Никаким заимствованием эти факты объяснить нельзя; а для случайного совпадения – это уже слишком много. Тем более, что список таких примеров можно продолжить до бесконечности.
Вот по-малайски есть два слова для обозначения «альбиноса»: bulai < *bhe:laios и balar <*bhelôs; и они оба подозрительно похожи на старославянское бѣлъ; а тут еще и малайское belau – «блестеть», «сверкать», из *bheléio:, которое напрашивается на сравнение с русским белею и с латинским fulgo – «блестеть». И луна, между прочим, по-малайски bulan < *bhe:la, т. е. можно предполагать, что это слово значило первоначально «белая» или «блестящая» (наше слово луна и латинское luna из индоевропейского *loksna: имели по происхождению тот же смысл).
Если мало этого, то вот еще малайское название топора: beliung < *bheitloiò:m – ср. немецкое Beil тож, из *bheitlom.
Займемся теперь придыхательным d. Оно в древне-австронезийском, из которого произошел малайский, давало два разных звука, один перед о, другой перед е; в первом случае d, во втором b. И вот что получается : возьмем старославянское слово дѣва, из *dhoiua:, от корня *dhei – «доить», «сосать, «кормить молоком»; по-малайски daiang значит «девушка» и «прислужница» (в особенности, у принцессы), и его резонно реконструировать как *dhoiuá:, а наряду с этим есть слово biang – «матка», «самка», из *dhe:iua:, а также betina – «самка», из *dheité:sna:.
Придыхательное g тоже расщепляется на два варианта: g перед о и h перед е. Нашему понятию «зелень», от корня ghle-, соответствуют два слова: gulai – «приправа к рису», из *ghô:laios и helai – «лист», из *ghélaios. Или вот немецкому geil – «похотливый», из *ghoilos, по-малайски соответствуют два слова со значением «безумный», «сумасшедший»: gila < *ghôilos и hilap < *ghe:ilùios.
А вот, например, нашему слову голова, от корня *ghel-, соответствуют малайские hulu – «голова», из *ghe:lu:s, и haluan – «нос судна», из *ghelô:ua. Не менее любопытно и малайское huma – «неполивное поле», «распаханная целина», из *ghe:mos, – ср. русское земля, латинское humus —«почва».
Мы покончили с придыхательными; ну, а с простыми звуками и того проще, хотя, конечно, не всегда сразу признаешь соответствующее слово в новом одеянии. Например, греческое bolbôs – «лук» по-малайски имеет форму bawang – «лук», «чеснок». Это потому, что *bolbòs стало сначала произноситься как *boubos, а потом b начало артикулироваться как w; на конце же слова —os под ударением всегда превращается в – ang (см. beruang, berang-berang). Греческое же слово, очевидно, очень точно сохранило древне-индоевропейскую форму.
Простое d мы можем видеть на примере малайского dua – «два» < *dù:uo. Тут уж сходство так очевидно, что его не заметить никак нельзя. Что же, ученые и заметили; но оно у них как-то получается (вопреки, например, Боппу, который был не просто ученым, но ученым гениальным, – а это, как говорится, две большие разницы), что это ничего не значит и ничего не доказывает.
Простое g? Например, малайское getah значит «клейкий сок», < *gùtta:, а по-латыни gutta это «капля»; по-малайски gelembung значит «пузырь», < *gelobhu:s, а по-латыни globus это «шар»; по-малайски gelak это «смеяться», < *géleo:, а по-гречески gelào: будет то же самое.
Нет затруднений иск. Скажем, по-малайски «буйвол» называется kerbau < *kereuéios, и это – то же самое слово, что русское корова и еще больше латинское cervus – «олень», из *kereuos.
Русскому лаю соответствует малайское laung – «громко кричать», из *laiò; греческому làiphos – «парус» – малайское lajar тож, представленное, кстати, во всех австронезийских языках, из *laibhôs. Здесь bh изчезло после йота, а конечное ng превратилось в г в силу ассимиляции с начальным l.
