Если себя осеняешь знаменьем, —
Взмахами юной солдатской руки?.. —
Резко выходит в свистящую вьюгу. —
Может быть, что-то поведать друг другу? —
Следом спешу. В переулке ни зги. —
Разве тебя, молодого, догонишь? —
Вижу – в бушующем мареве тонешь. —
Слышу – во тьме пропадают шаги…»
В отделе литературной критики, великолепна статья О. Чайковской «Гринев». Ее бы, почти без изменений, и даже совсем без них, можно бы перепечатать в любом эмигрантском журнале – и с немалой пользой! Автор сокрушительно разбивает социалистический метод при анализе литературы вообще, и Пушкина в частности, базируясь на разборе «Капитанской дочки». Конечно, у кого из нас, выросших в СССР, не возникало чувство негодования, и порою и жестокой иронии, при изучении советских концепций классового подхода к творениям наших классиков? При столкновении со всеми этими хитроумными приемами, какими нас убеждали, что надо восхищаться Пугачевым и презирать Гринева, Савельича, капитана Миронова? С измышлениями, будто Пушкин хотел, – и только по цензурным соображениям не смог, – сделать центральным героем повести не Гринева, а Швабрина? Но до сих пор и помыслить нельзя было подобное мифотворчество опровергать в подчиненной красной тирании России!
Заодно отстраняет Чайковская, вполне справедливо, и наивные высказывания о Гриневе М. Цветаевой, сходясь зато во взглядах на него с выдающимся подсоветским пушкинистом наших дней В. Непомнящим. Сильно достается старому советскому фильму на тему «Капитанской дочки», где Гринев изображен ничтожеством. Жаль, что не нашлось места упомянуть о более поздней, очень недурной версии фильма с тем же сюжетом, сделанной тоже в СССР, а равно и об итальянской кинокартине «Буря» (где, к сожалению, постановщики следуют, в основном, советской политической линии).
Обнаруживая обстоятельное знание русского XVIII века, Чайковская, на материале целого ряда тогдашних мемуаров, доказывает, что и моральный, и образовательный уровень провинциального дворянства той эпохи был значительно выше, чем это принято себе представлять.
Часть ее этюда направлена на осуждение культа классовой ненависти и героики гражданской войны в советских литературе и кинематографии. Критика ее как нельзя более обоснована, но… если вынуть сии подпорки, – что останется от большевицкой идеологии в целом, что станется с советской пропагандой во всех ее видах?
Третья замечательная вещь в том же номере «Нового Мира» есть продолжение (третья часть) романа В. Белова, одного из наиболее талантливых деревенщиков, «Кануны». Нам показана тут русская деревня в годы начала коллективизации, непосредственно перед проведением раскулачивания. Мы привыкли видеть данные события в ином, ложном освещении, на манер шолоховской «Поднятой целине» или панферовских «Брусков»; а здесь дело описывается, более или менее, глазами крестьян, которых принимается всерьез душить новая власть.
Четко вписывается в рассказ чтение стариками Библии, с ее страшными предречениями: «Кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен; кто мечем убивает, тому самому надлежит быть убитым мечем». А равно и размышления одного из этих стариков о том, что крестьяне сами себе подготовили горькую участь, поддерживая (частично, впрочем) революцию.
Есть в номере и другие достойные упоминания сочинения, как стихотворение В. Леоновича «Хозяин», откуда приведем нижеследующий отрывок, с описанием развалин мельницы:
Черное в срубе смоляное бревно, —
желоб целехонек, привод сработан с запасом…—
Мельник стал вороном, – так уж заведено, —
вот он сидит, потерявший обличье и разум, —
ибо ему забывать не дано, не дано… —
Хлебным еще перегноем крапива сыта, —
и непролазны черемуховые оплетья. —
Худо хозяин! – и ворон кричит: Воркута! —
Этого хватит ему на четыре столетья…
В «Книжном обозрении» отметим рецензию на выпущенные в Москве в 1986 году письма Суворова, видимо интереснейшие по содержанию.
Под заглавием «Библиотека – для чтения!», Г. Абрамович с жутью повествует об уничтожении большевиками дореволюционных книг, когда в течение долгих лет ценнейшие произведения человеческой мысли и важнейшие исторические источники шли в макулатуру. Вспоминает он заодно и великолепный состав гимназических библиотек царского времени: «Кроме полных собраний сочинений всех классиков древнегреческой, римской литератур, а также западноевропейских и русских писателей были широко представлены полные собрания исторических романов Вальтера Скотта, Эберса, Дюма, Конан Дойля, Загоскина, Мордовцева, Данилевского, Бестужева-Марлинского, а также научная фантастика и приключенческая литература: Жюль Верн, Герберт Уэллс, Фенимор Купер, Майн Рид, Брет Гарт, Луи Буссенар, Густав Эмар, Луи Жаколио, Эмилио Сальгари, Райдер Хаггард, Габриель Ферри. Все, подчеркиваю, в полных собраниях, а не выборочно, как в наших школьных библиотеках».
В наше время, после Октября, оставляя в стороне классиков (и то не всех, и не все…), такие книги циркулировали, среди школьников, да и старшего поколения, только из рук в руки, у кого что сохранилось.
