Сложны были внутренние отношения в семействе Цветаевых! Например, о старшей сестре Марины и Аси (от другой матери), Валерии, Аля Эфрон едва-едва упоминает, в холодном, почти враждебном тоне; вопреки тому, что та ей сделала немалое добро, завещав участок земли. Вслед за нею и биографы Марины Ивановны уделяют ей весьма скудное внимание.
Наоборот, Анастасия Цветаева отзывается о Лере самым сердечным образом, рассказывая, что та ей энергично помогала в течение ее пребывания в Сибири, – деньгами, посылками и теплыми, ободрительными письмами. В том же тоне говорит она и об их последующих встречах. Упоминая здесь же о муже Леры, но, к сожалению, не называя его имени. Такие подробности, между тем, представляют как раз существенную важность для цветаеведов; и их покамест, сколько можем судить, ни в каких других источниках не найти.
Pro domo sua, отметим, что некоторые вещи, здесь недосказанные, именно нам и хотелось бы знать. Например, прочесть поэму А. Цветаевой «Близнецы», о Джозефе Конраде и A. С. Грине. Сходство между двумя писателями кинулось и нам в глаза, и мы пытались когда-то его исследовать. На беду, Р. Гуль[204], которому мы послали наш очерк, заинтересовался лишь частью, относившейся к Конраду, и ее одну опубликовал в «Новом Журнале».
Удивляет и недомолвка в напечатанной в том же томике повести «Московский звонарь», где мимоходом появляется на сцену И. А. Алексеев, «зачинатель письменности одной из поволжских народностей, подобно герою народному, проложивший след на века». Почему же, казалось бы, не уточнить было, какая народность тут подразумевается? Поволжских народностей можно насчитать, по меньшей мере три, а то и больше!
А. Цветаева. «Воспоминания» (Москва, 2005)
Анастасия Цветаева интересна нам как сестра Марины Цветаевой; ее собственное место в русской литературе – более чем скромное. Но в силу ее родства с выдающейся поэтессой, ее книга драгоценна для литературоведов, содержа много фактов, дополнений и уточнений, важных для биографии и творчества трагической фигуры писательницы, чья жизнь началась в Москве и затем, пройдя этапы Берлина, Праги и Парижа завершилась страшным концом в Елабуге.
Картины детства и ранней молодости, рисуемые Асей, – бледный сколок с рассказов самой Марины, овеянных поэзией и написанных неподражаемой и дивной цветаевской прозой.
Но в них передано многое, о чем у Марины нет (потому что и не хотелось вспоминать?). В частности описание тех настроений, которыми болела интеллигентная молодежь, зараженная революционным безумием начала XX века.
Тяжело окунаться в атмосферу русского пансиона в Италии, куда мать с двумя девочками уехала лечиться от чахотки (и где на время, казалось, блистательно исцелилась), облюбованного политическими эмигрантами левых группировок. Где темная личность Кобылянский (которого даже его соратники по революционному движению чуждались и избегали) на глазах детей строил адюльтер с женой профессора Цветаева, а головы девочек засорял атеизмом и «прогрессизмом».
Конечно, этот, как бы выразился Боборыкин[205], мусьяк ничего не стоил по сравнению с мужем несчастной женщины, крупным ученым и благородным до мозга костей человеком. Но в ней очевидно с выздоровлением от зловещего недуга проснулась бурная жажда наслаждений и опьянения текущим моментом. Понятно, что совсем не глупая старая швейцарка Тьо (вторая жена покойного дедушки Марины), приехав в Нерви, с ужасом глядела на создавшийся там гадюшник и делала все что могла, чтобы оторвать внучек от вредного влияния.
И, по счастью, католический пансион в Лозанне, куда их потом поместили, во многом их отрезвил. Но, похоже, Марину больше, чем Асю. Там проникнутые добротой директриса и умный вдумчивый священник, monsieur l’abbe, учили их совсем иному, чем демонический «тигр» Кобылянский, будущий большевик.
Серый и скучный пансион в Германии, в котором приехавшую туда их маму постиг рецидив болезни, возвращение в Россию, в Крым, затем в Тарусу, где Мария Цветаева, урожденная Мейн, умерла и, затем, постепенное погружение в богемный быт Серебряного века, предстают нашим глазам в изложении Аси. А этот последний период мы уже знаем в преломлении Марины.
Стремительный брак Марины с Эфроном по крайней мере прочен и навсегда, хотя и таит в себе путь для нее к гибели. Замужество же Аси с Трухачевым, какое-то насквозь нелепое, лишенное всякого взаимопонимания и сразу порождающее конфликты, чревато разрывом.
А тут их всех постигает сперва война, а позже – ад революции, с голодом и муками, потерей близких людей и всех условий нормального существования. К счастью для профессора Цветаева, он мирно скончался до наступления этих страшных, апокалиптических времен.
