В книге немало нелепых опечаток, порою явно искажающих смысл. Отметим одну – в цитате из Пушкина! – бездуханный (цветок) вместо «безуханный».
А. Найман. «Рассказы о Анне Ахматовой» (Москва, 1989)
Написанная хорошим слогом книжка дает яркую картину жизни Ахматовой в последние ее годы. Начинающий молодой поэт, каким был автор в момент встречи с престарелой поэтессой, говорит о ней с должным почтением и искренним восхищением. Сие вполне уместно и похвально.
Хуже то, что, не допуская ни малейшей критики по адресу своего кумира, он доходит до вовсе несправедливых выпадов против Н. Мандельштам, которая, однако, Ахматову тоже любила и с нею дружила, но тем не менее трезво отмечала некоторые ее недостатки. Забавно, что и из описания самого Наймана, – какое оно ни восторженное, – явно проглядывают те же самые ее несовершенства.
Более того, даже о Л. Чуковской, преданном друге Анны Андреевны, игравшей при той роль Эккермана при Гете, Найман отзывается не вполне дружелюбно, и как бы подвергает ее свидетельство сомнению. Напрашивается мысль, что тут его устами говорит ревность.
Еще курьезнее, что как раз, когда Ахматова высказывает интересные и оригинальные мысли, – в частности, проницательно и метко критикуя Чехова и Л. Толстого, – биограф чувствует себя шокированным и осторожно пытается ее мнения отвести или затушевать. Вовсе уж напрасно!
Повторим снова, это хорошо, что он выдающуюся поэтессу ценит и уважает; хорошо и то, что он подчеркивает ее высокую культурность. Но, право, недоумеваешь, когда он поражается ее эрудиции по поводу того, что она приводит цитату из Данте насчет «горького хлеба изгнания» – одну из самых заезженных в устах русской интеллигенции, с весьма давних пор.
Совсем уж неприятно, когда автор позволяет себе несколько пренебрежительные отзывы о Гумилеве, которого, будто бы, Ахматова превосходила по таланту (!). Отметим еще, что видимо она о Гумилеве вообще говорила редко и мало.
Зато интересны собранные здесь ее отзывы о других поэтах, предшественниках и современниках. Мы узнаем, что она высоко ставила А. К. Толстого, специально любила «Коринфскую невесту» и сатирические его стихотворения, как «Балладу о камергере Деларю» и «Сон статского советника Попова».
Вот ее наблюдения о Кузмине: «Как бы гнусно Кузмин не поступал, – а он обращался с людьми ужасно, – все его обожали. И как бы благородно себя ни повел Коля, все им было нехорошо. Тут уж ничего не поделаешь». И дальше: «Но с раздражением могла хлестнуть наотмашь: “Может, Кузмина и чтят свои педерасты” (к тому, что “Вячеслава Иванова – кто его сейчас чтит?”)». Еще об В. Иванове: «Это был великий мистификатор». Или о Маяковском: «Маяковский за всю жизнь не взял в руки ни одной книги».
Никак не делает чести Ахматовой ее злобный и совершенно несправедливый отзыв об эмиграции: «Эмиграция, как сказала она раз навсегда, состояла из тех, кто бросил землю на растерзание врагам». Фраза абсурдна: за рубеж ушли как раз те, кто боролся за Россию. А что же им и оставалось делать? Сдаться большевикам? Дать себя истребить до последнего? Но это бы и вовсе было неумно. Как известно:
Кто убежал, тот может снова драться.
А кто убит, тому уж не сражаться.
Что до характера поэтессы, вот что о ней констатирует безоговорочно приверженный ей Найман: «Она бывала капризна, деспотична, несправедлива к людям, временами вела себя эгоистично».
Атмосфера остроумия на высоком уровне, царившая в кругу Ахматовой, просвечивает сквозь повествование о не всегда веселых обстоятельствах ее быта. Например, когда приводится Некрасов в переводе на латынь:
Heptadactyius mercutor servos semper nutrit carne, или частушка о советских академиках от лингвистики, по поводу посещения Ахматовой Виноградовым:
К нам приехал Виноградов,
Виноградова не надо,
Выйду в поле, закричу:
Мещанинова хочу!
Курьезная деталь. Ахматову считали специалисткой в вопросах любви, к ней обращались за советами… В реальности, знала ли она, что такое настоящая любовь? Не больше ли ее, в этой сфере, понимала любая верная и преданная жена? Она меняла мужчин как перчатки, без сожаления переходя от одного к другому, не задумываясь, причиняет ли им страдания… Самое грустное, что в числе ее жертв оказался и Гумилев.
Мы сказали, что книга составлена хорошим языком. Необходимы все же некоторые оговорки. Писать неудобопроизносимое макабрный вместо общепринятого макаберный, определенно бы не следовало. Особенно, однако, неблагополучно обстоит с переводом (произведенным тем же Найманом) эссе И. Берлина «Встречи с русскими писателями 1945 и 1956 гг.». Здесь, на каждом шагу, встречаются перлы вроде: монархистский заговор, вместо «монархический»; саможаление (весьма неуклюжий и тяжеловесный перевод английского self-pity); анафемствование, вместо анафематствование. Граф Юзеф Чапский назван почему-то… Йозефом (sic). Надо было, если уж не Юзеф, то хотя бы Иосиф.
