Светла и легка,
А я внутри яблока…
В оконный проем
Плывут и плывут Облака.
Курьезно, что наиболее пессимистическую оценку чувашский критик дает положению дел в Мордовии, хотя мордва остается самым многочисленным финским народом Поволжья, насчитывая 1150000 человек. Отрицательную роль играют наличие двух национальных языков, эрзянского и мокшанского, и в значительной мере чересполосное с русскими расселение.
Однако мрачному взгляду автора противоречит существование талантливых поэтесс, как названные уже выше Кемайкина и Сульдина, и поэтов, как Александр Пудин (хотя Хузангай о философских стихах этого последнего и отзывается несколько скептически):
Одною прямой неэвклидовой мир осенен,
И тварь, и Творец бесподобны на ней и согласны,
И слово идет, и мотив созывает прекрасный,
И песня звучит, словно точное эхо времен.
А о поэме поэта старшего поколения Василия Радаева «Сияжар» «даже возникла несколько лет тому назад целая дискуссия, считать ли его мордовским народным эпосом (третьим финно-угорским – наряду с “Калевалой” и “Калевипоэгом”) или авторским произведением?».
Раздел о мордовских писателях завершается стихами Константина Смородинова в память знаменитого скульптора с трагической судьбой, Эрьзи:
О Эрьзя! Как же ты сумел
Оставить головы без тел
Полуживые.
Оставить Ужасу раскрытый
Навеки рот.
А если Ужас оживет
То – что закричит тобой убитый?
В. Абрамов. «Мордовское национальное движение» (Саранск, 2007)
Книгу можно было бы назвать иначе: «Краткая история мордовского народа». И она написана самым авторитетным лицом в сфере данных проблем, какое только можно найти.
Сын самого крупного из мордовских писателей, Кузьмы Абрамова (автора увлекательного исторического романа «Пургаз»), Владимир Кузьмич Абрамов, доктор исторических наук и заведующий кафедрой новейшей истории народов России в Мордовском государственном университете, не лишен притом поэтического таланта, весьма полезного для историка: его изложение материалов всегда живо и интересно, никогда не утомляя читателя.
А история самого большого финно-угорского племени России тесно связана с судьбою нашей страны в целом, и ни один настоящий русский патриот не может оставаться к ней равнодушен. Тем более что она своеобразна и оригинальна, имея свой особый характер среди маленьких народностей, вошедших с давних пор в состав нашего государства.
Например, в отличие от других, мордовский народ присоединился к России не через завоевание, а путем свободного союза.
Его участь определялась тем, что он оказался между двух огней: монгольскими завоевателями и ширившимся Московским Княжеством. Не без колебаний и военных столкновений, вожди Мордвы сделали трезвый выбор, и в 1551 году мордовские князья приняли в Свияжске присягу на верность русскому царю.
Как комментирует автор, в результате: «Среди мордовских княжеских родов, вошедших в господствующий слой России, было немало фамилий, оставивших заметный след в истории страны: князья Баюшевы, а также Еникеевы, Кугушевы, Тенишевы и многие другие. Один только род графов Мордвиновых, например, дал государству целый ряд выдающихся деятелей: министров, сенаторов послов, генералов и адмиралов, деятелей науки и искусства».
Титаническая фигура мордвина патриарха Никона свидетельствует о том, как близко приняла мордва к сердцу новую веру, в делах которой, как видим, сыграла и свою роль.
Абрамов жалеет об оставлении ею прежней религии: но ведь в реальности, та, при всей своей поэтичности и красоте не могла удовлетворить интеллектуальные запросы развивающегося народа. Что до того, что христианство вводилось частично насильственно, – этого бедствия не избежали и русские, как множество других народов; но это был несомненно важный шаг в развитии культуры и общественной жизни.
Итак, в начале «местные князья, дружественные Москве, сохраняют свои вотчины, долю в налогах и даже свои дружины». Как замечает автор, «отрыв местной знати от племенных корней» имел постепенный и долгий характер. Жаль, что он не уточняет; вот по его же сведениям при переписи 1897 года в 10 губерниях 34 дворянина указали как родной мордовский язык. Вероятно, это зависело от сохранения связи с начальной территорией, где находились их исконные поместья.
Как мы знаем, мордва, в отличие от русских крестьян, избежала крепостного права, оставаясь вольной. К сожалению, лишь частично: иным помещикам удавалось, вопреки закону, закрепостить в отдельных местах коренное население. «Правительство боролось против захватов и наказывало виновных… отбирало захваченные земли…» Но громоздкий царский административный аппарат не всегда оказывался эффективным…
Трагическую страницу в прошлом мордвы составляет ее массовое участие в разинщине и пугачевщине, с огромными потерями людьми, сперва в боях, а потом при усмирении.
Вопреки Абрамову, мы не видим тут проявление национального сопротивления. Ведь нигде даже не упоминалось о какой-либо попытке создать или возродить мордовское царство или мордовское княжество! Пугачевцы стояли за русского царя, только царя-то фальшивого (и даже неправдоподобного; удивительно, если могли в его подлинность искренне верить!).
Курьезный феномен религиозного реформаторства представляла собою деятельность «пророка» Кузьмы Алексеева, в начале XIX века. Но и тут национальные чувства не вполне убедительны.
Терюшевский проповедник ратовал не за восстановление старой веры, а за какую-то особую и свою собственную (за что и поплатился ссылкой в Сибири) с элементами иудейской («царь Давид») и христианской («Николай-угодник») религий.
К числу очень интересных страниц книги принадлежит картина зарождения и развития мордовской просветительской интеллигенции, при активном участии духовенства: создание народной письменности, а затем и литературы на ней и оживления любви к своей национальности и ее культурным традициям, связанные с именами И. Евсеева, А. Юртова, и, в несколько другом виде И. Ильминского.
Дальше мы вступаем в зловещую эпоху коммунизма, и тут многие страницы Абрамова словно бы кровью написаны и звучат нестерпимой болью за свой родной народ.
Коллективизация, раскулачивание, партийные чистки и расстрелы, концлагеря и подавление до глубины свободной мысли и творческого духа…
Деловито и обстоятельно, опираясь на статистику, мордовский историк разоблачает ужасы советского строя.
Согласимся с ним, что для мордвы (как и для других малых народов СССР) большевизм был даже страшнее чем для русских – сильных многочисленностью: их народности стояли перед угрозой полного уничтожения. В этом разделе его труда, должны признаться, мы часто чувствуем себя дальше от позиций Владимира Кузьмича, его мировоззрения и мировосприятия.
Когда он произносит трафаретные фразы о достоинствах «ленинской политики», или о «достижениях советского строя», – ощущение, что он еще не полностью освободился от иллюзий, навязывавшихся большевиками порабощенному ими народу и в особенности интеллигенции.
Что уж искать светлые проблески (хотя они, понятно, тоже были) в море кошмара, страданий и черной несправедливости, каковые представляет собою большевицкий режим! Почему не сказать правды, что он решительно плох и несет чудовищные бедствия странам и народам, которые надолго или пусть на миг попадают в его лапы!
Это особенно чувствуется во второй половине его труда. Но не обойдем вниманием и некоторых концепций в первой. В частности, предвзятое и слишком строгое отношение к дореволюционной России и ее внутренней и внешней политики.
При власти большевиков все были принуждены и обязаны следовать именно такой линии; но теперь? При том минимуме свободы, каким пользуются люди в послесоветской России, – не пора ли бы отказаться от подобных стандартов?
Иногда Абрамов просто очевидным образом неправ. Возьмем такое место:
«До начала XIX века Россия практически не знала деления по национальностям… Мордвин Никон мог стать Патриархом всея Руси, потомок татарского мурзы Годунов-царем, не говоря уж о роли остзейских немцев в истории России и др. А когда Николай I в рамках идеи “официальной народности” разделил население на великороссов, малороссов, белороссов и прочих “недороссов”, было нарушено этническое единство страны».
Разве роль остзейцев уменьшилась при Императоре Николае I? Вспомним Бенкендорфа и Дубельта! А позже армяне Делянов и Лорис-Меликов стояли на самом что ни на есть верху! Как в армии граф Келлер и Хан Нахичеванский, и множество поляков и грузин. И вот о чем он говорит сам, но прежде, академику В. Ключевскому мордовское происхождение в карьере не препятствовало!
Ну, разумеется, отдельные сомнительные утверждения не меняют факта, что перед нами книга исключительной ценности и написанная с высоким мастерством.
Которую мы от души рекомендуем всем читателям, кого интересует история России и входящих в нее многообразных племен и народностей.
Эти последние суть богатства нашего отечества. Не зря русские цари любили в торжественных случаях собирать представителей разных национальностей от самоедов до туркмен в живописные и столь красноречивые группы!
Две точки зрения
В книге «Под сенью волшебной горы» (Москва, 1974) Юрий Рытхэу[187], русский писатель, чукча родом, описывая свою поездку в Канаду, видит в чрезвычайно мрачном свете положение коренных жителей этой страны, индейцев и эскимосов.
«Свидетельства о бедственном положении эскимосов за рубежами нашей страны часто появляются в печати».