Поистине, как и сказано тут же: «Кролики, идущие в пасть удаву»!
По поводу заключения Сергея Аллилуева в Метехский замок, в 90-е гг., говорится следующее: «Режим в тюрьмах тех лет был намного легче, чем в тюрьмах, которые вскоре по всей стране воздвигает соратник Сергея Яковлевича Сосо. По сравнению с Сухаревской башней, с оборудованными по последнему слову техники пыточными камерами и Лефортово, где узникам по ночам не давали уснуть нечеловеческие вопли истязуемых – Метехский замок кажется санаторием».
«Сам того не желая, Аллилуев рисует умилительные картины, описывая свои заключения подпольщика. “Улыбающийся начальник тюрьмы”, “галантно раскланивающийся” губернатор… И снова поневоле думаешь о том, что, если бы власть поменьше улыбалась, раскланивалась и заискивала перед господами революционерами, судьба Российской Империи сложилась бы совсем иначе».
Подробно рассказана: «История жизни Надежды Аллилуевой, вчерашней гимназистки из Питера, интеллигентной девушки из революционно настроенного семейства, связавшей свою жизнь с героем-подпольщиком, которому суждено было стать безраздельным властелином одной шестой части мира», вплоть до ее несколько загадочной гибели.
Что до отношения Сталина к дочери: «Светлану он любил… Он любил ее в те годы, когда Светлана была ребенком, так, как не любил ничего в жизни».
Вот именно, пока она была ребенком… и тогда она ему платила полной взаимностью, да и существование ее текло счастливо и спокойно. Исчезновение близких родных и знакомых сперва не составляло для нее проблем, а после она находила тому какие-то объяснения.
Лишь потом, взрослая, она стала чувствовать свое одиночество, свою изоляцию от остального мира. Которая превратилась в трагедию с ее первой любовью, к режиссеру А. Каплеру[298], которого ее отец отправил в концлагерь (хотя не совсем ясно, из каких в точности чувств).
К последующим двум бракам дочери, сперва с Г. Морозовым, студентом в Институте Международных Отношений, потом с сыном Жданова, Сталин отнесся со странным равнодушием, как бы махнув рукой на дочь и ее семейные дела. Оба эти супружества оказались, впрочем, неудачными, и быстро закончились разводами.
Тем временем старший сын диктатора погиб в лагере для военнопленных в Германии (покончил самоубийством, после того как его оскорбил англичанин, собрат по заключению), а второй спился (позже умер от алкоголизма, уже в послесталинскую эпоху).
Несмотря на все противоречия, смерть Сталина явилась для Светланы тяжелым ударом, хотя ее любовь к нему оставалась уже чисто личной, вне его деятельности. Впрочем, она была склонна приписывать все худшие его поступки влиянию Берии, которого с ранних пор ненавидела.
Болезненно пережив развенчание «отца народов» (и ее собственного!), справедливость коего она не оспаривала, она терпит еще одну матримониальную неудачу, с И. Сванидзе, сыном расстрелянного большевика из ближайшего сталинского окружения, с которым была знакома с детства.
Но она все дальше отходит от советского мышления, принимает крещение, начинает ходить в церковь (хотя видимо никогда так и не поняла разницы между христианскими конфессиями, колеблясь впоследствии между католицизмом, протестантством и православием). Главное же, именно тогда, после 30 лет ее настигает главная любовь ее жизни, – если не единственная вообще, – предметом которой является Раджеш Синг, индусский аристократ и коммунист (из тех прекраснодушных идеалистов, которые совершенно не сознавали, во что они веруют).
Этой любви, в отличие от прежних, конец кладет его смерть от болезни. Получив разрешение отвезти прах мужа на его родину, Светлана попадает за границу, и когда ее начинают настойчиво тянуть назад, предпринимает героический шаг, – просит приюта в американском посольстве и переезжает в США.
Наступает, как теперь выражаются, ее «звездный час»; издание книги и шумная популярность. Тут, однако, проявляется главная слабость у автора ее биографии: ничего не рассказывается об ее отношениях с русской эмиграцией (хотя опубликована, например, ее переписка с Р. Гулем, редактором «Нового Журнала»).
Периоду успехов кладет конец ее нелепый новый брак с неким Питерсом, участником экзотической секты, в каковой она быстро разочаровывается. Впрочем, на сей раз инициатива развода исходит от супруга, оставившего у нее на руках маленькую дочку и оттягавшего у нее главную часть нажитых капиталов.
Разочарование в Америке, вполне естественное для человека русской культуры и усугубленное личной катастрофой, приводит Светлану к безумному шагу: возврату в СССР. Она-то руководствуется желанием повидать оставленных там, – теперь уже взрослых – детей, сына и дочь. Но политический характер ее поступка весьма трагичен. Детям она оказалась не нужна и чужда, как и всем в России, как и советская Россия ей, хлебнувшей западной свободы. А уж тем более – ее американской дочери, которую она даже не потрудилась научить русскому языку!
