Перед нами раскрывается, – и во всех подробностях, – не только картина жизни и творчества «гения нечеловеческой силы», как метко именует его автор «энциклопедического словаря», но и панорама современного ему быта, истории и характеристика его друзей и врагов. Из первых мы с глубоким сочувствием следим за подвигом его жены, Анны Григорьевны, без которой он не смог бы выполнить свои задачи; из вторых, – оцениваем по достоинству предательскую клевету ложного друга, H. Н. Страхова.
Впрочем, – и друзей, и врагов у Федора Михайловича было множество, и о каждом Белов нам сообщает важные детали; в результате, – его работа составляет ценнейший справочник, который всякому литературоведу полезно будет впредь иметь под рукой.
Покамест подобные сборники существуют в России о Пушкине – Л. Черейский, «Пушкин и его окружение»; – и о Лермонтове – «Лермонтовская энциклопедия» под редакцией В. Мануйлова. О Блоке и об Есенине, хотя такого рода изданий и нет, но имеются налицо в изобилии исследования их биографий и произведений (хотя и тенденциозные, что их сильно портит).
Хотелось бы дождаться таких же вот «энциклопедических словарей» об А. К. Толстом и о Н. Гумилеве.
Отрадно все же, что уровень свободы в нынешней России допускает правдивое освещение прошлого, в том числе деятельности столь грандиозных фигур, как Федор Михайлович Достоевский.
Борец с демонами
С удовлетворением наблюдаем растущий в России интерес к Достоевскому, который был бы невообразим в годы большевизма. Явление это не только радостное, но и открывающее надежды на будущее.
Великий писатель, – величайший из русских писателей и один из величайших в мире, – выражаясь бытовым языком: «Плохому не научит!»
Идея православной монархии и русского патриотизма, которым он служил, – именно те, какие нужны сейчас народу нашей родины. И кто лучше в силах их проповедовать, чем этот могучий мыслитель и страстный борец за правду?
Возник спрос – есть и предложение. К счастью России, нашлись талантливые и одушевленные исследователи творчества выдающегося романиста и публициста.
Мы уже упоминали в нашей газете о превосходном «энциклопедическом словаре» посвященном Достоевскому С. Беловым.
Не менее замечательна и деятельность Л. Сараскиной, о которой нам тоже случалось уже упоминать.
Ее книга «Федор Достоевский. Одоление демонов» ставит главной задачей анализ романа «Бесы», и в еще более узком смысле, выяснение того, в какой мере прототипом Ставрогина послужил петрашевец Н. Спешнев.
Автор, однако, далеко выходит за пределы данных вопросов. Дает он тут и описание семьи родителей Достоевского, и картину формирования его характера и испытанных им литературных влияний.
Говорит довольно много и о других его книгах, помимо «Бесов», как о «Неточке Незвановой», «Униженных и оскорбленных», «Записках из мертвого дома» и «Игроке». И даже об его неосуществленных, но намечавшихся планах. Разбирает и проблемы его сношений с издателями и с публикой.
Все это захватывающе интересно и рассказано с большим мастерством, так что данный труд можно самым горячим образом рекомендовать всем тем, кто любит Достоевского или хочет о нем побольше знать.
Жаль, что не затронут последний роман писателя «Братья Карамазовы». Может быть о нем Сараскина написала – или напишет, – отдельное сочинение?
Возражений ей можно сделать мало. Позволим себе все же некоторые замечания.
Она видит известное противоречие в том, что отец писателя, с одной стороны, гордился видимо своим происхождением из литовского дворянства, а с другой, был пламенным российским патриотом и убежденным православным.
Но если он принадлежал, например, к православной шляхте, права коей до какой-то степени ущемлялись в Речи Посполитой, – то и противоречия никакого нет. Напротив, понятно, что этот класс держался за свою веру и с надеждой смотрел всегда в сторону России.
Не можем полностью согласиться и с нижеследующим замечанием исследовательницы (отмечающей, что будущий писатель никогда не подвергался телесным наказаниям, ни в родной семье, ни в пансионе где учился):
«Писатель Достоевский – редкий, может быть, единственный представитель русской классической литературы, который не был бит в детстве».
Навряд ли хрупкий, болезненный и обожаемый бабушкой Мишель Лермонтов испытывал когда-либо физические наказания. Не думаем тоже, что знал их на опыте А. К. Толстой, воспитывавшийся высоко культурным и гуманным любящим дядей, старавшимся – с успехом! – развивать и способности, и чувство достоинства в своем одаренном питомце.
А Пушкин, как все лицеисты, если и бывал «бит» в раннем детстве, то не старше 12 лет. Иное дело Тургенев с его капризной само-дурной матерью и Л. Толстой в руках нечутких гувернеров.
