“Осип Георгиевич, из рабочих, скончался от хронического алкоголизма в таком-то году…”» Тогда как подлинный О. Г. Сенкевич был дворянином и помещиком и (что еще страшнее в глазах советского режима!) сделался позже священником. Это, понятно, нужно было скрывать, хотя отец с сыном втайне продолжали видеться много лет после революции.
Поскольку о том в книге много говорится, коснемся экспедиций Тора Гейердаля (фонетическую транскрипцию на советский лад позволим себе не употреблять).
Он прославился сперва своим путешествием, в 1947 г., на плоту из Перу до острова Туамоту в Тихом океане. К сожалению, он создал совершенно немыслимую с научной точки зрения теорию, будто заселение Океании шло не с азиатского материка, а из Южной Америки. Всякому, кто изучал малайско-полинезийские языки, несостоятельность подобных домыслов ясна как день. Впрочем, об этой гипотезе Сенкевич не говорит почти ничего (может быть и сам норвежец понял позже ее неприемлемость?).
Сам он участвовал не в той, а в трех других, гораздо более поздних, экспедициях Гейердаля: в 1968, 1970 и в 1977 гг.; первые две – из северной Африки в южную Америку (одна – неудачная; вторая – успешная), а третья из Ирака в Индию. Целью являлось доказать, что суда, построенные из тростника, согласно древним рецептам, могут выдержать столь долгие плавания.
Надо, впрочем, заметить, что не следовало бы смешивать две разные вещи: возможность подобных плаваний и уверенность в том, что они когда-то имели место. В подтверждение гипотез Гейердаля можно бы сослаться на свидетельства конквистадоров, встречавших негров в центральной Америке. Но и то: они скорее могли попасть туда случайно, занесенные ветром, чем в результате планомерного путешествия.
По замыслу руководителя, в состав команды должны были входить люди из разных стран, в силу чего он и сделал соответствующее предложение Хрущеву, благодаря чему Сенкевич занял на его кораблях место доктора.
Географическая номенклатура в книге, в основном, сравнительно правильная, хотя коробят нелепые Карибские острова, вместо «Караибских».
Удивляет тоже сочетание: «пакет замороженных шеек лангустов». Мы-то полагали, что слово лангуста по-русски женского рода! Как и слово рея; а у Сенкевича систематически употребляется рей.
Михаил Ардов. «Мелочи архи…, прото…, и просто иерейской жизни» (Москва, 1995)
К сожалению, эта исключительно интересная книга попалась мне в руки с большим опозданием. Несмотря на каковое, хочу дать о ней отзыв.
Протоиерей Михаил Ардов напрасно называет себя графоманом. Составленный им сборник анекдотов из жизни русского духовенства, – отчасти дореволюционного, но главным образом советских времен, – часто забавных, а иногда и трагических, – свидетельствует о хорошем литературном вкусе и о развитом чувстве юмора.
Вероятно, при наличии этих свойств, он сумел бы без труда найти и сюжет для романа, в особенности – разыгрывающегося на фоне той же самой иерейской, протоиерейской или архиерейской жизни.
Советский и постсоветский быт дает больше чем достаточно поводов для смеха. Люди, даже искренне тянущиеся к вере отцов, не разбираются ни в вопросах религии, ни в проблемах связанной с Церковью терминологии. Вплоть до употребления слова протоеврейский вместо «протоиерейский». И уж тем более молебен закатистый вместо «молебен с акафистом». Или зловещее место упакования, вместо «место упокоения».
Любопытна хитрость, к которой прибегало духовенство, чтобы не молиться, – как от него требовали, – о советских властях: вместо «о России и властех ее» произносилось «областех ее».
Немудрено и то, что народ – после долгого царствования атеизма, – путает нередко обряды оставшиеся от древнего язычества с ритуалом православного богослужения.
Великий туман, в том числе идеологический, засоряет головы и простых людей, и духовенства, вплоть до занимающих высокие посты.
Сам отец Михаил имеет, однако, вполне ясное сознание; к нему большевицкий дурман не прилип никак, хотя он и вырос уже в красную (проклятую!) эпоху советского строя.
Вполне кстати цитирует он слова преподобного Серафима Саровского, запрещавшего своим ученикам иметь общение с революционерами, ибо «первый революционер был Сатана». И рядом тоже мудрые слова архиепископа Киприана Зернова (хотя и левого по убеждениям), сказанные советскому послу в Японии, в ответ на фразу того о его равнодушии к религии: «Религиозными бывают люди или совсем простые, или высокообразованные».
Любопытен рассказ того же архиепископа о том, что он, будучи в Берлине, молился за Гитлера, по приказу которого в этом городе была отстроена русская церковь.
