льно мыслящего интеллектуала – мегаполисника. Все эти люди – ярко выраженные христиане. Христианское мировидение в их текстах выражено гораздо отчетливее, чем у тех же «деревенщиков».
М. Елизаров в «Частном Корреспонденте», так отзывается о Пастернаке: «Он для меня портрет пошлости, маскирующейся под духовность». – Резко, но метко!
О. Павлов в «Неволе» справедливо называет книгу И. Головкиной великой, и говорит о ней:
«“Побежденные” – эпическое повествование о трагедии русского дворянства, подобное по силе своей разве что “Тихому Дону”».
«Новый мир» № 3 за 2009 год
А. Тихолоз в повести «Старик, посадивший лес» действительно рассказывает историю об одиноком старике (жена умерла, дочь вышла замуж и уехала, другая дочь – алкоголичка), который от бессмыслицы существования стал заниматься насаждением леса в безводной местности. Лес привился и разросся, старик сходил в баню и умер; местные администраторы приписали его заслуги себе.
Роман В. Орловой «Больная» – нечто длинное и нудное. Героиня попадает в сумасшедший дом (а ей там и место!), а дальше автор описывает ее пребывание в этом учреждении с омерзительными натуралистическими подробностями. Кому это сочинение может быть интересно, или приятно, или полезно – не представляем себе! Странные очевидно у «Нового Мира» читатели, если подобные произведения соответствуют их запросам!
Рассказ А. Образцова «Папа, мама, я» повествует, как его мать умерла, потом, как он сам заболел (видимо, раком), потом как он пытался самостоятельно построить себе дом.
Коротенький бытовой очерк «Паля» представляет портрет московской консьержки, симпатичной в общем старушки с русской склонностью кого-то непременно нянчить и о ком-то заботиться.
Воспоминания В. Сойфера о встречах с крупными подсоветскими учеными, ставшими жертвами репрессий, С. Четвериковой и Н. Тимофееве-Ресовском не лишены интереса.
В отделе «Библиографические листки» И. Плеханов в «Русском Обозревателе» констатирует: «В России: кроме военной, ветеранской, настоящей литературы на данный момент нет вообще никакой. Я читаю современных авторов, толстые литературные журналы, книги. Практически все они ни о чем. Они о неживых. В них нет героев, нет характеров. Ни одной живой души. Нет жизни, нет интересных, реалистических сюжетов. Надуманно, серо, лживо, неприятно».
В. Голышев в «Книжном Квартале», вполне разумно заявляет: «Я считаю, что если книга уже была нормально переведена, то не надо перепереводить». – Особенно – ужасным нынешним постсоветским языком!
Ю. Кублановский в «Литературной Газете» пишет: «Миссия Солженицына была – сказать соотечественникам и миру во всю мощь дарования правду о русской революции и ее последствиях. И до последнего Солженицын не верил, не хотел верить, что это – необратимая катастрофа, что это – окончательная гибель русской цивилизации».
Ему отчасти вторит в «Художественном Журнале» П. Пепперштейн: «С исчезновением советского мира исчезла и богатая русская культура».
И А. Севастьянов в «А. П. Н.»: «Страшно думать, но в отказе Солженицына даже от попытки возглавить страну мне видится зловещий символ, внушающая тоску метафора. Словно бы русский народ сам в очередной раз отказался взять свою судьбу в собственные руки, без борьбы оставив ее в руках… кого? Бога? Рока? Сатаны? Авантюристов всех мастей? Всемогущего “авось”»?
«Новый мир» № 4 за 2009 год
Рассказ Е. Долгопят «Небольшая жизнь» не есть рассказ или хотя бы очерк: в нем отсутствует какой бы то ни было сюжет, и нет никакого действия.
Стареющий и скучающий одинокий мужчина вяло общается с благодушной соседкой, заботящейся об его бытовых трудностях.
Все это совершенно лишено интереса, и непонятно, – зачем и для чего нам про оное сообщается?
Критическое эссе Л. Костюкова под заглавием «Литература как попытка удивиться» содержит некоторые любопытные оценки различных писателей согласно его личному вкусу.
Например:
«Пожалуй, только ползучую депрессивную тоску и отвращение можно нагнетать, не удивляя… Именно такую литературу я не спешу назвать художественной, она меня отвращает буквально. Здесь моя точка отрыва от новелл Томаса Манна, прозы Петрушевской и Мамлеева».
Иллюстрируя свои концепции, автор разбирает творчество А. Кабакова, Р. Сенчина и З. Прилепина.
Большая статья А. Латыниной «Случай Елизарова» с резкой критикой по адресу данного писателя, блестящая по стилю, полна интересных мыслей. Но не беремся высказываться по сути дела, так как ни одной книги Елизарова мы не читали.
