«Новый мир» № 6 за 2000 год
Роман А. Азольского «Монахи» – в своем роде tour de force. Шпионский роман – и нестерпимо, невыносимо скучный!
Признаться, – прочитать я так и не смог; через силу, с трудом, кое-как проглядел. А ведь романы о шпионаже, по самому своему сюжету, всегда динамичны, стремительны, полны действия; бывают неправдоподобные, неудачные, плохо написанные, – но нудных, в этой области, произведений я еще до сих пор не видал.
Первый опыт! Чтобы одним словом охарактеризовать, – как в нынешней Эрефии выражаются, – тягомотина.
В том же номере рассказики В. Пьецуха (целых два!) «Лето в деревне». Оба бессюжетные и абсолютно неинтересные. Отметим один курьез; воспроизводится старый романс «Две красавицы небес…» в сильно искаженной форме: вместо Пепита, героиня названа Кларида.
Такого испанского имени вроде бы не было и нет!
Еще один рассказ – «Книга судеб» Я. Мельника, – есть совершенный бред (с претензией на оригинальность?) без малейших художественных достоинств.
Этим литературный отдел исчерпывается.
Дали бы мы один совет «Новому Миру» (дабы спасти его от надвигающегося краха): печатать с продолжениями какой-нибудь роман А. Марининой или П. Дашковой. Тираж сразу бы поднялся.
Лондонский журнал «Стрэнд» в свое время платил Конан Дойлю, сколько спросит, за рассказы о Шерлоке Холмсе, – и ничего на том не проигрывал.
И. Сурат, по поводу пушкинского юбилея, констатирует упадок в РФ интереса к Пушкину (упадок, впрочем, не касающийся высшей, настоящей интеллигенции). Что же делать! Это есть проявление общего, тяжелого падения культурного уровня в нынешней России. Надеемся, не бесповоротного (он вызван, понятно, долголетним царствованием большевиков и затем кризиса, связанного с их провалом).
Т. Касаткина в эссе «Литература после конца времен», дельно констатирует следующее: есть «произведения, в которые не хочется возвращаться… в которые тяжело входить по второму разу, которые обладают всеми свойствами зоны с эффектом накапливающегося облучения». Затем она разбирает ряд нынешних сочинений, публикующихся в «бывшем СССР», – и вполне соответствующих ее определению.
А. Сергин в статье «Предисловие к будущему», написанной разухабистым слогом, но не лишенной глубины, ставит ряд важнейших проблем: кризис гуманизма («неогуманизма», как он его называет), сексуальная революция, общечеловеческие ценности, отношение христианства к вопросам страдания и наказания.
Суть дела, полагаем, в том, что есть ценности и правила поведения, испокон выражаемые большинством религий (несмотря на их многообразие) и традициями всех народов. Отступление от них не ведет к добру. Что же до половых извращений, – здоровый инстинкт нормальных людей к ним внушает отвращение, – и тут законы могут их разрешать, а люди навязывать; по сути дела, ничего не изменится.
Отступая от Бога и от начертаний нравственности, человечество вступает на роковой, гибельный путь!
Если не одумается, – последствия будут худые; в этом согласимся с автором.
«Новый мир» № 7 за 2000 год
Елена Шварц, в стихах, вещает:
Бог не умер, а только сошел с ума.
А может быть, не Бог, – а она?
Роман А. Мелихова «Нам целый мир чужбина» (кощунство употреблять всуе слова Пушкина!). – тошнотная, мерзопакостная гадость, пересыпанная похабщиной, и притом архискучная.
Рассказики М. Тарковского и А. Кузнецова («Ложка супа» и «Мираж у Геммерлинга») – несколько менее противные, но не менее бездарные. С. Залыгин свой («Бабе Ане – сто лет») испортил ненужным, ни к селу, ни к городу, ругательным выпадом против Екатерины Великой (вовсе неубедительным в устах старой крестьянки).
Лучше остального – краткие новеллы Б. Екимова («Память лета») – отголоски почему-то отмершей прозы деревенщиков (кстати, не знаем, почему Солженицын считает это слово обидным? в нем ничего позорящего нет…).
Очерк Д. Костомарова «В ряду поколений», о его предках, – дворянах и офицерах, – вполне добротен. Ведь как этого стыдились еще недавно, как скрывали, как за это страдали, – а теперь гордятся (и вполне по праву!). Между прочим, мельком упомянутый им опричник Грозного, Самсонка Костомаров, бежал ведь в Литву и явился предком известного историка Костомарова; но он этой ветви своего рода не касается.
Выпишем из статьи Д. Быкова, – рецензии на книги Д. Рубиной, – нижеследующую характеристику литературного творчества постсоветских дам: «Российская женская проза… Она либо пришиблена Набоковым (О. Славникова), либо истерична и мстительна (Л. Петрушевская), либо поверхностно-иронична и мелочна (В. Токарева). Молодых и уже не сомневающихся в своем величии авторов вроде Екатерины Садур или Анастасии Гостевой, чьи тексты одинаковы как колбаса на всем своем протяжении, но значительно менее питательны, я и в расчет не беру».
