Наиболее выдающимся из потомков Пушкина в СССР был энтомолог Александр Данилевский, скончавшийся в 1969 году.
И. Золотусский. «Гоголь» (Москва, 2005)
Как не испытывать любопытства к биографии писателя, в жизни которого столько загадок! И о котором, надо добавить, столько фантазий публиковалось, иногда, в том числе, поганых.
К сожалению, узнаем из анонса, книга есть 4-е переиздание; следовательно, не столь уж новая по времени.
И в ней анонс гласит: «Настоящее издание сохраняет первоначальный авторский текст книги, искаженный в первых изданиях неизбежной для того времени цензурой».
А в угоду ли «времени» (нам-таки остается неизвестно, когда сначала книга появилась на свет) или по искренним взглядам автора, книга полна злобных и часто совершенно необоснованных нападок на Царя Николая Первого, который как раз по отношению к Гоголю вел себя с неизменной благожелательностью и, по здравому смыслу, не заслуживает в этом отношении никаких упреков?
Можно бы и в некоторых других пунктах отметить чересчур мрачное изображение тогдашней России, – России Золотого века нашей литературы и культуры! – каковое подлежало бы в наши дни пересмотру.
Увы, до этого пересмотра пока еще далеко. Не знаем, когда и придет для него «времечко»:
«Приди, приди, желанное!»
Биография дает обстоятельные сведения о фактах жизни Гоголя, о его семьи и даже предках, – но не дает разгадок многих проблем, интересных для читателя.
Например, об отношениях Гоголя к женщинам; хотя подробно разобрана история его сватовства к А. Виельгорской.
Но хорошо хотя бы и то, что Золотусский не строит на эту тему рискованных предположений, и без того уже слишком часто делавшихся.
В области анализа творчества Гоголя, многие страницы в данной работе вылились живыми и удачными. В том числе, посвященные «Вечерам на хуторе близ Диканьки»: «Стихия сказки, предания, народной песни вольно чувствует себя в этой, может быть, единственно гармонической книги Гоголя. Как ни страшны страсти, которые раздирают ее героев, как ни много здесь горя, страдания и искусов, книга эта все же светлая, праздничная… Сказка пересиливает существенность, но не отрывается от нее. Тут и обыкновенная жизнь сказочна, фантастична».
Верно подмечена и любовь писателя ко Средневековью, времени «этих гигантов, богатырей и рыцарей, рыцарских обетов, рыцарского самоотвержения и божественного культа женщины». Можно согласиться с параллелями, проводимыми здесь между «Тарасом Бульбой» и «Словом о полку Игореве». Напротив, напрасно биограф истолковывает образ полячки, пленившей Андрия, как демонический, и романтическую любовь между ними только с точки зрения измены и падения.
Более проницательный наш современник Солоухин уловил, наоборот, у Гоголя широту взгляда, не исключающую сочувствия полякам в осажденном городе и к пришедшему к ним спасению.
Не лишены интереса картины знакомства между Гоголем и Пушкиным. Хотя, полагаем, зря составитель биографии противополагает их друг другу как аристократа и плебея: «плебеем» Гоголь не был и себя, без сомнения, не чувствовал!
Много места отведено столкновению Гоголя с Белинским. Жаль, что не приведено полностью письмо этого последнего к писателю, по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями»!
Сей документ, истерический крик осатаневшей левой интеллигенции очень уж характерен для периода, в котором протекал конец – столь преждевременный! – жизни великого писателя. Именно ведь эта атмосфера его и свела в раннюю могилу.
При разборе «Мертвых душ» биограф приходит к выводу, что сожженный и погибший для нас второй том романа был бы еще более замечательным, чем то, что мы имеем возможность прочесть. В частности, что в нем были предугаданы последующие шаги в развитии русской литературы, получившие осуществление в работе Гончарова, Тургенева и Достоевского.
А. Марченко. «Лермонтов» (Москва, 2009)
Исследований о Лермонтове в советской России, до и после ее распада, издано много. В том числе громадная «Лермонтовская энциклопедия» 1981 года и объемистый сборник статей о Лермонтове В. Вацуро (Москва, 2007, 715 стр.). А до того, замечательные работы И. Андроникова (особенно интересные в том, что касается цикла стихов о Н. Ивановой). Немало появилось и романов о жизни поэта, некоторые не лишенные таланта.
Книга Марченко, уже известной многим в качестве специалистки по творчеству Есенина, дает биографию в развернутом виде и анализ главных сочинений в стихах и в прозе «того, кто мог бы заменить Пушкина», как выразился о нем Царь Николай Первый.
