«Опыты»
Этот петербургский «журнал эссеистики, публикаций и хроники» печатается, как ни странно, в Париже. По сравнению с журналом того же типа «De Visu», на который издатели ссылаются в предисловии, он несколько разочаровывает, и в смысле значительности материалов, и в некоторых идеологических пунктах.
Входящий в состав редколлегии Б. Парамонов нам хорошо известен как публицист неискренний и нечестный, готовый угождать влиятельным русофобам. Так и здесь, – в номере первом журнала, который у нас перед глазами (должно выходить по 4 номера в год), – он выступает со статьей «Ион, Иона, Ионыч», где доказывает, что русская литература окончилась навсегда с большевизмом (напрашивается вывод, что мол и русский народ окончился).
Не думаем, чтобы он был прав. Положим, русская литература, да и вся русская земля, переживают сейчас тяжелый период, – но все великие мировые литературы, все великие нации земного шара переживали в известные моменты подобные затмения. Ничто не говорит, чтобы оно в данном случае представляло собою нечто бесповоротное.
Еще несимпатичнее статья С. Носова. О нем хочется воскликнуть: «Наш пострел везде поспел!» Сотрудник «Молодой Гвардии» (где он специализировался на непристойных выходках против Великого Князя Владимира Кирилловича и его семьи), «Русской Мысли» и теперь вот «Опытов». Весьма широкая амплитуда колебаний!
Дадим ему слово. Рассуждая об историке С. М. Соловьеве, он пишет следующее:
«Он видел величие России в величии Российского Государства, или по-современному империи. Этой империи уже нет. И никогда не будет».
Думаем, что каждый русский патриот по отношению к автору подобных строк не может не испытывать презрения и отвращения! А что до его выступления в роли предсказателя будущего, – что он за авторитет? Скажите, пожалуйста, новый Нострадамус! Как формулировал Пушкин:
Грядущие годы таятся во мгле…
Совсем из другой оперы большая статья А. Горянина «Мост любви». Она посвящена проекту создания «Биографического словаря деятелей отечественной истории и культуры», который, по понятным причинам, был невозможен при большевиках, но делается возможным теперь.
Однако, – любопытная вещь! – разбирая вопрос о пределах такого словаря и о том, кого в оный следовало бы включить, автор останавливается, например, на исторических фигурах Грузии и Средней Азии до их присоединения к России и, с другой стороны, на ученых, работавших вне пределов родины. Но он вовсе не упоминает о политических деятелях, ни даже о писателях русской эмиграции! Вот вопрос об их включении (и о том, что же о них будет сказано?) и следовало бы, полагаем мы, в первую очередь обсудить.
Неизвестный нам доселе А. Горянин вызывает к себе наше живое расположение такими вот словами:
«Никогда не состоя ни в их партии, ни в их комсомоле, я с юности ощущал себя огороженным от коммунистической проказы подобием магического круга».
Статью его очень стоит прочитать и ради глубоких мыслей в ней высказываемых, в том числе о разрушении, и о возможности восстановления храма Христа Спасителя. Процитируем кое-какие из них:
«Мое поколение если и знало что-то твердо, так это то, что никому из нас не дожить до избавления нашей страны от большевизма… Но вот, на глазах у изумленного человечества он устранен именно нашими внутренними силами… Есть, есть причинные связи, ускользающие от футурологов и звездочетов… Существует первичное, о котором людям надо постоянно напоминать. Это Божий Промысел».
И дальше: «Словно истек срок проклятия – и то, о чем смешно было даже мечтать, вдруг стало возможным, а порой даже нетрудным. Кувшинные рыла, застившие нам весь жизненный окоем и даже часть небосвода тысячами запретов и окоротов, вдруг скукожились самым жалким образом, а некоторые и вовсе превратились в каких-то мелких насекомых».
О. Проскурин, в эссе «О Георгии Федотове»[324], ослеплен и очарован превосходным стилем последнего и его достаточно широкой эрудицией, за которыми не различает ни внутренней пустоты своего кумира, ни его последовательного предательства России, ни его угождения американскому диктату.
Однако поблагодарим Проскурина за совершенно справедливый разнос, каковой он устраивает помянутому выше С. Носову, по поводу статьи того, тоже о Федотове, в «Русской Мысли», полной пошлейших благоглупостей.
«Лица» (Биографический альманах, 5; СПб., 1994)
Самое любопытное в сборнике – воспоминания В. В. Шульгина[325] за 1917–1919 гг.
С интересом встречаю в них имена людей, которых я позже знал в Париже, как Е. А. Ефимовского, А. А. фон Лампе и других.
Курьезна судьба этого, несомненно, выдающегося, умного и энергичного человека!