Можно удивляться скромности Солженицына, заполняющего в «Новом Мире» по несколько страничек литературной критики на незначительных и малоизвестных писателей (в данном номере, – Е. Носова). Это бы мог делать самый заурядный литератор. Не лучше ли бы докончить прерванное на полдороге столь много обещавшее «Красное колесо»?
Из отдела библиографии, – более интересного, чем все остальное в номере, воспроизведем такие отрывки:
В. Кожинов. «Я не являюсь специалистом, компетентным в вопросах мировой экономики. Но невероятное могущество и определяющая роль США в современном мире говорят именно о том, что это государство находится накануне упадка».
A. Зиновьев (с негодованием). «Теперь и Горький, величайший писатель XX века, оказывается, не писатель, и Маяковского оплевывают…» Ах, ужасти какие!
B. Баранов, другой еще защитник Буревестника, опровергает описанный Солженицыным эпизод с мальчиком из лагеря, которого после его разговора с Горьким расстреляли: «Если разговор происходил наедине, за что же могли расстрелять несчастного ребенка?»
Наивно! Чекисты знали методы допроса, при коих во всем признаешься; анекдот не зря рассказывает о школьнике, который признался, что написал «Евгения Онегина». Кроме того – самый факт разговора наедине (уже довольно!). И наконец, – сам-то Горький (даже и с благими намерениями) вполне мог сообщить содержание беседы.
В. Ерофеев (в интервью в 1990 году) на вопрос, кто из его родных сидел в концлагере, отец или дядя, отвечает: «И отец сидел, и дядя Павел сидел, и дядя Степан сидел».
М. Кралин упоминает о «лесбийских склонностях Ахматовой».
В журнале много совершенно ужасных написаний, как денди (вместо дэнди) и Таллинн (вместо Таллин).
В целом, – как известно, дух веет, где он хочет.
Таланты в РФ перекочевали в иной лагерь, в область детективной, фантастической и авантюрной словесности. Успех которых понятен: советский читатель был долго таких сочинений лишен; а на фоне нынешней тяжелой, безрадостной жизни остро нуждается в возможности забыться и отвлечься; какую и дает то, что французы именуют littérature d’évasion[346].
«Новый Мир» остался при чернухе и порнухе, коя публике наскучила хуже горькой редьки. А что редакция оную именует постмодернизмом, – так сие мало помогает, при отсутствии дарований (а таковых не видно, увы, совсем, на страницах журнала!).
«Новый мир» № № 8 и 9 за 2000 год
Шедший через 2 номера роман Л. Улицкой «Путешествие в седьмую сторону света» отмечен печатью несомненного яркого таланта (хотя мы бы сказали, что первая часть значительно сильнее второй). Причем автор не боится ставить острые, актуальные проблемы.
Подсоветский гинеколог Павел Кукоцкий, наделенный чудотворной способностью видеть происходящее внутри тел своих пациентов (жаль, что этот мотив потом не разрабатывается и просто отпадает) ратует за легализацию абортов; потому что наблюдает ужасные последствия делающихся втайне операций. Его жена, Елена, не может с ним согласиться: «Разрешенное детоубийство. Это преступление хуже убийства взрослого человека. Беззащитное, маленькое… Как же можно такое узаконивать?» На этом у них возникает непоправимый разлад.
А что тут скажешь? Конечно, первым делом надо создать порядок, при коем женщины не принуждены совершать преступления тяжелыми бытовыми условиями.
Во втором номере Елена постепенно сходит с ума (что клинически точно изображено), а приемная дочь Кукоцких Таня пускается во все нелегкие, предаваясь предельным глубинам разврата, включая групповой секс (вступая в сожительство с двумя братьями сразу). Если нас не коробят специально сверхоткровенные медицинские детали, рассыпанные в повествовании с первых строк, то не может не отталкивать аморализм, который автор вроде бы извиняет, а то и целиком оправдывает. Последующее (частичное) возрождение героини в связи с беременностью и материнством (от нового еще любовника) нам как-то неубедительно: после того духовного разложения, какое было мастерски описано, оно не рисуется правдоподобным. Правда, она вскоре и гибнет (может быть, писательница не знала, что же с нею дальше делать?).
Живо обрисована психология богемной, битничской среды, где вращается юная героиня: под предлогом антисоветизма в ней царит отрицание всех нравственных устоев, – что, неизбежно ведет в темную бездну: «Недовольство существующим миром в целом, от алфавита до погоды, вплоть до Господа Бога, который все так паршиво устроил…» Поминаемое как часть их идеологии «неприятие советской власти», было, разумеется, у более здоровой части молодежи продиктовано совсем иными чувствами и настроениями.
Интересно изложена концепция генетики Гольдберга (отца двух «мужей» Тани) о том, что большевизм планомерно уничтожал все лучшие элементы русского народа, что привело к конечному его вырождению. Здесь много верного, – кроме безнадежного заключения: природа умеет залечивать даже очень тяжелые раны; при условии удаления порождающего их зла.