Собственно говоря, единственный разумный и порядочный персонаж, это есть (представляемая Улицкой с добродушной иронией) верующая старуха Василиса, прислуга в семье Кукоцких, не без ужаса наблюдающая творящееся вокруг.
Занимающие значительную часть № 9 воспоминания А. И. Солженицына «Угодило зернышко промеж двух жерновов» посвящены вермонтскому периоду, бедному событиями личной жизни, но переполненному политическими и литературными волнениями.
Отношение писателя к старой эмиграции построено на взгляде со стороны или, скорее, сверху вниз: наблюдать, но не участвовать. В силу чего, неизбежно, многое ему и осталось непонятным. Собирая мемуары и документы, он не хотел примкнуть ни к одному из имеющихся движений и направлений; даже и к тем, которые были весьма близки к его воззрениям.
К новой же, второй эмиграции он отнесся и вовсе несправедливо, пренебрежительно, квалифицируя ее как «напуганную». Можно заметить, что и было чего пугаться! Расправа с нами Запада и Востока была ведь, мягко выразиться, ужасна… Но разве все были так уж напуганы? Разве вторая волна не принесла столько сотрудников, например, «Нашей Стране»? Б. Ширяев, Б. Башилов, Л. Норд… да мало ли еще! И взять бесстрашную В. Пирожкову, о коей тут упоминается вскользь, чей журнал являлся главным образом делом именно второй волны? Впрочем, и в более левых кругах действовали представители нашего поколения, – у солидаристов; у февралистов, впрочем, только очень изредка.
С третьей волной у Солженицына сразу возникли резкие споры, – и вот их отражение и составляет наиболее интересную часть его мемуаров.
Эткинд, Синявский, Любарский, и сколько еще, включая таких, в ком он прежде видел союзников, немало попортили крови Александру Исаевичу, раскрыв свой лик – врагов не большевизма, а России.
Разочаровал его и Сахаров, которого он раньше глубоко уважал, по мере того как выявлялась несовместимость атеистического гуманизма с русским патриотизмом и с православием.
К тому же неумолимо выяснялась антирусская позиция США: американскому правительству ненавистна всякая Россия; но в особенности патриотическая и традиционная (больше-то всего – монархическая; но данная проблема Солженицына мало интересовала).
Повылезли и всякого рода мелкие интриганы, просто пытавшиеся нагреть руки вокруг знаменитости и богатства, – разные Флегоны и Карлайли, затевавшие нелепые и тошнотворные судебные процессы по ложным или извращенным поводам.
Все это отвлекало писателя от работы. Самое, однако, грустное, что он и сам в некотором роде зашел в тупик: поглощенный массой привлеченного исторического материала, отошел от романной формы, – и, как мы узнаем позже, забросил свою прекрасную цель эпопеи «Красное колесо». Продолжаем считать, что это – несчастье для русской литературы. И серьезная ошибка! Не для того ли Бог дал ему силы и здоровье на долгие годы, чтобы он довершил свой первоначальный замысел?
Скажем еще, что грустно читать под его пером холодные отзывы о русских монархистах.[347] Как говорил И. Л. Солоневич: «Мы люди маленькие; но у нас есть идея. Не мы ее выдумали и с нами она не умрет». Искры этой великой идеи вспыхивают по углам России, и как знать: не за нею ли будущее?
В номере 8 цитируется напечатанная в журнале «Знамя» статья о. Георгия Эдельштейна «Невозможно примирить “да” и “нет”»: «Автобус везет меня по улице Советской мимо огромного гранитного памятника Я. Свердлову. Почему центральная улица Костромы по сей день – “Советская”? Советы для меня, священника, – власть злобных и лживых безбожников и безжалостных оккупантов. Я. Свердлов – один из их мерзопакостнейших главарей». Прекрасно сказано, и вполне справедливо!
Согласимся отчасти с мыслями Ю. Каграманова в статье «Бегство вперед» в № 9: «Надо мириться с постепенной, исподволь совершающейся трансформацией «человеческого материала», доставшегося в наследство от советской эпохи».
«Новый мир» № № 10 и 11 за 2000 год
В шедшем через 2 номера романе (видно, автобиографическом) А. Варламова «Купавна», отражен путь мальчика, а затем и юноши, из средне-интеллигентной левой подсоветской семьи к православию и русскому патриотизму. Путь сложный и извилистый, не только через пионерство и комсомол, но и, например, через увлечение чилийскими и прочими южноамериканскими революционерами (Альенде, Геварой…), приведшее его, среди других последствий, к обстоятельному изучению испанского языка. Жаль только, что о конечной-то фазе его эволюции автор говорит лишь вскользь и как-то даже не серьезно. Любопытно впечатление, оставленное у персонажа этой встречи с А. Эйснером, в прошлом репатрианта из Франции, сражавшегося в Испании на стороне красных и затем, вернувшись на родину, оказавшегося надолго в концлагере; к моменту встречи у него от коммунистических иллюзий мало что осталось…
Рассказ Р. Солнцева «Двойник с печальными глазами» – жутковатый психологический этюд об отношениях лирического героя, геолога по специальности, с приставленным к нему сексотом.