Монархист, он настолько запутался в политике, что участвовал в вымогании отречения у царя Николая Второго, – отречения, с которого пошли худшие несчастья России… Участник Белого Движения, он категорически настаивал на верности союзникам, – союзникам, которые так подло предали интересы России… Эмигрантский деятель, он дал себя обмануть советским провокаторам и бессознательно содействовал операциям пресловутого «Треста»…
Долгое мученичество, которое он испытал, попав после Второй Мировой в лапы большевиков, должно в наших глазах служить искуплением допущенных им прежде ошибок.
В остальном, в книге содержатся не лишенные интереса очерки о второстепенной и прочно забытой поэтессе Серебряного века В. Меркурьевой[326] и о писательнице, некогда пользовавшейся почти скандальной репутацией в предреволюционные годы, А. Вербицкой.
А также о М. Кузмине; фигура этого извращенца почему-то вообще привлекает в наши дни значительное внимание у подсоветских литературоведов; куда большее, чем заслуживали бы размеры его таланта.
Смертью смерть поправ
В том же номере [«Литературной России» № 37 за 1995 г.] хорош короткий рассказ С. Козлова «Ночь перед вечностью», описывающий расстрел митрополита Вениамина, который будто бы, к ужасу чекистов, упал только после нескольких залпов вплотную.
Отвлекусь. Рассказ напомнил мне кадр из испанского фильма «Альказар», виденный когда-то в Берлине. Там красные ведут на казнь группу монахов, громко поющих «Dies irae[327]». На песчаном берегу моря их расстреливают из пулемета; но и после того, как свалился последний, гимн продолжает звучать, – и все громче… Потеряв голову от страха, палачи разбегаются кто куда… Публике предоставлялось решить, показано ли чудо или галлюцинация у злодеев.
Профессия расстрельщика, по всем свидетельствам, – очень вредная. Многие кончают, как вот и комиссар Кожаный в рассказе Козлова, в сумасшедшем доме.
Проблема «Тихого дона»
В «Независимой Газете» от 22 декабря 1995 года, В. Литвинов, в статье «Юбилейная разборка», взвешивает все материалы о подлинности или нет «Тихого Дона».
Конечно, о Шолохове можно сказать много хорошего и плохого (этого последнего, к сожалению, больше). По затронутому же здесь вопросу, можно только выразить свое личное мнение. Что я и попытаюсь сделать.
В плагиат Шолохова я никогда не верил, – в чем целиком согласен с автором данного очерка.
Заимствовать можно сюжет рассказа, скажем, детективного, или ситуацию для театральной пьесы.
Но и то, – что получается? Если талантливый писатель заимствует у посредственного, то никто его не упрекает: так создаются порою и шедевры. Шекспир, Мольер, Корнель в изобилии использовали труды предшественников.
Однако, как мыслимо украсть чужой роман? Просто присвоить рукопись и издать под своим именем? Но тут явно не тот случай. Ведь роман доведен до советского времени, до которого предполагаемые предшественники Шолохова не дожили.
Что Шолохов мог использовать чьи-то дневники, воспоминания, литературные наброски, – вполне вероятно. Но здесь бы ничего предосудительного не было.
Пушкин для «Капитанской дочки», Л. Толстой для «Войны и мира», Александр Дюма для своих лучших романов, – все прибегали к тому же приему.
Не названы источники? Но это в художественной литературе отнюдь и не обязательно: иное дело, – в научных работах.
Другие же доводы противников подлинности шолоховского романа и вовсе несерьезны (на что Литвинов справедливо и указывает).
Молодость писателя, – которому было в то время 23 года? Так Лермонтов в 16 лет создавал стихотворения абсолютно совершенные по форме и по мысли. Михаил Юрьевич, конечно, был продуктом высокой культуры, к коей принадлежал по воспитанию и даже происхождению. Но Ломоносов и Есенин вышли из низов, а результатов достигли никак не менее блестящих.
Все это только и доказывает одно: дух веет, где он хочет!
Талант, особенно большой, вещь вообще загадочная и необъяснимая, и пытаться его заключить в какие-то рамки есть занятие бессмысленное.
Почему дальнейшие сочинения Шолохова не соответствовали уровню его первого романа?
Понять легко, – и грустно!
Он пошел на компромисс с большевизмом, старался к нему приспособиться и свои способности подчинить. Что и вело, неизбежно ко все худшему упадку.
Ложь можно говорить с большей или меньшей ловкостью; но настоящее искусство на этом пути не возникает. Вот и Солженицын отмечал, что в «Поднятой целине», а может быть и в отвратительной «Судьбе человека», заметны проблески былого мастерства и некоторые приемы, свойственные писателю ранее.