Если бы все номера «Нового Мира» были подобны разобранному выше, – они несомненно пробивали бы брешь в советской системе, через которую потоком хлынули бы воды живые национальной мысли. Увы, он представляет собою, пока что, приятное и радостное исключение.
Перестройка в «Новом мире»
В отношении беллетристики, журнал подобен человеку, смело пустившемуся в бег, но быстро запыхавшемуся и вяло плетущемуся шагом. Стала было в нем пробиваться струя писателей-деревенщиков, которые, решительно, представляют собою aile marchante[343] подсоветской литературы, с довольно дерзкими обличениями, – да вдруг и засохла.
Вместо того пошли в ход производственные романы и повести, описание переживаний разжалованного министра, ностальгические воспоминания о Хрущеве, да вполне невинные рассказы о работе врача в родильном доме, и даже – в переводе с венгерского, – история жизни собачки и ее отношений с хозяевами.
Общее то, что герои (по меньшей мере, когда они – граждане СССР) всегда суть твердокаменные коммунисты, не знающие сомнений в марксистской доктрине и допускающие только – изредка вслух, а чаще про себя, – отдельные неудачи и ошибки со стороны своих прямых начальников.
В остальном изобильно печатаются старые материалы, которые может быть и новинка для читателей в Советском Союзе (а скорее, – разве что для самых из них серых), а нам-то, эмигрантам, давным-давно известны: «Доктор Живаго» Б. Пастернака, «Пушкинский Дом» А. Битова. Или тоже, например, неопубликованные прежде рассказы покойного В. Тендрякова, содержащие очень умеренную оппозицию сталинизму и ничего особенного не прибавляющие к прежней его репутации.
Дивное дело! Самое главное и интересное перекочевало в отдел литературной критики, где мы бы меньше всего вздумали его a priori искать. Там попадаются сейчас подлинные жемчужины.
Вот возьмем номер 2 за 1988 год. А. Нуйкин, в статье «Идеалы или интересы?» чудесно обкладывает закоренелую сталинистку Е. Лосото, – просто любо-дорого читать! Процитировав ее рассуждения, вроде следующих: «Самое важное сейчас… ставить молодых людей на марксистско-ленинские позиции… мы должны этих дикарей воспитывать, а когда надо – наказывать», Нуйкин продолжает: «обращаясь к революционному прошлому, журналистка не таит своих личных симпатий к террористическим актам. Но особенно мило ее сердцу такое “благородное дело” как цареубийство. В очерке “Вольность” с удовлетворением констатируется: “партия большевиков решила затянувшуюся историю цареубийства. Семейство Романовых, обагренное кровью русских революционеров всех поколений, наконец-то исчезло с лица земли. Вот это и есть святая русская правда”. Похоже, борьбу за кровные интересы трудового народа журналистка понимает в буквальном смысле этого слова, то есть что уже в этом-то случае кровь проливать – святое дело!»
Еще лучше отрывок мы находим у Нуйкина дальше по другому поводу: «Особенно неприятно приемы истерического давления на психику людей, привычка рвать с устрашающим криком рубашку на груди выглядят в попытках остановить поток правды о Сталине, его подручных и заплечных. Характерно, что защитников сталинизма вовсе не заботит, правда ли то, что пишут, или неправда, было то не было: знают – тут не опровергнешь, только спровоцируешь удесятеренный поток разоблачительных фактов. А посему лозунг один: не замай! Кто-то из фронтовиков, вспомнив, как он не раз, поднимался в атаку на фронте, кричал: “За Родину, за Сталина!” – требует на этом основании перестать очернять историю – критика великого вождя, дескать, бросает тень на тех, кто ходил в атаку с его именем на устах. Хочется надеяться, что авторы подобных писем в свое время не знали о злодеяниях Сталина, о миллионах невинных жертв – заморенных, замороженных, замученных, обесчещенных. Это неведение допустимо. Но вот ведь парадокс – они и сейчас ничего про это знать не хотят! Что им до мук миллионов. Логика несокрушимая проглядывает: раз мы чтили имя Сталина, то извольте и вы его чтить! Говорите, будто обманывали нас? Может быть, может быть. Но извольте обманывать и дальше, а то мы вам верить перестанем и святое в душе утратим! Такую позицию порою пытаются выдать за народную».
Чего уж лучше! Жаль только, что рядом – льстивые восхваления генсеку Михаилу Сергеевичу и ссылки на творения Владимира Ильича. Но не будем спешить с осуждением; может статься иначе и нельзя: автору виднее.
Еще замечательнее, в том же номере, статья В. Оскоцкого «Логика недоверия». Разбирая персонажей из романов белоруса В. Быкова, критик говорит об одном из них следующее: «Не последняя спица в колеснице районного масштаба, он прилежно усвоил уроки, которые преподали ему “в годы проведения сплошной коллективизации”, когда “несгибаемая воля была, может, главнейшим качеством характера каждого руководителя в районе, только она приносила успех” и едва ль не первым из них стал урок недозволенности участия в чужой судьбе, сострадания…»