Надо еще отметить, что в малайском 1 исчезает перед согласными. Почему мы и имеем agar-agar – «вид съедобных водорослей», из *algà: – ср. латинское alga – «водоросль»; muda – «молодой» < *mé:ldos – сравни старославянское младъ < *meld-.
Что до m, отметим menung – «размышлять» < *menô:, русское мню, из индоевропейского корня *men – «думать». Или вот еще mangs-a – «добыча», «приманка», из *mémso:m – русское мясо.
«Погодите», – могут мне тут сказать, «ведь это, кажется, как раз заимствование из санскрита?»
Вот тут и хорошо вспомнить поговорку: «Кажется, так перекрестись». Ученым это и вправду кажется, но только это невозможно. Потому что на Соломоновых островах, куда индийская культура бесспорно никогда не проникала, и где туземцы о санскрите ни при какой погоде, несомненно, не слышали, например, на острове Эддистон, в меланезийских языках, на которых там говорят, есть слово masa – «плоть», «мясо». Значит, ничего не поделаешь, слово-то это исконно австронезийское.
Что касается до n, мы находим в малайском najam – «лемех», из *nòghio:m, родственное русскому нож. Находим и другое весьма интересное слово nusa – «остров», из *né:sos; вспомним, что по-гречески né:sos значит то же самое.
Читатель, быть может, начинает удивляться: «Да неужели этого никто до сих пор не заметил?»
Как факт, автор этих строк про данное слово упоминал в небольшой статье, опубликованной в 1967 г. в бельгийском лингвистическом журнале «Орбис». А в остальном, да, – до 1970 года никто не замечал.
А в 1970-м? В 1970-м, знаменитый американский лингвист Исидор Дайен заметил; подумал над этим делом… и пришел к выводу, что никакого родства между австронезийскими языками и индоевропейскими ни это слово, ни несколько десятков других, которые он нехотя перечислил в своей ученой статье под чрезвычайно длинным названием, отнюдь не доказывают…
Скажем читателю по секрету: удачно, что родство русского языка с индоевропейскими давно признано и доказано! А то теперь ученые пошли такие осторожные и требовательные, что вряд ли бы мы могли им это доказать, если бы оно понадобилось…
Заметил Дайен и слово penuh – «полный» < *pélnu:s – старославянское плѣнъ, латинское plenus, из *plnos. Конечно, оно его тоже ни в чем не убедило. Из других слов, начинающихся на p, приведем еще малайское panah – «стрела», из *pétsna: – ср. латинское penna – «перо», «стрела», из *petsna:.
На r начинаются малайское raung – «реветь», из *rouò: ср. русское «реву», raba – «сердиться», из *rabhéo:, ср. лат. *rabio, – «беситься».
На s, sulung – «первый», из *solù:s, лат. solus – «единственный», или, скажем, seruling – «дудка» < *suoroilis – ср. старослав. свирѣль, от корня *suer – «шуметь». Эти слова от внимания Дайена ускользнули, но поразительное сходство малайского susu – «сосать» < *sé:uso: со славянскими словами, как русское сосу, он все же отметил; наоборот, малайское sesap тож, из *seusùio:, осталось для него незамеченным.
Нам остается еще t, также не составляющее трудности; малайское tumbuh значит «расти», из *tù:muo:, а по-латыни tumeo значит «пухнуть», «раздуваться»; малайское tabung значит «сосуд», «банка», из tubù:s, а латинское tubus – «трубка», «ствол».
Оговоримся, что мы приводим все время один – два примера там, где их легко бы привести и десять, и двадцать, и больше. Но ведь тогда сколько бы и места понадобилось!
Отметим все же два интересных явления, которые своей регулярностью убедительно подтверждают родство, а по своей неожиданности отчасти объясняют нам, почему же это родство до сих пор ухитрились не заметить и не признать.
Между гласными, в середине слова, g превращается в k, а n в ng : aku – «я» – из *égo:m – лат. ego тож; makin – «больше» из *mégis – лат. magis тож; кики – «коготь», из *ké:go:m – русское коготь, от корня *keg-; bakar – «жечь», из *bhegôr – немецкое backen – «печь», из *bhegô:; angin – «ветер», из *anis, angan – «сознание» из *àna: – греческое ànemos – «ветер», латинское animus – «дух», anima – «душа», из корня *ane-; lengan – «рука (от кисти до плеча)», из *(o)léna : – гр. o:lé:ne: – «локоть», из *olena:; lenga – «кунжут», из *lénos – старослав. лѣнъ – «лен».