Позволю себе припомнить тут воспоминание детства, связанное с чудом претворения вина.
Я учился тогда в советской школе, и это было в разгар безбожнической агитации. Вот проводится собрание с целью доказать ложность евангельских чудес. К которому были, – вольно или невольно, – привлечены преподаватели. В том числе учитель химии, показавший нам некоторый фокус. Он слил в банку две бесцветные жидкости, и они вдруг приняли красный цвет. Однако все дело испортил ученик, деловито крикнувший:
«А пить это можно?»
«Не советуем», ответил учитель. Вчистую сорвав тем эффект своего опыта…
Подобных случаев можно бы привести много; да это не относится к делу; и я уже отклонился от предмета.
Биографическая литература
Книги о царе
Издательство «Анкор» в Москве, похоже, специализировалось на выпуске книг об Императоре Николае Втором и его Семье. Перед нами три опубликованные за 1993 год. Каждая из них по-своему интересна.
Записки А. Мосолова[259], начальника канцелярии Министерства Императорского Двора, «При дворе последнего российского императора», содержат обстоятельные анализы характеров самого Государя, его Супруги, членов династии, наиболее видных придворных и даже кое-кого из иностранных монархов.
Любопытны чрезвычайно трезвые политические взгляды министра двора графа Фредерикса[260], которые автор нам сообщает:
«Фредерикс считал, что для блага монархического принципа России следует поддерживать наиболее дружеские отношения с Германией. Пруссия, по его мнению, была последним устоем принципа легитимизма в Европе: в этом отношении она столь же нуждалась в нас, как и мы в ней… Граф считал, что никакой союз с республиканской Францией не должен умалять династическую связь между Петербургом и Берлином.
Ни Франция, ни даже Англия, – сказал он мне однажды, – не постоят за нашу династию. Они были бы слишком довольны переходу России к республиканскому строю, видя в этом ослабление ее мощи. Они знают судьбу Самсона, после того, как Далила его остригла».
В самом деле, какую силу мог бы представлять собою союз трех монархий, России, Германии и Австрии! К сожалению, как свидетельствует Мосолов, и Царь, и его Супруга очень враждебно относились к германскому кайзеру, хотя тот и делал одно время настойчивые попытки ко сближению с ними.
Книга не объясняет нам, какой же страшный моральный кризис заставил нашего Императора забыть свои самые глубокие убеждения о нерушимости монархического строя, о важности наследственного порядка и о долге передать власть, полученную от предков своему законному потомку.
Акт отречения был нарушением законов о престолонаследии и худшим несчастьем для России. Проигранная же война, – даже если и вообразить себе победу Германии (что очень трудно), – грозила лишь потерей нескольких западных провинций с нерусским населением, без которых страна легко бы обошлась.
Воспоминания А. Волкова[261], камердинера Императрицы Александры Федоровны, «Около царской семьи» написаны в ином ключе, но не менее увлекательны. Он меньше занимается психологическим анализом, но рассказывает, в прекрасной литературной форме, обо всех главных событиях в жизни Царской Семьи.
Как он сам говорит, он видел «царский дом во время мощи и славы России» и ему «довелось разделить с Царской Семьей тяготу и горе ссылки», в которую он за нею добровольно последовал; он лишь чудом и благодаря своей энергии и ловкости спасся затем от расстрела, смог попасть в эмиграцию и рассказать важную правду о происшествиях, от которых мало свидетелей осталось в живых.
Ко книге приложен очерк С. Полякова «Правда о Лжеанастасии», сильно устаревший, и притом составленный в не совсем приятном антимонархическом духе; хотя общая его линия разоблачения самозванки вполне и справедлива.
Работа Т. Мельник, дочери доктора Е. Боткина, погибшего вместе с Царем, его Женою и Детьми, «Воспоминания о царской семье» ценна, главным образом, описанием жизни в Тобольске. Она дополнена, впрочем, рассказами других очевидцев, включая таковой надзиравшего за узниками комиссара временного правительства В. Панкратова.
Напрашивается мысль, что, вспоминая о Царственных Мучениках, мы бы не должны зазывать в молитвах и прославлениях тех немногих верных людей, которые последовали до конца за ними на их Голгофу.
Символичен, в своем роде их состав: представители высшей аристократии, как графиня Гендрикова[262], интеллигенции как доктор Боткин[263] и простого народа, как матрос Нагорный[264]. Одни умерли рядом с Царем, Царицей и Наследником; другие были отделены и расстреляны в тюрьмах; но их заслуга, конечно, одинакова. Как, впрочем, и тех единиц, которым удалось спастись, вроде Волкова.