В отделе «Библиографические листки» К. Анкудинов по поводу романа В. Маканина «Асан» высказывается так:
«Бывают “травматические тексты”. Например, “Доктор Живаго” Бориса Пастернака. Явись он 10 лет раньше или десять лет позже, – ничего бы не случилось. Просто так сошлись звезды – и безобидный, интеллигентный, не шибко мастеровитый роман Пастернака вызвал цунами.
Или, например, несчастные “Прогулки с Пушкиным” Синявского-Терца, вообще говоря, это – эссе для любознательного старшеклассника; ныне его печатают как школьную методическую литературу».
Л. Аннинский пишет в «Искусство кино»: «Литература – такая вещь (особенно литература на исходе духовной до святошества советской эпохи): неуловимый эротический намек действовал на читателя ошеломляюще. А нынешнего зрителя надо прямо-таки протащить сквозь постель, иначе он не поймет, что происходит».
«Новый мир» № 5 за 2009 год
Автобиографическая повесть Н. Химченко, преподавательницы механико-математического факультета МГУ, «Пять детств и три юности», читается с захватывающим интересом, не только в силу содержания, но и прекрасного изложения превосходным языком. Остается сильно пожалеть, что, как сказано в комментариях: «Утяжеление болезни прервало работу автора, а смерть и вовсе сделала невозможным ее завершение». Видимо, у нее был большой литературный талант, которым она пренебрегла, предпочтя научную работу.
С удовольствием видим вновь в журнале имя блестящей пушкинистки И. Сурат, представленной статьей «И новый человек ты будешь», в которой она исследует тему морального преображения персонажей Пушкина, используя его произведения («Я помню чудное мгновение…», «Пророк», «Родриг», «Евгений Онегин» и другие).
Н. Ключарева («Деревянное солнце») рассказывает о работе фольклористов, собирающих материал в самых глухих уголках России, там, где частично еще сохранился старый быт и прежние традиции.
Н. Герман занятно рассказывает о своем посещении, вместе с подругой, испанской слависткой, дома Чехова в Мелихове, куда стекаются туристы (преимущественно женского пола) со всех концов Европы («Чехов, секс-символ летучих голландок»).
В рассказах Ю. Винер, под заглавием «Место для жизни» переплетаются три основных темы: мечта об иной, лучшей жизни (какая, более или менее, живет в душе у каждого из нас), трудности устройства эмигрантов из России в Израиле, и хамство, и грубость современной молодежи по отношению к старшим.
Б. Херсонский в эссе «Поле брани» исследует употребление нецензурных слов в нынешней русской литературе, констатируя, что теперешние писатели «запустили ругательства в русскую прозу и поэзию, да так, что специальные словари мата, которые также уже изданы и переизданы в России, покажутся неполными. А ведь словари изданы добротные».
«Новый мир» № 6 за 2009 год
О номере можно бы сказать, что он посвящен кельтским народам. Но в весьма странном разрезе…
Удивляет статья А. Мурадовой «Про кельтушку и кельтятину». Автор с крайней враждебностью отмечает интерес в современной России, в особенности в кругах молодежи к бретонским и ирландским музыке и культуре. Конечно, когда речь идет о модных увлечениях, всегда можно критиковать их поверхностность, несерьезность или их преходящий характер. Но почему же все-таки позволительно подражать только североамериканским искусству, стилю жизни, спорту и быту, а не таковым европейского запада?
Интерес-то налицо. Мы действительно видим изданные по-русски ирландские и валлийские мифы, отрывки из бретонских баллад, собранных Эрсаром де Ла Вильмарке. Видим даже роман (Чудиновой) о бретонских шуанах.
Так что не столь уж это и мимолетные пристрастия…
О себе Мурадова говорит, что она кельтолог и специалистка по бретонскому языку. Из текста ее сочинения этого никак не видно.
Процитируем: «Во Франции вообще сложилась парадоксальная ситуация: кельты, то бишь древние галлы считались (и считаются до сих пор) предками французов. И тот факт, что жители провинции Бретань, противники революционных идей и вообще презираемые ретрограды, тоже являются кельтами, не очень-то грел душу патриотам милой Франции: выходило, что бретонцы французам как бы близкие родственники».
И: «Смех смехом, но миф о том, что кельты – древний народ, обладающий вековой мудростью, оказался весьма и весьма живучим». И в подтверждение комичности подобных представлений Мурадова приводит фантастические высказывания какого-то мечтателя XVI столетия о первозданности армориканского языка. Заметим, что столь же несостоятельные теории богато представлены (и именно теперь широко распространяются) о славянских языках, а уж о германских… мы видим, что из них получалось. Это не мешает тому факту, что языки кельтов – не менее древние, чем других индоевропейцев и что их племена имели великое прошлое. И – Мурадова должна бы знать, – на современном бретонском существует богатая литература, а его происхождению и особенностям посвящено множество исследований на различных языках Европы.