Отдыхаешь на «Житейских историях» Б. Екимова, одного из могикан, к сожалению вымершей «школы деревенщиков»: труды и дни сельского быта, близость к природе (автор, с пониманием рассматривает даже жизнь муравьев)…
Увы, в этот мир вторгается новое, – техника, изменение человеческих отношений, желаний, интересов, конфликт отношений, – все вытесняющее остатки прежнего уклада, явно дорогого для автора.
«Новый мир» № 1 за 2010 год
В большой статье «Итоги десятилетия» Л. Данилкин «окидывает взглядом прозу 2000-х» годов.
Картина, в общем, тоскливая.
Как резюмирует автор:
«Литература в целом не трансформировалась из “рефлексивной” в “фабульную”, и вообще в негласной иерархии ценностей самый никчемный бессюжетный реализм – в котором традиционно сильны русские писатели – до сих пор котируется выше, чем самая изощренная беллетристика, в смысле сочувствия критики, в смысле премиальных перспектив».
Вот тут-то и беда!
Публика, она безусловно совсем бы иного желала, чем то, чем ее кормят. А премируют и выдвигают нечитабельные, смертельно скучные и порою мерзкие романы, считающиеся «серьезными», оригинальными, чуть ли не классическими и представляющими якобы что-то новое.
На деле, больших писателей больше нет. Последними были, в разных областях, Солженицын, Солоухин (которого странно, чуть ли не преступно, замалчивают) и Астафьев.
Теперь даже Л. Улицкая и А. Иванов представляют собой наиболее высокий, по сравнению с другими, уровень «реалистического романа».
Данилкин сам, не отдавая в том себе отчета, называет барометр подлинных талантов, упоминая, кого переводят на иностранные языки: Акунин, Юзефович, Лукьяненко, – добавим Дашкову. То есть именно то, что он именует беллетристикой.
В той сфере, слава Богу, дарований довольно много, да и появляются новые.
Грустно, что как-то заглох (или оказался удушен?) жанр деревенщиков, в котором одно время била жизнь.
А теперь, – ну прямо поле, усеянное мертвыми костями!
Имен-то Данилкин называет множество, сопровождая их техническими терминами писательского ремесла (главным образом – англо-американскими), да читать-то их мало вообще охотников и, во всяком случае, «мы не из их числа».
В «Библиографических листках» Н. Коржавин (Сайт Русской Службы «Голоса Америки») констатирует:
«Конечно, коммунизм был вещью страшной. И настоящий большевизм виновен во всем, что он делал сам, – и именно он столкнул Россию в пропасть. Но одновременно, – он виновен и в том, что установилось после него. Он виновен даже в собственной гибели, потому что он ей всячески способствовал».
Е. Шванецкая, в «Неве», возглашает (комментируя «Героя нашего времени»):
«Максим Максимыч – военная власть. Проводник российской политики на Кавказе. Вместе со своим младшим офицером, Печориным… Подчиненный творит уголовщину, а комендант покрывает. Он дурак. В самом прямом смысле скудного ума».
Царь Николай Первый считал, однако, Максим Максимыча положительным образом.
А ему, пожалуй, видней было!
А. Терехов, в «Огоньке», трезво отмечает: «Никому не нравится жизнь, в которой мы живем».
Согласимся с чувством Е. Холмогорова в «Русском Обозрении»:
«Я не буду призывать русский народ каяться в том действительном преступлении, которому он попустил совершиться с самыми печальными для себя последствиями. Это преступление состояло в следующем: русский народ ко вреду для себя самого же позволил уничтожить собственную аристократию, великолепное ядро своей нации. В Средневековье и Новое Время Россия обладала исключительной по своим качествам национальной аристократией каковой было русское боярство и, прежде всего боярство двора московских государей».
В рассказе М. Осипова «Маленький лорд Фаунтлерой», честный и добрый доктор, проникнутый традициями русской интеллигенции, сталкивается с такими отрицательными явлениями, как нелепые убийства на почве национальной вражды в среде молодежи и поспешное и своекорыстное использование органов умерших для трансплантации, и остается в тягостном недоумении.
Р. Сенчин в рассказе «Все нормально» описывает научную конференцию в каком-то российском городке, на которой приезжий столичный историк заводит минутную амурную связь с местной женщиной и раскрывает ей душу о своих разочарованиях и несовершенствах.
У В. Маканина (рассказ «Ночь… запятая… ночь») во время беспорядков в Москве спасающийся от преследований властей террорист обманывает одинокую и морально неустойчивую женщину разговорами о любви и магии и, пользуясь ее доверчивостью, благополучно спасается и скрывается.
В «повествовании» В. Голованова «Тайный язык птиц» смешано и (умышленно?) спутано многое: группа музыкантов пытается записать пение птиц, браконьеры ловят, под запретом, ценную рыбу, в дельте Волги, близ Астрахани, происходит катастрофа у нефтяной компании, разрушая существующий там заповедник, а простой местный парень бесхитростно и свободно имитирует язык животного мира и сохраняет утерянную другими прямую связь с природой.