Каких доказательств родства между языками вообще требуют современные ультра-модерные лингвисты, это мы затрудняемся сказать. Уж очень много новых школ с хитрыми названиями теперь расплодилось, и уж слишком сложную и темную для непосвященных терминологию они употребляют; впрочем, мы не совсем уверены, что они и сами друг друга, а то и самих себя, понимают.
Но с точки зрения классической лингвистики, как ее практиковали признанные мастера, создатели сравнительного языкознания, основным доказательством служит, если у двух данных языков, или у двух данных языковых групп, главный запас слов, самых повседневных и употребительных, представляет между собою явное сходство, и если между этими словами, с одной и с другой стороны, можно установить наличие регулярных фонетических соответствий.
Между прочим, ту же самую точку зрения формулировал один из самых замечательных лингвистов современности, американец Джозеф Гринберг, применительно к африканским языкам, составляющим его основную специальность.
А с этой точки зрения, мы убеждены – и, надеемся, всякого непредубежденного читателя убедили, – что родство между австронезийскими и индоевропейскими языками нужно считать доказанным.
Ключ к загадкам праистории
Статья первая
Мы мало знаем о далеком прошлом человечества. Возможности археологии, антропологии и палеонтологии в этой сфере весьма ограничены. Но есть другая наука, которая могла бы нам помочь; и эта наука – лингвистика.
В самом деле, исследуя слова какого-либо языка, живого или мертвого, – в частности, относящиеся к названиям животных, деревьев, явлений природы, географических понятий, – можно выяснить, где и в каких условиях данный народ слагался, как он потом мигрировал, с какими иными племенами соприкасался. Как формулировали ученые ненцы: «Слова – это вещи».
А как обстоит с лингвистикой?
Ее золотым веком было XIX столетие. Впрочем, хронологические рамки тут точно не совпадают: расцвет начался в конце предшествовавшего века, продолжился в первой половине последующего, а потом наступил застой. Ныне же заметны первые, робкие еще признаки возрождения.
В период расцвета (до того наука о языке носила, в основном, прикладной характер или превращалась в фантазирование) действовали титаны. Широкие обобщения, привлечение новых материалов, смелые гипотезы, – даже самые ошибки таких людей двигали вперед науку! На смену им пришли узкие специалисты, заинтересованные лишь в деталях, как огня боящиеся всего нового, – да еще творцы отвлеченных схем, бесплодных и зыбких, вроде математической лингвистики, структурализма, системы трансформаций и т. п.
Что привело к застою? Как ни странно, – именно успехи познания! После того, как было выстроено распределение народов по семьям, в основу оказалась положена их грамматическая структура.
Между тем, она как раз есть нечто меняющееся во времени, – и сравнительно быстро. Специалисты отмечают, что современный английский язык по своему строю ближе к китайскому, чем к индоевропейскому праязыку или хотя бы к более консервативным языкам индоевропейской группы, – скажем, к русскому или литовскому. Да и французский язык, в своей теперешней форме, сильно отличается от латыни, от которой произошел.
И однако, если мы займемся не морфологией, а словами, то увидим, что почти все слова повседневной речи, выражающие основные и главные понятия, восходят у англичан к древнегерманскому, а через него – к индоевропейскому праязыку; у французов же, в массе своей, – к разговорной латыни.
Признаки возрождения, о коем см. выше, проявились в первую очередь в работах нашего соотечественника и современника В. М. Иллича-Свитыча. Смело перешагнув за поставленные педантами пределы, сравнивая слова в различных языковых семействах, он установил наличие более пространного языкового единства, – общую семью ностратических языков, куда входят шесть членов: языки индоевропейские, семитохамитские, картвельские, уральские, алтайские и дравидские. У него были, впрочем, предшественники; идея носилась в воздухе; но он первым ее развил и обосновал. Отсылаем читателя к его работам.