Другой еще рассказ, все в том же, 10-ом номере, «Суд Париса» Н. Байтова, – скучная ерунда.
Мелкие заметки, тут же, Ф. Искандера под заглавием «Понемногу о многом» – иногда незначительные, иногда любопытные. Выпишем такой кусочек: «Дикая жара стоит в Москве. Я в больнице. Добрая, старая нянечка подала мне завтрак и сказала: “В Москве такая жара, потому что много мусульман наехало с юга. Они мерзнут и просят своего Бога, чтобы стало жарко”. – “А вы молите своего Бога, чтобы было прохладней” – посоветовал я, – “Вас же гораздо больше!” – “Наш Бог уступчивый”, – вздохнув сказала она».
Или вот еще: «Слово “война” по-русски и на всех европейских языках, отвлекая от сущности войны, смещает наше сознание к ее конечной цели: защищать или отнимать какие-то земли. По-абхазски война обозначается с первобытной откровенностью. Война по-абхазски – “взаимоубийство”».
В. Непомнящий, полемизируя с С. Бочаровым, отстаивает религиозный характер произведений русских классиков. Он прав: но полемика выглядит растянутой и носящей слишком специальный для восприятия заурядного читателя характер.
Номер 11, неожиданно погружает нас в тяжелую атмосферу тоскливого бреда. Повесть В. Попова «Ужас победы» есть нечитабельная галиматья. Автор вообще пишет и печатается много; но абсолютно лишен как таланта, так и художественного вкуса.
«Стариковские записки» С. Залыгина и «Дневниковые записи» И. Дедкова «Холодная рука циклопа» – равно лишены интереса. В последних можно посочувствовать враждебному отношению автора к большевизму; но очень отталкивающее впечатление оставляет его восхищение нечестным и злобным изображением царя Николая Первого в толстовском «Хаджи-Мурате». Как известно, сам Толстой, на возражения современников, признавал, что изобразил царя несправедливо, по оправдывался тем, что мол к царю надо предъявлять особые требования.
Отдел рецензий и обзоров, часто составляющий самую живую часть журнала, на сей раз посвящен обзору книг, которые мы не читали, и которые нам не хотелось бы читать; видно, что они полны неудачных литературных и психологических вывертов, переходящих в патологические извращения.
На этой дорожке русская литература далеко не уйдет, застряв в смрадном, затягивающем болоте…
К. Кобрин, ведущий здесь «Книжную полку», ни к селу ни к городу разражается злобной и совершенно неубедительной филиппикой против русских царей: оказывается, Александр Первый был «тихий сумасшедший», а Николай Первый – «другой сумасшедший, громкий и деятельный».
Если сравнить их политику и ее результаты с таковыми советских вождей, – сдается, баланс окажется, однако, в их пользу: и даже весьма…
«Новый мир» № 12 за 2000 год
Мы не принадлежим к числу поклонников теперешней женской прозы в Эрефии, обычно грубо материалистической и циничной. Но готовы признать, что роман Г. Щербаковой «Уткоместь», – не чета мазне всяческих А. Петрушевских, Т. Толстых и, тем паче Н. Медведевых. У автора есть и воображение и, до известной степени, чувство меры.
Однако позволим себе дать ей один технический совет. Она, видимо, очень любит слово попа (иногда с вариантом попка). Если бы половину вычеркнуть – текст сильно выиграл бы в художественном отношении.
Выпишем, с полным согласием, следующий пассаж: «Я понимаю, это не по-христиански, но коммуно-фашистов я бы убивала собственной рукой. После ГУЛага так ничего и не понять? Какой же еще опыт, Господи, ты можешь предложить этому народу? Какой?»
И еще, о наших днях: «Грубое время, рожденное хамами другой эпохи».
Четыре коротких рассказа Б. Екимова, объединенные названием «Житейские истории» – очерки в жанре деревенщиков, среднего, по мастерству, уровня.
Гвоздь номера – отрывки из воспоминаний Солженицына «Угодило зернышко промеж двух жерновов».
Он рассказывает тут о своей поездке на Дальний Восток, в Японию и на остров Формозу. Понятно, что его там и здесь встречали и угощали наилучшим образом. И все же он остался сильно недоволен кухней! Видимо – из патриотического пристрастия к отечественной.
Трудно признать его правоту.
Не то, чтобы я был очень-то привержен к японской кулинарии, но все же… Случилось, что у меня был приятель по Школе Восточных Языков, молодой француз, позже проработавший 2 года в университете в Токио, преподавателем своего родного языка. Так вот с ним я не раз посещал потом японские рестораны в Париже. И, на мой взгляд, кормят там вовсе неплохо. А уж чтобы худо пахло, в тех, где наш писатель бывал, – и совсем не верится.
Еще больше, когда он то же самое повторяет о китайской, у тайванцев. Как-никак, китайская-то кухня имеет мировой престиж…