Николай Степанович был человеком высоко культурным, что и вообще типично для поэтов и писателей Серебряного века. Но, в отличие от других, он имел очень широкий круг интересов: занимался европейским Средневековьем, поэзией и историей Дальнего и Ближнего Востока, Византией, Африкой. Чтобы о нем судить – необходимо самому стоять на весьма высоком уровне познаний. А сие для подсоветских специалистов отнюдь не характерно…
Ну да Бог с ними! Педантические профессорские исследования если и бесплодны то, как правило и не вредны.
А вот что уж вовсе скверно – это попытка сделать Гумилева… масоном и чуть ли не сатанистом!
М. Иованович в статье «Николай Гумилев и масонское учение» старается изо всех сил.
Положим, гора рождает мышь. Горе-исследователь принужден закончить выводом:
«Предположение о принадлежности Гумилева к масонам, наверное, таковым и останется: загадка эта неразрешима, к тому же возможная разгадка, подобно ряду аналогичных случаев, вряд ли могла бы способствовать более тонкому пониманию гумилевского творчества».
Добавим, незачем бы это нелепое и необоснованное «предположение» вообще и делать!
Но рассмотрим аргументацию г-на Иовановича. Ее несерьезность и недобросовестность сразу же кидается в глаза.
Мы знаем, что франкмасоны кощунственно используют в своих обрядах христианские терминологию и символику. Они тоже, как и мы, употребляют выражения, как, скажем, «Новый Иерусалим»; но совсем в другом смысле. Что же, неужели мы должны отказаться от слов, которые повторяем постоянно в своих молитвах?
Но вот, для Иовановича, если Гумилев пишет:
Взойдут ясны
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны,
это доказывает, что он был масоном!
То же самое и в массе других примеров. Даже строки:
Но все в себе вмещает человек,
Который любит жизнь и верит в Бога,
рисуются исследователю как подозрительные.
Помилуйте мол, вольные каменщики тоже говорят о Боге! Значит… Ничего не значит, г-н Иованович! Они-то говорят о другом боге, чем мы; о том, который не наверху, а внизу…
Дело известное: и Сатана может цитировать Священное Писание. Только это никак не означает, что все православное духовенство, – как и духовенство других христианских религий, – и все благочестивые миряне, ссылающиеся устно и письменно на Евангелие, состоят в масонском братстве!
Мало того, наталкиваемся мы тут и на еще более странные рассуждения.
Гумилева не зря называют «поэтом дальних странствий»: он, действительно, много путешествовал. В том числе он побывал в Каире, в Смирне и в Париже. А это, оказывается, – сообщает нам Н. Богомолов, в статье «Оккультные мотивы в творчестве Гумилева», – священные города розенкрейцеров. Можно ли сомневаться, что он был масон?
Логика великолепная! Что же, ему было этих городов избегать как огня? И мало ли куда еще он заезжал! Можно его заподозрить и в конфуцианстве (мечтал о путешествии в Китай…), и в приверженности к кровавой религии ацтеков (замышлял поэму о завоевании Мексики Кортесом…), да и просто, – в чем угодно!
Всякий истинный поэт умеет перевоплощаться в разные лица. У Пушкина есть стихи, составленные от имени турецкого янычара, молдаванского боярина, испанского гидальго, – что же это доказывает? Единственно, – его большой талант!
Так и Гумилев. В стихах-то у него дается слово и богоборцам, и чернокнижникам, и язычникам, – но это отнюдь не свидетельство об его взглядах! О нем-то мы знаем, что, – как подтрунивали современники, – он крестился на каждую церковь; был человеком глубоко православным, а по политическим убеждениям – монархистом.
Как же бы это могло сочетаться с масонством? Мы знаем, что масоны (по крайней мере, в то время) яростно боролись против монархии; почти все члены Временного Правительства принадлежали к их сообществу.
Если бы еще приписывали вступление в братство раннему Гумилеву, не определившему четко свою позицию! А нас хотят уверить, будто он записался в вольные каменщики в 1918 году! Когда уже его мировоззрения твердо сформировались.
И записался будто бы в Англии, где был недолго, и по уши занят материальными затруднениями; или (по другой версии) во Франции, где опять же, был поглощен службой, и неудачной любовью. Впрочем, усердный Иованович и в его любовных стихах находит масонские намеки!..
Вряд ли не нелепее всего таковые искать (как он делает) в «Гондле», где четко противопоставлены скандинавское язычество и христианство, носителями которого выступают ирландцы.
И какими приемами пользуется изыскатель, Боже мой! У Моцарта была музыка к «Волшебной флейте» (а Моцарт был масон!); у Гумилева упоминается «Волшебная скрипка»! А вот в пьесе «Актион» упоминается «строительство», «камень»… Не правда ли, подозрительно?