Иллич-Свитыч трагически погиб совсем молодым, в начале своего научного пути, на пороге новых свершений; и, увы! не оставив себе достойных преемников и продолжателей. Не его вина, если многое в его трудах остается пока недоработанным и если самая сфера их, быть может, является недостаточно широкой.
Я работал независимо от Иллича-Свитыча, как факт, ничего не зная об его деятельности (узнал о ней лишь гораздо позже) и на совсем иных материалах: на таковых малайско-полинезийских (австронезийских) языков. Их изучение привело меня к убеждению, что прав был Ф. Бопп, один из величайших лингвистов мировой истории, еще в прошлом веке утверждавший об их родстве с индоевропейскими.
В то время изучение австронезийских языков пребывало еще во младенчестве; к тому же, надо признать, Бопп допустил некоторые ошибки. Коллеги набросились на него как волки (особенно усердствовали те, кто стоял по способностям и знаниям бесконечно ниже…) и его заклевали. Гипотеза его надолго стала примером якобы неправильных построений. Хотя сперва многие крупные ученые и разделяли его мнение (например, Р. Брандштеттер, Э. Трегер, Дж. Макмиллан Браун, А. Форнандер; а еще до него В. фон Гумбольдт).
На деле, анализ корней австронезийских языков, – и близко родственных им австроазиатских, в число коих входят монский, кхмерский и др., – показывает, что они – те же самые, что и в индоевропейских.
Попробуем привести несколько образцов. Для простоты будем брать примеры только из самого распространенного и важного в данной семье языка – малайского (в его индонезийском оформлении). И, чтобы не утомлять читателя, ограничим себя строго одним лишь звуком, одной буквой алфавита (хотя с тем же успехом можно бы выбрать и какую-либо другую).
Возьмем согласную индоевропейского праязыка bh, придыхательное б. Она в латыни дает f, в греческом ph, а в германских, балтийских и славянских языках простое в.
Индоевропейский корень -bher– означает «коричневый». Он в чистом виде представлен в литовском beras. В германских языках он служит для обозначения «медведя», – немецкое Baer. В удвоенной же форме он образует имя «бобра»: лат. fiber, нем. Biber, латышское bebris; в санскрите babhruh, это – «мангуст», «ихневмон». Перейдем к малайскому: bera «коричневый»; beruang «медведь», berang-berang «выдра» (бобр под тропиками не водится; неудивительно, что его название перенесено на похожее на него иное животное). Поразительно, не правда ли?
Другой, сходный по звуку, корень, -bher – у индоевропейцев выражал представление о «главном питательном злаке»: лат. far «полба», farina «мука», английское barley «ячмень», славянское брашно. В малайском мы имеем beras «рис».
Корень -bhendh – означает «вязать», «связывать»: нем. binden «связывать» и Bund «союз» – ср. малайское bandut «связывать», «скреплять» и bondong «группа», «стая», «рой».
От корня -bhel – «бить» образованы нем. Beil «топор» и русск. било – ср. мал. beliung «топор». Глагол этот тоже в малайском отражен, в форме buang.
Корень -bheg – означает «жечь»: гр. phogo «жарить», нем. backen «печь» – мал. bakar «жарить», «печь», «жечь».
Конечно, этих примеров самих по себе, было бы мало. Но их легко привести сотни. Случайное же совпадение в лингвистике есть величайшая редкость. А заимствование тут исключается по причине расстояния. Остается признать генетическое родство.
Напрашивается мысль, что, оторвавшись от общего индоевропейского ствола, одна из его ветвей потянулась на юго-восток. Двигаясь из общей прародины (будь она в южной России или в районе Памира), предки австронезийцев прошли через Китай и достигли сперва Малайского Архипелага, а потом и Меланезии с Полинезией.
Здесь встает вопрос о расе. Но австронезийские языки (и шире, пользуясь терминологией великого лингвиста и этнолога, патера В. Шмидта, австрические, то есть австроазийские вместе с австроазиатскими) по своему употреблению охватывают по меньшей мере три расы: кавказоидную, монголоидную и негроидную.