Д. Хренков. «Анна Ахматова в Петербурге-Петрограде-Ленинграде» (Ленинград, 1989)
Сия книжица (Хренков любит и часто употребляет это слово) нам не приносит никаких важных сведений о покойной поэтессе и полностью подчинена весьма гадкой задаче превратить Ахматову в беспартийную большевичку (слава Богу, еще, что не в сталинист-ку!). Для достижения своей цели, автор бессовестно жонглирует ее текстами; тогда как, взятое в его ансамбле, ее творчестве несомненно доказывает противоположное. Ложь щедро разлита на каждой странице хренковского опуса, который тем более скучно читать, что и написан он на деревянном языке, достойном мрачных времен проклятого культа личности.
Немудрено, что сочинитель особенно восхищается самым худшим в Ахматовой: ее озлобленностью против русской эмиграции, ее пушкинскими штудиями (а надо признать, что Анна Андреевна Пушкина совершенно не понимала, и что суждения ее о нем насквозь фальшивы, и звучат как скрипение пальцем по стеклу). О себе самом советский литературовед, не без наивности, откровенно объясняет: «Поколение, к которому принадлежу я, привыкло внимать каждому слову партии, слышать в нем то, что может и должно помочь в нашей жизни и труде». Ну, не поколение целиком, конечно (не было такого поколения!); но имелись люди и даже некоторые слои общества, кои и впрямь ловили все дуновения сверху и всемерно тщились (не всегда успешно) любому зигзагу партлинии следовать. Им бы надо своего прошлого стыдиться.
Отмечу одно место, где Хренков грубо врет, искажая факты. О Царском Селе (которое он называет «город Пушкин»), он утверждает следующее: «Здесь три долгих года хозяйничали гитлеровцы. С непостижимым для нормального человека упорством они пытались стереть с лица земли все, что было предметом гордости нашего народа. Кажется, они преуспели, как никакие другие вандалы, прошедшие за историю человечества по земле. Помню, в 1944 году мы вошли в город, в котором не было не только дома, но, кажется, кирпича, не раненного пулей осколком. Сердце кровью обливалось от боли».
Я находился во время войны в Царском Селе, и потому имею право свидетельствовать как очевидец. Немцы заняли город без боя, без единого выстрела, двигаясь по следам панически бежавших красноармейцев. А заняв его, и в нем надолго укрепившись, – зачем бы они его стали разрушать?! Их пушки, их винтовки, бомбы их авиации били по вражеским позициям, расположенным дальше в сторону Ленинграда; или по самому Ленинграду. А нас обстреливала советская тяжелая артиллерия, без колебания снося с лица земли дворцы и памятники, уничтожая мирное население, превращая в развалины человеческие жилища.
Вот они, большевики, и ответственны за весь ущерб, нанесенный нашему неповторимому городу муз. И нечего валить на чужого дядю!
Трагедия обманутой любви
Работа А. Петрова «Анна Ахматова и Николай Гумилев» (Минск, 1999), построена на оригинальном и остроумном приеме. Студент взялся сторожить квартиру профессора, уехавшего в заграничную командировку. Во всех комнатах он видит портреты и фотографии Ахматовой, на письменном столе находит рукопись исследования об ее жизни. Его посещает друг, потом две девушки. Все они спорят и фантазируют о судьбе Ахматовой и постепенно, анализируя множество цитат из ее стихов, восстанавливают биографию и смену настроений поэтессы.
Можно бы упрекнуть автора в том, что он почти не приводит, напротив, стихов Гумилева, посвященных Ахматовой; а ведь их много, и они бы тут важны!
Но есть в его книге и более серьезные дефекты. Он подробно разбирает детство и воспитание Ани Горенко; даже иронизирует по этому поводу надо нравами дореволюционной России и строгостью моральных правил для барышень приличного общества.
Почему же (из деликатности? из уважения и преклонения?) он обходит молчанием уже довольно давно установленные факты из curriculum vitae[295] будущей госпожи Гумилевой?
Интервьюировавший Анну Андреевну уже в преклонные ее годы П. Лукницкий рассказывает, что перед свадьбой она была принуждена жениху признаться, что потеряла невинность. На Николая Степановича это произвело очень тяжелое впечатление; но он ее простил. Однако они ведь были уже несколько лет помолвлены… Так что фактически она ему изменила и его обманула еще и до брака.
Что до ее компаньона по согрешению, называют литературоведы и его имя: Владимир Голенищев-Кутузов, о котором мы мало что знаем. Петров же его называет только мельком и по другому поводу. Хотя, как он мог эту историю не знать, прочитав письма А. Горенко к фон Штейну, на которые ссылается и в которых данная история описывается?