Вечный Египет — страница 2 из 33

ого достоинства, а иногда — и превосходства по отношению к другим арабам. И, конечно, если это касалось египтян, Олег выходил из себя. Он, по его признанию, всегда предпочитал «предприимчивых и смышленых египтян» всем остальным.

Разумеется, и в Сирии он много работал, живо интересовался древностями, коллекционировал античные монеты, побывал и на развалинах сказочной Пальмиры, и в национальном музее Дамаска, и в легендарной мечети Омейядов в Дамаске. Он много рассказывал о вырубленном в голубоватых горах арамейском ауле Маалюля, о монастыре в Седнайе с иконой богоматери, писанной рукой «самого святого Луки», о великолепной цитадели древнего Халеба (Алеппо) и прекрасно сохранившемся замке крестоносцев Крак де Шевалье. Я сам повидал все это, добывав в Сирии, и, наблюдая жизнь сирийцев, не раз ловил себя на том, что многие из моих наблюдений были подготовлены, объяснены, предугаданы рассказами Олега.

Ирак был единственной арабской страной и вообще единственным местом за пределами родины, где нам удалось повидаться. Шел апрель 1967 года, но жарко было, как в июле. Олег был занят, но все же нашел время нас встретить, а на следующий день мы с ним поехали к упоминаемому в его книге доктору Юсефу Иззаддину, писателю и историку, занимавшему тогда одновременно посты генерального секретаря Академии наук и Союза писателей Ирака. На встрече присутствовала также египетская поэтесса Карима, у которой с Юсефом Иззаддином завязался, казалось бы, чисто филологический спор, о том, на каком языке будут говорить арабы в будущем. Доктор Юсеф говорил, что, вне всяких сомнений, они будут говорить на современном арабском литературном языке (на котором и шла беседа), но Карима отстаивала перспективу перехода всех арабов на египетский диалект. Я был на стороне Юсефа. Но Олег мне потом сказал: «Будущее — за египетским диалектом. Юсефа я очень уважаю, но вряд ли его пророчество осуществится. Сам посуди — здешние арабы смотрят фильмы на египетском диалекте, вечерами видят по телевидению египетские пьесы — тоже на египетском, а не на иракском диалекте. Египетский диалект более обогащен литературной лексикой и более модернизирован, чем все прочие арабские диалекты».

Я тогда уже не помню в какой раз посмеялся над «египтоманией» моего друга, но потом задумался и пришел к выводу, что его мысли не лишены оснований. Что же касается Юсефа Иззаддина, то в память о встрече с ним у меня хранится его книга о правлении Дауда-паши в Ираке. Причем самое поразительное в этой книге — наличие в списке использованной автором литературы произведений на грузинском языке. Дауд-паша, как и другие правители Ирака конца XVIII — начала XIX в., был грузином по происхождению, и Юсеф Иззаддин, чтобы осветить соответствующий период истории своей страны, специально выучил для этого грузинский язык.

В Ираке — древнем Двуречье — Олег прожил четыре года. И он очень четко, уже в первых письмах, установил разницу между «смышлеными и предприимчивыми египтянами», «мягкими и медлительными сирийцами» и «жесткими, резкими, мужественными иракцами». Уже потом, через много лет, мне приходилось слышать примерно то же от арабских социологов с мировым именем, например известного эксперта ООН Самира Амина. И мне до сих пор приятно сознавать, что мой друг, не будучи ни социологом, ни этнографом, не проводя каких-то специальных изысканий, на основе только лишь своей эрудиции и интуиции пришел к тем же выводам, что и видные ученые.

Вспоминается также визит в Ассоциацию иракских адвокатов в Багдаде, которая пригласила к себе группу советских востоковедов.

На этой встрече выступил (после всех советских гостей) президент ассоциации, известный юрист и дипломат Файк ас-Самарраи, который, сказав о помощи СССР арабам, упор сделал на «священные права арабов Палестины, до сих пор попираемые захватчиком». Это было сказано в апреле 1967 г. и как бы предвосхитило будущие научные занятия Олега Витальевича.

Работая в 1979–1986 гг. в Институте востоковедения АН СССР, он много занимался ближневосточным конфликтом и проблемами его урегулирования, был участником международных конференций и семинаров по палестинской проблеме в Нью-Йорке, Женеве и Джакарте. Его перу принадлежит в общей сложности свыше 40 печатных работ (в том числе — 4 книги), многие из которых публиковались под псевдонимами (О. Ковтун, О. Ляхов).

Смерть застала Олега Витальевича на посту советника посольства СССР в Сирии. Он был прежде всего востоковедом-практиком, отдавшим все свои незаурядные способности, знания и силы на службу отечественной дипломатии, делу не только политического, но и культурного, духовного, человеческого сближения народов СССР и арабских стран. К сожалению, именно вследствие загруженности практической работой Олег Витальевич многого не успел сделать как ученый. А замыслы у него были необъятные — и в области истории, и лингвистики, и искусствоведения, и в сфере изучения современных социально-политических проблем арабского мира. Те, кто близко знал его, глубоко верили в реализацию этих замыслов.