Странное дело! Из записок Аси мы узнаем, что она с Мариной была вместе, делила нужду и лишения послереволюционных лет. А ведь Марина об этом нигде не упоминает! Когда ее читаешь, создается впечатление, будто ее с сестрой события тогда разлучили, и они страдали порознь. Отчасти это объясняется, быть может, тем, что вот, оказывается, Ася сильно ревновала Марину к Волконскому, дружба с которым ей сильно не нравилась.
С момента действительной, и окончательной разлуки, с отъезда Марины заграницу, интерес «Воспоминаний» резко уменьшается. После того как Марина попала за рубеж, они встречались лишь один раз, эпизодически и ненадолго.
Заключительная часть книги посвящена знакомству Анастасии Цветаевой с Горьким, который явился предметом ее неумеренного и чрезмерного обожания.
Трудно не удивляться ослеплению вполне, казалось бы, культурной женщины, ставящей Горького на один уровень с Достоевским и выше Розанова!
А уж восхищение вполне бездарным и скучнейшим «Делом Артамоновых» и поздними, нудными и вялыми пьесами Горького и совсем непонятно! Пошлые и неглубокие высказывания ее кумира, которые она для нас заботливо сберегла, – право же не стоило труда и записывать!
Последняя же встреча с сестрой, в Париже, явно свидетельствует в ее передаче, что они к тому времени перестали друг друга понимать, и их связывало только прошлое.
А. С. Гершельман. «В рядах добровольческой Северо-Западной Армии». Часть I (Москва, 1997)
Книжка (вернее брошюра, в 85 страниц) написана хорошим, ясным языком, за которым чувствуются правдивость повествования и меткость наблюдений.
Она тем более ценна, что большинство публикуемых сейчас воспоминаний и материалов относятся к армиям Деникина и Врангеля, гораздо реже – Колчака; тогда как о северо-западном (и еще более о северном) направлении белого наступления мы узнаем очень мало.
Жаль, что перед нами только небольшие, отрывочные фрагменты из обширных воспоминаний полковника Гершельмана[206], о существовании которых кратко упоминается в предисловии.
Они показывают нам отдельные моменты движения на Петербург (показывают ярко и картинно); но не общие действия и планы армии Юденича.
Курьезным образом, о самом Юдениче мы встречаем тут только несколько фраз, – и притом в резко отрицательном тоне! Причины чего остаются для нас загадочными.
Любопытно следующее место, связанное с деятельностью известного монархиста H. Е. Маркова:
«Одновременно с началом работы Маркова Второго мы начали регулярно получать печатаемую в Ямбурге антикоммунистическую пропаганду. Ее мы и распространяли, задерживая в то же время и уничтожая литературу, издаваемую правительством, созданным в Ревеле при Северо-Западной Армии. Литература из Ревеля говорила о грехах “старого царского строя” и о том, что он больше не вернется. Фронт был явно монархичен, и можно было с уверенностью сказать, что, если бы кто-либо из министров рискнул прибыть во фронтовые части, он немедленно отбыл бы к праотцам. Между фронтом и тылом было полное идеологическое расхождение».
Тут автор касается одной из самых трагических ошибок Белого Движения в целом: вместо всем понятного лозунга о возврате царской власти, вожди Добровольческой Армии, в уступку левой интеллигенции говорили об Учредительном Собрании и прочей чепухе, глубоко чуждой народу и подавляющему большинству бойцов против большевизма.
Увы, мы знаем, что из того получилось…
А. Гершельман. «В рядах добровольческой Северо-Западной Армии». Часть II (Москва, 1998)
Всегда горько (хотя и интересно) читать воспоминания участников Белого Движения. Верность долгу, смелость, стойкость, часто и военное искусство, – и в завершение неудача.
Когда-то, еще в советской России, я смотрел фильм «Разгром Юденича». И как хотелось, чтобы – пусть бы только на экране хотя бы! – белые одержали победу. Но, конечно, в соответствии, увы, с историей, дело кончалось триумфом красных.
Со сходными чувствами читаешь и эту небольшую по объему, написанную хорошим русским языком, со следами литературного таланта книжку.
Больше чем до половины, почти до последних страниц, – взлет, наступление… и затем поражение и откат.
Правда, автор с самого начала рисует картину тех тяжелых условий, в которых он и его соратники воевали, – нехватка амуниции, не только одежды и главное сапог, но даже и снарядов, патронов (что трагически сказывалось в самые решающие моменты).
Предательство союзников, в частности англичан, двуличие эстонцев…
По поводу бездействия английского флота, вопреки обещаниям поддержать армию Юденича, Гершельман прямо заявляет: «Англичане снова, и не в первый раз, оказались изменниками, вполне сознательно посылая на истребление своих недавних союзников».