Глазунов утверждает, что он сторонник монархии (и даже самодержавия). Так ведь не секрет, что именно коммунистический блок есть сегодня главное препятствие для восстановления монархии в России. Поэтому всякая помощь краснокоричневым, любой союз с ними является на деле изменой монархическому идеалу, предательством по отношению к монархической идее.
Вообще, не совсем понятно, какое место монархические чувства занимают в сердце знаменитого художника. Если они для него играют только роль благочестивых воспоминаний о прошлом, ценность их не велика. Если же они для него суть, – как должны быть для всякого настоящего монархиста, – программа будущего, то естественно за нее активно бороться, – а уж никак не поддерживать ее решительных и энергичных противников!
В остальном, воспоминания Глазунова интересны, когда он рассказывает о встречах с людьми, излагает свои мнения об искусстве и даже о литературе. Когда же он пытается судить об истории, – приходится согласиться с оценкой Д. Лихачева, сказавшего о нем, что не дело художника пробовать разрешать загадки прошлого.
Например, с тем воспаленным национализмом, который был присущ и большевикам, Глазунов проповедует антинорманские теории, ссылаясь на более чем сомнительных специалистов, вроде В. Флоринского или С. Лесного. В том же «Нашем Современнике», В. Кожинов, со знанием дела, разоблачил еще не так давно пустопорожность всех этих антинорманских бредней. А ныне мы здесь же читаем противоположное.
Конечно, можно и восхититься широтой и терпимостью журнала, допускающего на свои страницы разные точки зрения. Но что же останется в головах его читателей? Думаем: величайший сумбур…
Занявшись интересным сам-то по себе вопросом о немецкой колонизации восточной Пруссии, художник странным образом прошел мимо вопроса о сохранившихся еще в Германии славянах; тех, кого обычно называют венды, лужичане или сораби (а он, почему-то, – сорбы).
Жаль. О них, не знаем отчего, вообще больше не видишь упоминаний в печати, ни в русской, ни в иностранной. Словно бы их больше не было… А не могли же они сразу сквозь землю провалиться!
Ну, когда наш автор углубляется в бездны премудрости об арийцах, санскрите, венетах, – не будем за ним следовать, чтобы не утонуть в море чепухи. Не имея специального образования, предпочтительно о вещах, коих не знаешь, и не говорить.
Опять-таки, разделим восторг Глазунова перед Достоевским, вполне заслуженный и справедливый. Но и тут возникает прежнее у нас недоумение: великий писатель ясно выразил свое отношение к «бесам», породителям коммунистов. Можно не колебаться о том, что бы он сказал об их порождении…
А почему же Глазунов оказался в компании с бесами наших дней? От души пожелаем ему из этого неподходящего общества поскорее выйти. Как вышел, к примеру, писатель В. Астафьев, распознав в краснокоричневых сатанинские хари кровавых злодеев столько уже набесчинствовавших в нашем злосчастном отечестве.
Леонид Бородин. «Без выбора» (Москва, 2003)
Леонид Иванович Бородин[254] – фигура героическая: непреклонный борец (хотя он, вроде бы, не любит этого слова!) против большевизма, отбывший два заключения в лагере (и не вышедший бы оттуда живым, если бы не перемена режима).
Он строго судит других диссидентов; может быть и слишком строго; но как оспаривать, что он имеет на то право? Принадлежность к ВСХСОН[255], организации наиболее радикальной, и из самых ранних, подобное право дает.
Он вот строго осуждает отъезд за границу, с чем трудно согласиться. Впрочем, допуская его в случаях, когда речь шла о спасении жизни (как в моем случае, так что за себя мне обижаться не приходится).
То, что советская власть развалилась как бы сама собой, и противодействие ей снизу вроде бы не имело серьезного значения, не уменьшает, понятно, заслугу тех, кто делал против нее все, что могли и жестоко из-за этого страдали. Если их работа и не имела эффектных и решительных результатов, свою роль они сыграли.
А в отношении таких, как Бородин, можно применить гумилевскую формулу: «Все, что свершить возможно человеку, – он совершил…»
Последствия же падения советской власти вызывают у него (что и выражено в его книге) глубокое разочарование.
Которое вполне нам понятно.
Но не заходит ли он слишком далеко, – до границ с полным отчаянием, – сомневаясь в судьбах и силах русского народа?
Корни чего лежат, мы полагаем, в отсутствии у него самого (и круга его друзей и соратников) определенной программы, ясных целей их действий и стремлений. Они все основывались на христианстве, даже на православии. Но, во-первых, сами были в нем не столь уж тверды, а во-вторых это же не является конкретным определением политического строя. Каковое бы тут и потребно.