Ее старый друг, Ф. Волькенштейн (пасынок А. Н. Толстого) формулировал здравую оценку ее поведения: «Зачем ты приехала? Ты видишь, как твой приезд использовали для пропаганды!»
Ей удается, в качестве американской гражданки, вновь спастись из большевицкого рая. Но теперь она – закатившаяся звезда, скомпрометированная и на Западе, и на Востоке. И живет отчего-то не в США, а в Англии, и в условиях чуть ли не нищеты…
«Дочь Ольга вышла замуж и уехала в Америку». Так что, после бурных и славных прежних дней, Светлана Иосифовна Аллилуева погружена во мрак безвестности и одиночества.
Закончим статью интересным высказыванием Сталина, которое он сделал Алексею Сванидзе, отцу третьего мужа Светланы: «А ведь русский народ – царистский народ. Ему царь нужен».
Положим, он думал царем сделаться сам. Но это, слава Богу, не состоялось. А вот будем надеяться, что придет время, когда у русского народа вновь будет законный царь, – каковой ему действительно нужен!
Историческая публицистика
О советской интеллигенции
Для того, чтобы понимать, что из себя представляет интеллигенция в СССР, надо помнить, что весьма разнородную массу населения Союза можно в общем разбить в культурном отношении на следующие три группы:
1) Высшая интеллигенция. Эту элиту составляют остатки старой квалифицированной интеллигенции: профессора, врачи, инженеры и т. д., а затем их дети, в большинстве также получившие высшее образование. Даже если эти последние не проходят высшей школы, они остаются в общеобразовательном отношении на уровне старой интеллигенции, так как к средней школе – десятилетке (которая вовсе не так уж плохо поставлена, как здесь думают) присоединяются, как правило, обильное чтение и влияние домашних.
Кроме того, к тому же классу принадлежит ряд людей, выбившихся из низов, но одаренных большими способностями и искусством ассимиляции. На них вовсе или почти незаметно бывает их происхождение.
Эта подлинная интеллигенция не многочисленна, хотя, может быть, количественно немногим уступает интеллигенции царского времени; но теперь она тонет в массе прослойки № 2, прежде не существовавшей.
2) Это – интеллигенция, так сказать, ремесленная, массового и ускоренного производства. Дети крестьян и рабочих, они оканчивали среднюю школу или рабфак, не получая ничего из дома и из той среды, где вращались. Здесь притом большую роль играет и время окончания школы; первый момент после революции она была в страшно запущенном состоянии, на ней производились опыты различных нововведений, и оттуда даже самый одаренный ребенок мало что мог вынести. Затем они проходили какой-нибудь вуз и делались подчас неплохими специалистами. Во всяком случае, они удовлетворяют потребностям страны. Но в отношении общего развития баланс у них весьма печальный. Они могли лишь весьма некритически воспринять в большинстве совершенно неверные политические и философские воззрения, поднесенные им в школе и институте. Их образовательный багаж слишком мал, чтобы они могли самостоятельно его увеличить. В результате мы имеем врачей, которые по своему духовному горизонту соответствуют фельдшерам старого времени; инженеров, стоящих на уровне развития европейского мастера; офицеров, которые в другой армии были бы, на хороший конец, фельдфебелями, и т. д.
Причем повторяю, что в своей ремесленной области они часто стоят на высоте; но разговор о литературе или искусстве сразу свидетельствует об их внутреннем убожестве. Это – масса очень многочисленная и распространенная. Встречи с ней и приводят ко всякого рода недоразумениям.
– «Помилуйте» – говорит мне эмигрантская дама, которой случалось наблюдать советскую армию, – «даже их офицеры – совершенно некультурные люди».
В ее представлении офицер – синоним блестящего воспитания. Мне же ее слова приводят на память фразу одной советской студентки. В разговоре со мной эта последняя хотела похвалиться своим умением обращаться с простыми людьми, и сказала:
«Знаете, однажды мне пришлось вращаться среди младших лейтенантов (дело было в каком-то доме отдыха), и, представьте себе, я всегда находила, о чем с ними говорить».
Мне было вполне понятно, насколько это в самом деле нелегкая задача, потому что где-где, а меньше всего в Красной Армии приходится искать культурных людей.
3) То, что раньше принято было называть «народом» – крестьянство, рабочий класс.
Вся эта масса все же значительно поднялась в своем культурном уровне по сравнению со старым временем, но, конечно, в основном осталась потрясающе невежественной. Впрочем, почти все грамотны.
Конечно, 3-я и 2-я группы многочисленнее и чаще попадаются на глаза. Но можно ли говорить об упадке культуры в России на основе того, что подлинная интеллигенция немногочисленна? Так оно, в сущности, и повсюду, да так оно и быть должно. Ждать же чудес не приходится; чтобы гигантская страна поднялась на следующую ступень культуры, нужны не десятки, а сотни лет.