Очевидно, белые завоеватели, смешавшись с коренным населением, передали ему свой язык, как язык носителей более высокой культуры. Их первоначальный этнический тип очевидно лучше всего сохранился в самой удаленной, крайней части их проникновения, у полинезийцев, с их светлой кожей и высоким ростом.
Эти идеи я изложил в печати два раза: по-русски в журнале «Возрождение» № 243 за 1974 г., в статье «Непризнанные родственники индоевропейцев» и по-французски в журнале «Orbis», том 16, № 2 за 1967 г.
Никакой критики, вообще никакого отзыва со стороны ученого мира не последовало. Хотя вопрос-то весь, во всяком случае, важный.
Оговорюсь, что мои выводы резко расходятся с несостоятельными и необоснованными попытками реконструкций австронезийских корней, предлагаемыми американцами как Дайен и Грейс и их скандинавским последователем Далем.
Статья вторая
Относительно путей передвижения предков австронезийцев, можно привести два вне– лингвистических соображения.
Китайские летописи свидетельствуют, что китайцы занимали свою теперешнюю страну, – двигаясь, очевидно, с севера, – вытесняя какой-то прежде обитавший там народ. И из некоторых приводимых ими данных вытекает, что язык этого народа состоял из двусложных слов, – что и соответствует первоначальному языку австронезийцев.
С другой стороны, крайние на северо-западе племена австроазиатов (то есть ближайших родственников австронезийцев) живут в китайской области Юн-нань. Исходя из чего, ученые признают, что прежним местом рассеяния этих племен был южный Китай. А откуда они туда пришли?
Перенесемся теперь на другой материк, – в черную Африку. Ее экваториальная и южная часть заняты племенами банту, среди языков которых самым распространенным является суахили.
Применим тот же метод, что и к малайскому: проследим отражение в нем индоевропейского звука bh. Он, этот звук, как мы видели, в латыни принял форму f. Любопытно, что в суахили мы наблюдаем то же самое.
Сравним следующие слова: лат. fugo «обращать в бегство» – суах. fukuza «прогонять», «изгонять»; лат. furo «быть вне себя» – суах. fura «свирепствовать», «бушевать». Мы видели отражение в малайском индоевропейского корня bhendh, – представленного в немецком binden «связывать»; в суахили мы имеем fundika «затягивать узел», «завязывать». Корень bhei – «бить» в малайском представлен как buang «бросать» (вероятно, из bhoio), в суахили как fua «бить». Интересно, что и другие звуки, которые в латинском дают f, имеют ту же самую судьбу и в суахили: лат. fingo (из dheigh-) «лепить из глины» – суах. finyanga «то же самое»; лат. fendo «ударять» (из guen-) – суах. fyanda «ушибать», «причинять боль»; лат. ferus «дикий», fera «дикий зверь», ferox «свирепый» – суах. fyeruka «становиться злым», «сердиться».
Добавим, что исследователи констатируют у племен банту более светлый цвет кожи, чем, скажем, у суданских негров; и что их легенды говорят о пришедших с севера завоевателях, принесших будто бы с собою более высокую культуру.
Чисто языковые факторы наводят на мысль, что и австронезийцы (вместе с австроазиатами), и банту находятся в родстве, по крайней мере с точки зрения языка, с индоевропейцами. Причем в родстве гораздо более близком, чем то, – бесспорное, – которое Иллич-Свитыч обнаружил в недрах ностратической семьи.
Третьим членом той же, – так сказать расширенной индоевропейской семьи, – мог бы быть язык айнов, тоже обнаруживающий сходство с индоевропейскими.
Здесь, однако, применить тот же метод сравнения, – через звук bh, – было бы трудно. Звука b, да и вообще звонких согласных, у айнов нет. Можно бы сопоставить немецкое Bein, английское bone «кость» с айнским pone тж. Или наше бровь с айн. rau тж, учитывая, что в айнском языке, как, например, и в финском (и в малайском) комбинация из двух согласных в начале слова невозможна.
Белые и бородатые айны представляют собою, во всяком случае, исключение в том районе, где обитают. Некоторые ученые так и считают, что это – остатки народа, оттесненного откуда-то с юго-запада, из более благоприятной климатической зоны.