Собственно говоря, применяясь в политике, православие требует дополнения, в виде известной триады: «Православие, самодержавие, народность». К сожалению, к монархической идее Бородин относится скептически: «Красивая игра взрослых дядей…»
Хотя сам в другом месте говорит: «За такие мелочи, как конституция, “учредиловка” и говорильня-парламент, русский народ класть головы не пойдет. За Россию-матушку, за царя-батюшку, за веру православную и торжество коммунизма, за счастье всего человечества – это мы можем!»
Да, но «земшарная республика Советов», – эта идея теперь похоже окончательно отпала. А те идеи которые вроде бы отошли в далекое прошлое, они иногда оказываются как раз актуальными. Особенно, если соответствуют глубинному духу народа.
Оставляя в стороне философские рассуждения, «автобиографическое повествование» Бородина интересно и даже увлекательно, когда он рассказывает о своей жизни.
А политическая панорама взглядов, группировок, движений, и в период сталинизма, и в наши дни интересны и поучительны тем более.
Притом они пестрят краткими, но точными и исчерпывающими характеристиками персонажей, имеющих некоторое историческое значение. Например:
«Главный теоретик философского русофобства Г. Померанц»; «Вспомним как у Горького: “Раньше говорили – сплетня. А теперь говорят – информация”. Как раз про Янова. Сей бойкописец каких только прогнозов не насочинял под сенью свободы импровизации».
Или о Зиновьеве[256]: «С первых же страниц полыхнуло на меня утробным отвращением к стране, к народу, к его слабостям и грехам…» Или о. Дмитрий Дудко[257], «повествующий о том, как он всегда хорошо относился к советской власти», потому что «нет власти, аще не от Бога», и как попал он, горемыка, в злокозненные сети нехороших антисоветчиков» (а какие надежды мы, в эмиграции, на него возлагали!); «Все книги Андрея Амальрика[258] проникнуты почти физиологическим отвращением к исторической России».
Неприятно поражает у Бородина враждебный, почти ненавистнический отзыв о В. Солоухине, одном из самых талантливых и самых честных писателей послереволюционной России.
И наводит на сомнения безоговорочный культ у автора «автобиографического повествования» по адресу И. Глазунова, не допускающий ни малейшей критики относительно сего последнего.
С любопытством читаем у Бородина об его любимых авторах и поэтах, часто совпадающих с моими: «Мартин Иден» Джека Лондона, Гумилев (о котором он написал прекрасное стихотворение и которого называет «самым странным русским поэтом», скорее бы сказать «самым оригинальным»), «93-й» Гюго, Достоевский, Хаггард, «Овод» Войнич (в котором он разочаровался, и справедливо; хотя роман все же талантливый).
Зато уж никак не пойму увлечение фадеевскими «молодогвардейцами», – хорошо еще что не «подвигами» Зои Космодемьянской!
Вообще, комсомольская молодежь, от которой автор «Без выбора» постепенно отходит, мне абсолютно чужда и непонятна. Как можно было верить в советскую власть, ее любить? В мои годы, до Второй Мировой войны, искренних комсомольцев было уже мало (зато много шкурников). Они расплодились после войны.
Но, безусловно: «Быль молодцу не в укор!» Он свои заблуждения сумел полностью преодолеть.
Ю. Сенкевич. «Путешествие длиною в жизнь» (Москва, 1999)
Аншлаг гласит: «Юрий Александрович Сенкевич родился в 1937 году в семье врача. Как и отец, окончил военно-медицинскую академию имени С. М. Кирова в Ленинграде. Увлекшись наукой, стал ученым-физиологом. Работал в Институте Медико-Биологических Проблем Министерства Здравоохранения СССР, где занимался вопросами космической медицины. Кандидат медицинских наук. Как врач участвовал в экспедиции в Антарктиде на станции «Восток», а также в международных экспедициях под руководством норвежского ученого Тура Хейердала. В начале 1970-х годов был приглашен на телевидение ведущим популярной передачи “Клуб кинопутешествий”».
Эти воспоминания написаны хорошим русским языком, без претензии и вывертов, отмечающих, к несчастью, многие нынешние сочинения эреферийских авторов, и читаются легко и не без удовольствия.
Интересны не только экзотические приключения автора, но и даваемая им картина эпохи, ее быта и настроений, периода с 1937 года посейчас. О тех годах, после страшной даты его появления на свет, мы обычно знаем из сочинений диссидентов или, наоборот, из официальных источников.
Здесь же налицо представитель интеллигенции, на высоком уровне, чуждавшийся политики и уходивший от нее в работу и в семью. О творившемся в стране, он в одном месте как нельзя более трезво отзывается: «Идиотизм тогдашней нашей жизни».
Его семьи события не могли не коснуться, и вот что мы про это узнаем: «Надо рассказать о трагической странице в биографии моего отца, о том, в чем он так и не решился признаться мне до самой своей смерти. Однажды я увидел, как отец заполняет какую-то анкету, и мне захотелось прочитать, что же в ней написано. В графе “Отец” стояло примерно следующее: