Ну да собранные в этом томике в 100 страниц материалы представляют серьезную ценность независимо от дефектов оформления.
А. Эфрон. «Письма 1942-1945» (Москва, 1996)
Чувствуешь, читая, отвращение и… ужас. Не потому, что автору досталось, как она выражается сама, «нелегкая судьба». Такая же и еще хуже выпала несчетному множеству жителей СССР в ту проклятую сталинскую эпоху.
Но что творилось с душой этой молодой женщины, вполне культурной и даже талантливой?! Она погубила себя, свою мать, выдающуюся поэтессу Марину Цветаеву, своего брата (тот тоже был не без вины; но и был-то еще ребенок). Если бы не она, – никогда бы их семья не вернулась в Россию! Она являлась движущей силой этого безумного поступка…
Но где в ее письмах выражение раскаяния, покаяния, – хотя бы тень подобных чувств? Ни капли… Положим, в письмах из концлагеря и из ссылки, – не разоткровенничаешься. Но ведь никто же ее не заставлял, в письмах к теткам, поздравлять их с годовщиной Октябрьской революции (и в таких пламенных словах, как у нее…). Хороши и тетушки; одна из них – лишенка, дочь священника. За что же бы ей любить большевиков?
И как нелепо звучат выражения радости, что она мол «вернулась на родину», что она живет мол в такой замечательной стране… Что же это за жизнь, – в северных лагерях, потом в Туруханске, о прелестях которой она довольно подробно рассказывает?
И совсем уж дико выглядят ее пожелания сохранить и передать потомству память об отце Сергее Эфроне. О нем память, – к несчастью для него, – сохранится: как о муже Цветаевой. А его чекистские подвиги, о коих с гордостью, настойчиво твердит дочь, – они ведь уже вызывают у современников и, несомненно, еще больше будут вызывать у грядущих поколений, глубокое омерзение.
Вещи, вроде участия в убийстве невозвращенца И. Рейсса и многое другое… Увы, и сама Аля к чекистской работе была тесно прикосновенна.
Переписка ее делится на две части. Вторая, главным образом, посвящена ее хлопотам по изданию произведений Цветаевой в СССР. И тут, с удивлением, приходится констатировать, как плохо она творчество матери понимала! Она энергично отталкивается от лучшего в ее сочинениях, от прекрасных романтических пьес (Аля вообще терпеть не может никакой романтики) и, уж конечно, от гимна в честь Белого Движения, который представляют собою поэмы «Белый Стан» и «Перекоп». Будь оно возможно, – она бы, без сомнения, эти стихи просто уничтожила!
А близки и дороги ей по-настоящему, – только заумные, экспериментальные произведения Марины Ивановны (в значительной мере навеянные влиянием Пастернака и Маяковского). Тщетно ей трезвые друзья, как Казакевич и Тарасенко, пытаются объяснить, что до подсоветской публики лучше дойдут ранние, а не поздние сочинения Цветаевой.
Впрочем, дурной вкус твердо присущ Ариадне Сергеевне: достаточно почитать ее безапелляционно глупые суждения о Ростане, Готье, Гюго…
Презрительные, враждебные отзывы о белогвардейцах (за исключением тех, кто «искупил вину» служением советскому режиму!) попадаются в ее письмах даже в конце ее жизни. А критика Сталина, – каковая все же возникает, – носит очень робкий, осторожный характер. Осуждения же революции мы не найдем у нее нигде…
Немудрено, что она не могла сойтись с Н. Мандельштам. Та-то, человек большого ума, все поняла и оценила. А Аля сама о себе говорит в одном месте, что «чересчур умна». Надо признать, что своим поведением она такой оценки, в жизни, никак не подтвердила!
Из книги мы узнаем, что существует и хранится под запором, дневник Мура, сына Цветаевой, о ее предсмертных днях. И еще записки ее сестры Валерии, тоже пока не опубликованные. Жаль! Очень бы интересно с ними ознакомиться.
О Валерии Ивановне Аля отзывается с резкой враждебностью. Но справедливо ли? Ее суждениям как-то не очень доверяешь…
Как курьез, отметим, что редкие французские цитаты в книге подверглись грубым искажениям. Например, многократно повторено éspace, вместо espace. А такое сочетание, по законам французской орфографии, совершенно немыслимо.
Эфрон и Цветаева
В книге «Крылатый лев, или… судите сами», изданной в Москве в 2004 году, Лидия Анискович на 376 страницах в пух и прах уничтожает Сергея Эфрона. Притом, надо признать, в блестящей форме: читается как увлекательный роман! Попутно она дает интересные сведения об его семье, в особенности об его матери, аристократке по происхождению и пламенной революционерке по убеждениям.
Сам же он, как она показывает, не имел никаких заслуг, кроме того, что был «мужем Цветаевой». Причем такая роль изумительно терзала его самолюбие и разжигала в нем желание чем-то доказать свою особую ценность.
Не хочется его защищать ввиду скверного конца его жизни, когда безрассудный советский патриотизм довел его до участия в мокрых делах по распоряжению чекистов.
И в награду, – ибо Сатана платит черепками! – до гибели в застенке от их же руки.
Но вряд ли можно считать его начисто лишенным литературного таланта, судя по его воспоминаниям и письмам. И в Белом Движении он, очевидно, участвовал честно: никто из сослуживцев или начальников о нем плохо не отзывался.
В остальном, согласимся с Анискович: героем и рыцарем его сделала Цветаева, из любви, продолжавшейся целую жизнь. А она, как и рассказывает Анискович, даже при минутных увлечениях превращала в своем воображении вполне заурядных людей в гениев и титанов:
«Цветаева со своим немыслимым поэтическим даром любую пустоту могла возвысить, ибо для того и была сотворена Всевышним».
Что и проявлялось в ее тесной связи с Родзевичем, советским агентом и более чем сомнительной личностью. Автор книги считает с почти полной уверенностью, что Мур был сыном именно сего последнего. Которого она справедливо определяет словами: «человек с довольно мутной биографией».
Невольно думаешь, что – если и впрямь было так, – судьба Марины укладывается в жесткую формулу протестантской морали: «Беззаконную небо карает любовь».
Ребенок, предмет ее бесконечного обожания, о котором, впрочем, она сама скажет, что у него «неразвитая душа», послужил одной из главных причин ее страшной и трагической смерти.
Другая книга о Цветаевой, опубликованная тоже в Москве, в 2005 году носит заглавие «Берегите гнездо и дом» (автор-составитель Т. И. Радомская).
Цель ее издания сформулирована в анонсе так: «В этой книге через слова поэта о своем времени мы попытались увидеть ту Россию, которая никогда не умирала и останется в веках “верней гранита”».
Здесь собраны стихи Марины Цветаевой, писавшиеся «в годы лихолетья» (1917–1921) и, из более поздних, фрагменты утраченной поэмы о Царской Семье и стихи посвященные Белому Движению.
Далее к ним приложены «Дневниковые записи» за разные годы, а также отдельные стихотворения И. Савина и Н. Туроверова о гражданской войне.
Категорическое неприятие большевизма сопровождается у поэтессы чувством острой ностальгии по рухнувшей монархии.
Эти ее настроения глубоко неприятны многим из ее позднейших критиков и даже поклонников; но их трудно было бы целиком затушевать. В данной же работе они, вполне справедливо, напротив вскрыты и подчеркнуты. За что составительницу следует горячо поблагодарить!
А. Цветаева. «Моя Сибирь» (Москва, 1988)
Анастасия Цветаева нас обычно интересует не сама по себе, а в качестве сестры Марины Цветаевой. В данной книге она о той, хотя и часто упоминает, ничего сколько-нибудь существенного, однако не сообщает.
Зато ее рассказ о ссылке в Сибирь в советское время (после долгих лет концлагеря; но об этом периоде она наглухо молчит) представляет большую ценность; едва ли она не первая дает нам детальное описание жизни политкаторжан сталинской эпохи, с изображением условий их существования, невероятных трудностей их быта и неразрешимой проблемы выживания в чудовищной обстановке; притом же, рассказ ее сделан прекрасно с литературной точки зрения.
Трогательна ее любовь к животным и острая к ним жалость, будь то кошки, собаки или даже свиньи; вызывает сочувствие ее стремление и умение сохранять культурные навыки и потребности даже в оторванности ото всякой интеллигентской среды; живо набросаны портреты ее товарищей по несчастью; убедительно передана ее любовь ко внучке (оказавшейся, вместе со своею матерью, ее снохою, в тех же страшных местах, на тех же началах).
Все это, естественно, располагает нас к жертве большевизма, – притом же, ничем не заслужившей выпавшие на ее долю преследования.
Но немалое удивление вызывают вкусы А. Цветаевой в области как литературы, так и политики! Она боготворит М. Горького и чрезвычайно высоко ставит М. Шагинян. (А об этой последней вспоминаешь невольно совсем иную оценку, данную ей проницательной Н. Мандельштам). Полагаем, и тот и другая были людьми, на деле весьма мало симпатичными; да и таланты их не стоило бы преувеличивать (что до Шагинян, мы ей склонны многое простить за удачные ее авантюрные романы 20-х годов, вроде «Месс-Менд» и «Лори Лэн»).
Еще больше, пожалуй, удивляет преклонение Цветаевой перед Куйбышевым, о котором она, оказывается, даже целую книгу написала (сочинение ее погибло за годы заключения; о чем, вероятно, нет оснований жалеть).
С любопытством читаем мы и продолжение повести о Сибири, «Старость и молодость», рисующее дальнейшую судьбу Анастасии Ивановны и ее близких. Досадно только, что тут так много недоговоренного, столько пропусков в ее биографии, неуточненных перемен местожительства; даже имена встречавшихся ей людей часто обозначаются лишь инициалами или даже условным прозвищем (несмотря на то, что ведь речь идет, в основном, о довольно далеком уже прошлом).