Итак, следовало бы перестроить нынешнюю классификацию языков, признав существование более обширной индоевропейской семьи. Впрочем, я-то бы предложил заменить ее название, – и крайне громоздкое, и весьма неточное, – старым и куда более удобным термином арийская. То, что немцы при национал-социализме это слово употребляли в одиозном (и вовсе неправильном) смысле, не должно бы играть никакой роли: оно было создано задолго до того и сперва совершенно лишено приданного ему ложного оттенка.
Это был бы переворот в лингвистике, особенно если увязать его с теорией Иллича-Свитыча. Но дело этим не ограничивается.
Анализ словарного состава показывает наличие еще более обширной группы, или нескольких групп возможно все равно общего происхождения.
Связи намечаются, с одной стороны, между японским языком, находящимся на отшибе на Дальнем Востоке, в котором есть слова, общие с малайским и с индоевропейским праязыком. А с другой стороны, – что совсем уж неожиданно, – с языками Нового Света. Приведем опять же примеры, но уже не исходя из принятой нами до сих пор системы.
Возьмем греческое слово oikos (из более старого uoikos) «дом», родственное латинским словам vlcus «деревня» и villa, а также и нашему весь в смысле «деревни».
Сравним названия «дома» в индейских языках: гуаранийское oga, алгонкинское wigwam, и прибавим эскимосское iglu. В них произошло, – по-разному, – упрощение группы oi, а согласный к перешел в g. Но тут надо заметить, что в некоторых других языках Южной Америки есть формы того же слова uka, oka и aka.
Или вот другие примеры. Гр. nekys «труп» и название «мяса» в соответственно японском, эскимосском и ацтекском языках: niku, ныка, nacti. Сходство столь велико, что трудно его приписать случайности.
У «мяса» есть и другое название (понятно, что для наших дальних предков, живших охотой, этот термин имел особое значение): санскритское mamsam «мясо», малайское mangsa «добыча», «жертва», эскимосское мысик «топленый жир», ацтекское mazati «олень». Хотя смысл и разный, а свести его к первоначальному общему понятию легко.
Стоит отметить, что особенно часто совпадают в целой серии разных и удаленных друг ото друга языков названия животных, иногда и птиц, а также растений: все это опять же были вещи, жизненно важные для примитивных народов.
Скажем, лат. cervus «олень», мал. kerbau «буйвол» и алгоннинское karibu.
Или имя «орла», восходящее к корню er-: грузинское orbi «орел», гуар. arai и ацт. aia «попугай». Славянское веверица «белка» (из uer-uer), финское orava «белка», гуарани eira «дикая кошка», айнское eram «крыса».
Явное сходство обнаруживается часто в названиях чисел, особенно первого десятка, в именах родства и в самых повседневных глаголах.
Слова, обозначающие ближайшее родство, почти во всех языках мира идентичны. Это принято объяснять детским языком; они якобы независимо возникают у разных племен. Но так ли? Не были ли они первоначально созданы в едином языке, и унаследованы оттуда во многих?
Я не пытался исследовать некоторые иные лингвистические семьи, как, в частности, семью односложных и тональных языков, сино-тибетскую. Хотя восстановление древнейших китайских форм, предпринятое Карлгреном, дает порою изумительные результаты. Например, название «меда», современное mi, но древнее miet, и многие другие.
Не пробовал и сопоставлять индоевропейские языки с кавказскими, родство коих с картвельской группой точно не выяснено; как и с южноафриканской семьей нама (языками бушменов и готтентотов).
Австралийские языки почти полностью истреблены англосаксами, вместе с их носителями. И, однако, то, что осталось, содержит интересный материал для сравнения.
В целом, создается вполне конкретная возможность подняться до самых истоков человеческой речи, говоря поэтическим языком, до времен Эдема. И попутно выяснить прародину отдельных языковых групп, их миграции и стариннейшие между собою соприкосновения.
Возможность, несомненно, увлекательная! Увы, профессиональные языковеды, и на Западе, и в «бывшем СССР», ее обсуждать наотрез отказываются.