«Новый мир» 2/2010
Е. Терновский, представитель третьей волны и писатель довольно скромного дарования, удостоился огромного интервью, взятого А. Лебедевым. В котором выражен ряд мыслей, порою весьма сомнительных. Так, он считает, что большевицкая революция восходит корнями не к великой французской, а к системе правления в древних Египте и Перу.
Полагаем, что Ленин, Троцкий и тем более Сталин о фараонах и инках знали не более того, что стояло в гимназических учебниках, а вот наследство Марата и Робеспьера изучали не без внимания: и применяли на практике.
Сам Терновский историю Франции знает не слишком: кровавого лионского диктатора Каррье, он называет Шартье…
Он старается ослепить нас своею эрудицией в области французской литературы, где непререкаемыми авторитетами для него являются Флобер, Верлен и Рембо. Отметим в скобках, что с моральной точки зрения два последних являют жуткую картину.
Зато он с большим презрением отзывается о Роллане и Моруа. Passons[353]. Но вот когда он с не меньшим презрением отзывается о бесспорном русском классике Куприне и одном из самых талантливых поэтов эмиграции В. Смоленском, – это уж нас коробит.
Не совсем приятен и восторженный отзыв о завзятом русофобе Безансоне.
В остальном, воззрения и вкусы Терновского типичны для современного литературного сноба: Джойс, Набоков… Что говорится, «джентльменский набор».
Вот, что он восхищается Достоевским, в этом мы вполне согласны. Только, опасаемся, он его понимает по-своему (а правильно ли?).
Не знаем почему «книга-интервью» (таков подзаголовок разобранного нами опуса) называется «Встречи на рю Данкерк». Название данного города по-французски звучит как Денкерк, пишется как Дюнкерк, но никак уж не выговаривается через а!
В «Скупом рыцаре» Е. Долгопят сорокалетний старообразный мужчина, видимо пенсионер, живет в гостинице, выбрав самый дешевый номер, и соблюдает во всем строгую экономию. Однако покупает для маленького сына буфетчицы в подарок дорогой ноутбук: у него начинают просить в долг, но он никому не дает. Умирает, и оставляет буфетчице большие деньги.
Хочется сказать: «Ну и что?» О чем же тут было рассказывать? Что в этом интересного?
В «Порыве ветра» Г. Давыдова описывается трогательная долголетняя любовь между музейным работником и талантливой пианисткой, вплоть до ее смерти, и все ее мелкие бытовые причуды.
В «Хох Дойч» А. Кормашова изображен эпизод из Второй Мировой войны, изображающий нелепость и ужас взаимного бессмысленного убийства.
Значительная часть номера посвящена Японии. Не вполне понятно, почему именно. Хотя, в принципе, очень одобряем! Японцы – наши соседи, с которыми нам бы выгодно и разумно поддерживать близкие хорошие отношения, а ссориться никак не желательно.
В. Санович предлагает нам под заглавием «Прекрасные поля Катано», перевод нескольких старинных японских поэтов.
Л. Кудрявцев («Летающий остров аниме») разбирает историю и современное положение комиксов и мультипликационных фильмов в Японии.
Е. Штейнер в длинном эссе «Картинки быстротечного мира» с подзаголовком «Взгляд из наших дней на встречу двух миров» разбирает и комментирует японские гравюры, в первую очередь эротического типа.
А. Чанцев в эссе «Поворот наоборот в послевоенной Японии: Ю. Мисима о войне и мире» исследует творчество одного из наиболее известных на Западе японских писателей. Тот же Чанцев, в отделе «Книжная полка» дает сводку изданных в России за последнее время книг об Японии.
М. Галина, в очерке «Гибель Японии как возрождение» разбирает японские фильмы, изображающие различного вида катастрофы и ужасы: «Гибель Японии», «Годзилла» и другие.
«Новый мир» № 3 за 2010 год
Журнал катится в царство бреда и безумия! Опасная дорога… Добра от нее, увы, ждать не приходится!
Но сперва о том, в номере, что получше. Рассказ И. Богатыревой «Приступ», хотя это, собственно, беспредметный очерк, а написан живо и ярко. Как известно, «дух веет, где захочет». Вот и талант тоже так.
Краткое путешествие героини автостопом с чудаковатым и не в меру влюбчивым попутчиком дано так, что словно видишь своими глазами и слышишь каждое слово своими ушами.
Исторический очерк В. Голованова «Завоевание Индии» описывает неудачную экспедицию князя Бековича-Черкасского в Хиву при Петре Первом, а затем куда более серьезный план Павла Первого атаковать Англию через ее азиатские владения в союзе с Наполеоном.
Приводя злобные отзывы ненавистников о Павле Первом (Урод… Самодур… Солдафон…), он приводит и другие о нем мнения: «Царь-рыцарь»… «Романтический император» (Пушкин). «Помилователь» (Александр Радищев). Гроза генералов, любимец солдат. Покровитель наук и земледелия. Наконец – «глава высокой духовной миссии».