Любопытен список литературы для чтения, рекомендовавшийся Достоевским для детей: весь Вальтер Скотт, весь Диккенс, «Дон Кихот», «Жиль Блаз», весь Пушкин, весь Гоголь, Карамзин, Шекспир, Шиллер, Гете. Несколько неожиданно – также и весь Л. Толстой (но позднейшую эволюцию сего последнего Федор Михайлович все же не знал!). Тургенев и Гончаров в список включены, так сказать, факультативно. А в целом – совет неплохой и в наши дни!
Много места в книге отведено (и правильно!) опровержению гнусной клеветы, возведенной на Достоевского Страховым, – ложным другом и злым ангелом великого человека, относившегося к нему с доверием, хотя и видевшего его недостатки. Корни поведения этого клеветника прослежены Сараскиной, как уже и сделали до нее объективные анализаторы истории литературы.
Абсурдно приписывать писателю преступления его персонажей, – особенно, если он именно старается их заклеймить! Что бы пришлось думать тогда об авторах детективных романов и рассказов, от Конан Дойля и Честертона до Агаты Кристи и Дороти Сейерc!
Конкретно о Ставрогине Сараскина проницательно замечает, что Федор Михайлович создал в нем образ своего антипода, ни в чем на него не похожего, – ни в жизненном быту, ни в поведении и в устремлениях.
Сам же Достоевский был, – как и сообщали близко знавшие его современники и честные исследователи его жизни и творчества, – благороднейшим и добрейшим человеком незапятнанной честности.
И, конечно: «Одним из самых вдохновенных и глубоких художников нашего времени», – как писал о нем Всеволод Соловьев.
Всех времен, скажем мы от себя…
Инфернальница
Превосходно оформленная, составленная с большой эрудицией и хорошим вкусом книга Л. Сараскиной «Возлюбленная Достоевского» (Москва, 1994) посвящена биографии Апполинарии Сусловой и ставит себе несколько сомнительную цель оную в пределах возможного реабилитировать, идя в этом вослед работам А. Долинина, уже пытавшегося сделать то же самое.
Но ведь вот что получается (или, точнее, сказать, как раз не получается): автор задает (в предисловии) риторические вопросы: мог ли о Сусловой говорить объективно Достоевский, которого она обманула и жестоко мучила; или его жена, ревновавшая обожаемого мужа к его прежней любовнице; или их обоих дочь, естественно стоявшая на стороне отца; или, наконец, Розанов, жизнь которого она превратила в ад, отказывая ему в разводе, и делая тем его детей от второй жены незаконнорожденными?
Вспоминаешь тут невольно басню Крылова «Волк и кот». Хищник, преследуемый охотниками, забежал в деревню и спрашивает у кота, не найдется ли кого из крестьян, кто бы над ним сжалился и согласился его спрятать? Кот ему и называет наиболее добродушных и милосердных. Но выясняется, что у каждого из них тот задрал у кого овцу, у кого теленка и т. п.
Так вот и тут: если данная женщина, каковы бы ни были ее достоинства, ухитрилась стольким людям (из коих двое – выдающиеся писатели) сделать серьезное зло, – не означает ли это, что она в самом деле была плохим, недобрым человеком?
Опять-таки вспомним народную прибаутку, проникнутую бесспорным здравым смыслом: «Хороши наши ребята; только славушка плоха».
Сараскина пишет: «Так случилось, что мужчины, которые любили ее, обеспечили ей бессмертие. Оно, бесспорно, дает право на биографию».
Не станем никак подобное право оспаривать. Только биография-то – такая, которая ей отнюдь не делает чести.
Нельзя отрицать за Аполлинарией Прокофьевной способность и умение вызывать у мужчин страстную к себе любовь. Посмотрим, однако, как она эти свои свойства употребляет.
Став (причем первоначальная инициатива исходила от нее) любовницей Достоевского, она собирается с ним вместе в поездку за границей. В последний момент его задерживают дела; она едет одна, обещая ждать его в Париже. А там влюбляется в студента, испанца Сальвадора, и встречает прибывающего Федора Михайловича словами, что мол: «Слишком поздно!»
Сальвадор между тем ее совсем и не любит; он смотрел на их сношения как на минутную связь, ни к чему не обязывающую. Чем она смертельно уязвлена, – и решает с тех пор мстить всем мужчинам и вообще всем на свете.
С Достоевским она, тем не менее, пускается в путешествие по Италии, требуя, чтобы он с нею был как брат с сестрой (можно себе представить, какие муки он переживал!).
Когда они расстаются (он возвращается в Россию), Суслова ведет более чем легкомысленный образ жизни (в Париже, в Монпелье, в Бельгии… меняя любовников и поклонников (в дневнике их называет только кличками вроде «зин», «валах», «лейб-медик») и на судьбу великого писателя продолжает оказывать демоническое влияние. Не зная, что он женился (на второй жене) посылает ему письма. Он отвечает; причем деликатно не говорит о своей любви к подруге, а дает понять, будто брак был заключен по житейским соображениям.
Жена узнает о переписке и тяжело страдает. Трогательно, грустно и даже отчасти смешно следить по сохранившимся источникам за т