Написанная живо и доступно, она читается легко, с не слабеющим интересом, а в виде иллюстраций приложены портреты более или менее всех женщин, кого поэт за свое короткое существование любил (кроме, к сожалению, княгини М. Щербатовой, чье изображение не сохранилось, а жаль!). Относительно событий жизни поэта, у Аллы Марченко часто свое мнение, расходящееся порою с общепринятым, и обычно интересное, хотя и не всегда убедительное. Например, трудно поверить, что причиною переезда из Москвы в Петербург было опасение, – если не самого поэта, то его бабушки, – как бы он не подвергся политическим преследованиям по мотивам студенческих беспорядков.
Лермонтов, за свое пребывание в Московском Университете, был от какого-либо вольнодумства далек, и навряд ли ему что-либо угрожало.
Зато она целиком права, отметая вздорные обвинения Шугаева о моральном поведении юного поэта и якобы потворствовавшей ему бабушки.
Отметим, что, хотя, следуя советским канонам, автор книги во всем враждебна царю, она опровергает возводимые на него обвинения, будто он нарочно отправил Лермонтова в самые опасные места на Кавказе. Разрушает она, вполне справедливо, и легенды, связанные с гибелью Лермонтова, якобы подстроенную высшей властью, выдумки о стрелявшем из кустов наемном убийце, о вине Монго Столыпина, – родственника и ближайшего друга поэта! – и иные.
Хотя не может удержаться от шатких предположений об особых обидах Мартынова (и даже припутывает подозрения по адресу Васильчикова, одного из секундантов).
Слишком больно примириться с фактом, что поединок произошел из-за пустой и довольно безобидной шутки. Правда, сказанной в присутствии девушки, за которой не в меру самолюбивый офицер, «горец с большим кинжалом» волочился… Вот и возникают все новые версии, в поисках причин произошедшей трагедии. Каких случалось на деле много, – но гибли в них люди не такого масштаба.
Понять-то поведение Мартынова можно; но извинить нельзя! В отличие от иностранца Дантеса он вполне мог бы, – и должен был! – «понять, на что он руку подымал».
Что до характера Лермонтова, до душевных мотивов, определявших его поступки, – в них остается для нас много загадочного.
Марченко, быть может, чересчур упрощая, видит ключ к ним в строках одного из самых знаменитых его стихотворений:
Увы, он счастие не ищет
И не от счастия бежит
И дальше:
А он, мятежный, ищет бури,
Как будто в бурях есть покой.
Оно бы и впрямь могло бы служить объяснению многому в его судьбе. Да не слишком ли, все же, прямолинейным?
Отметим еще убеждение писательницы, что Печорин был для Лермонтова отнюдь не идеальным, а напротив, отрицательным героем. Так, действительно, он сам и утверждал. Но, с другой стороны, невозможно отрицать, что он дал этому своему персонажу очень много своих чувств, мыслей и переживаний! Которые и делают того навсегда привлекательным (и даже увлекательным!) для безграничного множества читателей; в том числе и далеко за пределами русского мира…
Жребий русского поэта
Самый выдающийся из советских лермонтоведов, И. Андроников, в книге «Я хочу рассказать вам» (Москва, 1965), описывает свою поездку в Тарханы и беседу со старым сторожем, помнившим местные легенды о поэте.
«Михаил Юрьич, – говорит он, бывало, как приедет – первым делом на колокольню. “Мне вольней дышать там. Простор, – говорит, вокруг большой”. Будто он там и стихи написал, на колокольне. Вот эти:
Дайте волю, волю, волю,
И не надо счастья мне…
Жалко, до нас не дожил: была б ему полная воля!»
Слова эти звучат горькой иронией. Бессознательной? Кто знает… Люди той поры лгали, как дышали, а что думали – для нас закрытая книга…
Какая участь ждала бы Лермонтова при большевизме, угадать легко: та же, которая постигла другого большого поэта, ему духовно близкого, – Н. Гумилева.
Впрочем, живи он в иную, более к нам близкую эпоху, можно не сомневаться, что он, гвардейский офицер, оказался бы в том же стане что и «поручик Голицын, корнет Оболенский».
Более странное впечатление, чем очерк Андроникова, оставляет фантастический рассказ Е. Польской «Эксперимент», включенный в ее книгу «это мы, Господи, пред Тобою…» (1998).
Советские ученые сумели воскресить Пушкина. И что же? Он целиком примирился с советским строем, одобрил новую жизнь; только стихи больше писать не мог (это-то мы, пожалуй, понимаем!), да вот и интерес к женщинам потерял (к женщинам современного типа, быть может?); терзался, что не в силах быть полезен, и постепенно зачах, и угас.
Кому-кому, а уж Польской, свидетельнице выдач в Лиенце, проведшей долгие годы в концлагерях, было уж, конечно, понятно, с какими сторонами большевицкой системы Александр Сергеевич первым делом пришел бы в контакт, и как бы он к ним отнесся.