Его жизнь — в какой-то мере и пример, и урок многим. Пример с О. В. Ковтуновича надо брать тем работающем за рубежом молодым нашим востоковедам, которые не знают, чем им заняться в свободное от служебных занятий время. Олег же, как только попал в Египет в конце 1953 г., начал собирать материал для словаря и учебника египетского диалекта. Я видел этот материал и долгие годы потом пилил моего друга за то, что он так и не реализовал этот очень интересный, а для своего времени — просто революционный замысел, ибо тогда на русском языке не существовало пособий по арабским народным диалектам. Олег хотел написать воспоминания о своих встречах с Мухаммедом Нагибом (первым президентом Египта после революции 1952 года), Гамалем Абдель Насером, его помощниками — Закарией Мохиддином, Абд аль-Латыфом Багдади, Али Сабри, Гамалем и Салахом Салемами. Он много рассказывал и многое мог бы написать о встречах арабских лидеров с Н. С. Хрущевым и другими руководителями СССР.

Но все это он не написал. Опыт жизни Олега Ковтуновича свидетельствует о том, что рано или поздно надо делать выбор между практической и научной работой, так как сочетание их в молодости помогает, а в более зрелые годы — мешает. Ни сил, ни времени, ни желания уже не хватает и на то, и на другое. Но Олег считал, что его хватит на все. Конечно, какое-то время и практику хорошо побыть теоретиком, а теоретику — практиком. Но весь вопрос в том, сколько именно. В искусстве и литературе, в политике и дипломатии у Олега было очень развито чувство меры. Но к своей собственной жизни он относился по-иному. Ему казалось, что его физическое существование, его богатый интеллект, его способность все быстро схватывать и остро чувствовать вечны…

В наши дни, когда многое меняется, в том числе и в востоковедении, особенно болезненна утрата таких людей, как Олег. Он всегда имел свое мнение по любому вопросу. Оно не всегда могло быть верным, но оно всегда было. И в ошибках своих, и в заблуждениях (а у кого их нет?) он оставался гуманным человеком, никогда не теряя уважения к себе и к другим. Именно сейчас он мог бы многое подсказать, помочь и, перефразируя известную арабскую поговорку, последовать за ученым, разбудить спящего, направить ищущего и отойти от невежды. Думается, что всей своей жизнью он показал, как надо служить Родине, которую он очень любил и все беды которой всегда принимал близко к сердцу.

Олег Витальевич Ковтунович был скромным, сдержанным, хорошо воспитанным и образованным интеллигентом, не терпевшим душевной грубости, вульгарности, бестактности. Он гордился тем, что он — интеллигент и внушал это чувство другим. Все, кому посчастливилось его знать, так или иначе испытывали на себе благотворное влияние его незаурядной личности и часто были обязаны ему совершенствованием своей душевной организации, обогащением своего духовного мира.

Р. Г. Ланда

САМЫЙ ОБЩИЙ ВЗГЛЯД

О Египте написано много. На различных языках мира, в том числе и на русском, изданы десятки, если не сотни тысяч книг и исследований, посвященных самым различным сторонам жизни этой страны. И это не случайно. «Действительно, — писал выдающийся русский египтолог Б. А. Тураев, — какую бы сторону нашей жизни мы ни взяли, исследование ее истории нас по большей части в конце концов приводит в Египет, который был отцом европейской государственности, европейского искусства, многих явлений религиозной жизни и быта. Египет — родина таких архитектурных форм, как колонны, базилики; он же создал наши первые иконы и монашество, к его иллюстрированным папирусам приходится восходить, чтобы объяснить происхождение наших книг с рисунками; в нем следует искать исходный пункт распространения многих сюжетов и мотивов наших сказок. Росписи стен, выродившиеся в наши обои, флаги, выкидываемые на мачтах в праздники, весы на изображениях Страшного суда, представления апокрифического характера о загробных чудовищах и вратах, различные средства народной медицины и многое иное, разнообразное и иногда неуловимое, может быть объяснено только как наследие великой культуры, накоплявшейся, развивавшей свое духовное достояние в течение тысячелетий»[1].

Большинство книг посвящено древнему Египту и его великой цивилизации, оставившей огромный след в истории человечества. Интерес историков и публицистов к проблемам современного Египта резко возрос после антиимпериалистической, антифеодальной революции 1952 года, когда впервые после многовекового подчинения и зависимости страна стала приобретать свое собственное лицо, заняла подобающее ей место на международной арене, а во главе се также впервые за сотни лет встал коренной египтянин, выдающийся государственный деятель середины XX века — Гамаль Абдель Насер. До этого все европейцы, посещавшие Египет, восторженно описывали древние руины и лишь походя упоминали бедных и жалких нынешних обитателей долины Нила. Попытки рассмотреть в них потомков строителей пирамид почти не делались. Правда, обращало на себя внимание поразительное внешнее сходство между ними и древними египтянами, чей облик дошел до нас в бесчисленных статуях и рельефах, да и многие орудия труда, которыми пользовались в древности, продолжают применять и сегодня (шадуф, тамбур — «архимедов винт», сакия). Дальше этих двух сопоставлений д