Не будем дальше разбирать эту пристрастную, неубедительную и, в сущности, очень глупую клевету на великого поэта! Такими методами, ясно, можно самого себя уверить в чем угодно. Но г-н Иованович даже и самого себя не сумел обмануть…
Однобокий Гумилев
Не лишенная сама по себе интереса книга Веры Лукницкой «Николай Гумилев», опубликованная в 1990 году в издательстве «Лениздат», оставляет смутное впечатление.
Она представляет собою итог длительной работы писателя Павла Лукницкого, всю жизнь собиравшего материалы о Гумилеве, но не имевшего возможности их в советских условиях продвинуть в печать. После его смерти, его жена взяла на себя обработку накопленных им сведений, – и вот результат ее труда перед нами.
Личность самого Лукницкого нам не совсем ясна. В предисловии уточняется, что он принимал участие в Гражданской войне. Но на чьей стороне? Вряд ли белых, – как бы это сошло ему с рук? А если красных, – почему про это рассказывается столь скупо? И тогда, – несколько удивляет его симпатия к Гумилеву…
Как писатель, Лукницкий нам знаком по недурному роману «Ниесо», – истории девушки из глухой памирской деревни в советское время.
Основой представляемых в разбираемой нами сейчас работе сообщений явились частные беседы составителя с Ахматовой. К ним присоединены данные со слов других людей, знавших поэта. К сожалению, получается нечто не вполне стройное. В целом это, так сказать, «Гумилев глазами Ахматовой».
Конечно, Ахматову никак нельзя исключить из биографии Гумилева. Но, может быть, было бы уж тогда лучше посвятить ей отдельное сочинение?
А то выходит несколько извращенная критика. Ахматова выполняет роль камертона, определяющего правильность или ошибочность всех остальных сообщений. И это, – несмотря даже на то, что автор все же оговаривается, что ее мнения часто субъективны, а факты в ее интерпретации не всегда точны.
Между тем, картина часто получается превратная. Например, когда Анна Андреевна, разведенная первая жена Гумилева, говорит об его второй жене, Анне Николаевне Энгельгардт, вполне естественно, что в ее голосе слышны злобные, мстительные нотки, и что о своей преемнице она передает только самое худшее, – возможно, и целиком выдуманное!
Второй Анне, как ее называли в окружении поэта, вообще очень не повезло; все литераторы сочувствовали Ахматовой, и именно эту последнюю расценивали до конца как супругу Гумилева.
Между тем, сочувствие это имело мало оснований. Она никогда Гумилева не любила, вышла за него замуж лишь потому, что другие ее сердечные дела не ладились, и потому, что ей хотелось освободиться из-под ига семьи родителей.
Мало того, она творчество своего мужа не умела ни ценить, ни понимать. Может быть, именно потому, что сама была поэтом; но ее талант был вовсе иного характера, а ее вкусы и убеждения совершенно иные, чем у него.
Ее оценки стихов Гумилева поражают своею неверностью: отзывается с презрением об его лучших вещах, как «Капитаны» и «Заблудившийся трамвай» и восхваляет относительно второстепенное стихотворение «Звездный ужас». Впрочем, ведь и ее отзывы о Пушкине убийственно некомпетентны!
Чужды ей были и политические взгляды гениального человека, который с нею связал свою судьбу. В значительной степени от нее идет миф, многократно повторяемый в разбираемой нами книге, об аполитичности Гумилева.
Хороша аполитичность! Николай Степанович всегда заявлял, что он – монархист, хотя это было вовсе невыгодно, а потом и прямо опасно; крестился на все церкви, когда религия находилась совсем не в моде; пошел добровольцем на войну защищать родину, от чего другие интеллигенты всячески уклонялись… И умер, героем в борьбе с большевизмом.
Очевидно, для лево-настроенных снобов того времени, причастность к политике могла означать только принадлежность к партиям эсеров или социал-демократов; все прочее не считалось.
О характере своего мужа Ахматова в целом судит нечутко и поверхностно; а уж понятно, что о женщинах, которыми он увлекался, до или после брака с нею, рассуждает абсолютно необъективно.
Проницательные современники давно заметили, что Анна Андреевна строила, – особенно, под конец жизни, – легенду о себе и о Гумилеве, подгоняя события и свидетельства под свою определенную схему. Отражением такой версии теперешний опус Лукницкой и является.
Не будучи красавцем, Гумилев имел большой успех у женщин. Но его преследовала в этой области какая-то роковая судьба… Любовь к Ахматовой сыграла для него печальную роль, причинив тяжелые страдания.
С другой стороны, известно, что он делал предложение Е. Димитриевой, будущей Черубине де Габриак, но та предпочла ему Волошина. С нею бы он, без сомнения, счастья тоже не нашел. Это было создание демоническое, насквозь изломанное.
Самая видно подлинная и глубокая любовь его относилась к Елене, «Синей Звезде», в Париже. Но и та его отвергла; что легко понять, учитывая шаткость и неопределенность его положения в тот момент.