, вертлявые прогулочные авиетки — все это вращалось, гремело, трещало, падало вниз, взлетало вверх, шарахалось из стороны в сторону.
Реалет пробирался сквозь этот содом медленно, метр за метром выигрывая свободное пространство у зазевавшихся соседей.
— В чем дело? — Роберт нетерпеливо тронул пилота за плечо. — Отчего сегодня такая пробка?
— Полиция проверяет пропуска, — бросил пилот не оборачиваясь. — Бастуют рабочие первого кислородного кольца. Боятся, что они сбегут из города...
У самого клапана реалет резким броском срезал кривую, нарушив правила. Сверху ястребом упал полицейский вертолет, но, рассмотрев номер и буквы «СС» на борту, смущенно вильнул в сторону.
Теперь мертвенно-холодная поверхность искусственного «неба» была совсем рядом. Вот оранжевая клетка подъемного клапана опустилась вниз, вспыхнули три зеленых огня, реалет втиснулся между двумя дайджерами, загорелся красный сигнал — клетка заполнена! — и...
— Черт!
Роберт закрыл глаза ладонью. В иллюминаторы било солнце — настоящее солнце — лохматый, ослепительно золотой диск в зыбком аквамарине настоящего неба. И совсем уж необычно белели курчавинки редких облаков над горизонтом.
Они плыли своим неторопким путем, опровергая графики метеорологов, и Роберт почувствовал глухое раздражение против этой вопиющей бесконтрольности, против всего этого своевольного мира, который никак не хочет быть покорным и в котором даже он, Роберт Смит, чувствует себя ничтожной пылинкой, несомой ветром...
Реалет набирал высоту, стараясь держаться подальше от странных туманных спиралей, уходящих к земле. Острия спиралей упирались в раскрытые черные рты кислородных станций. Могучие легкие Нью-Йорка работали непрерывно, и непрерывно трепетал, вибрировал, дрожал этот лес ураганных смерчей. Конечно, современной машине они не очень опасны — аварийная система сработала бы мгновенно, а незадачливые авиаторы отделались бы парой тычков да испугом, но все-таки в этом ревущем кольце было как-то неуютно.
— Долго мы будем висеть на одном месте?
— Но, сэр, мы еще над городом, и правила безопасности...
— Плевал я на ваши правила. Мы спешим, у нас нет времени на цацканье со всяким сбродом...
— Слушаю, сэр.
Вспыхнули предупредительные огни на корпусе, взвыли сирены.
Соседние машины рассыпались, сломав строй, как рассыпается от выстрела птичья стая, а за реалетом Смитов выросли четыре ярких хвоста испепеляющей плазмы, и с мгновенностью прямого удара молнии реалет ушел в небо.
— А ты, оказывается, шалун, Робби, — усмехнулся Дуайт, с интересом посматривая на экран перископа. — Великолепный фейерверк, который изрядно переполошил наших попутчиков... И кажется... Да, совершенно верно. Если не ошибаюсь, эти вот два дайджера слегка подпалили крылышки в нашей струе...
Два телохранителя, дремавшие сзади, заметно оживились и, заглядывая на экран через спины хозяев, сдержанно похохатывали.
— Нет, сэр, я видел — они столкнулись и загорелись...
— А вот слева, сэр, посмотрите, сэр — целый клубок...
— Как мухи...
Пилот покосился на перископ и пробурчал сквозь зубы:
— Не завидую я тем, кто внизу...
— Правильно делаешь, парень. Завидовать им нечего. Но такова жизнь — пока не разбросаешь тех, кто внизу, не пробьешься наверх. Верно я говорю?
— Да, сэр.
Роберт повеселел. Маленькое приключение развлекло его и вернуло бодрость духа.
Здесь, на высоте, небо уже не полыхало оттенками аквамарина, оно было темно-серым, почти черным, и какая-то звезда — или орбитальная станция? не мигая, светилась вверху.