— Я вижу, Арсений Павлович, вы большой моралист…
— Проживешь с мое, козликом станешь, не то что моралистом. Даже если не будешь пить волшебную воду из козлиного копытца. Работа такая. Чего я только не насмотрелся за годы, проведенные в угрозыске… Но практически любой жиган попадал на срок, рано или поздно.
— Верю. Я тоже голосую за высшую справедливость и неотвратимость наказания.
— Что ж, спасибо за консультацию, я побежал. Дел на сегодня — выше головы.
— А может, кофейку?..
— Спасибо, парень, не надо. Я за рабочий день этого пойла не меньше ведра выхлебываю. Уже печень начинает шалить. Пора пить «Боржоми»… пока почки не отвалились. Бывай…
Арсений Павлович ушел. А снимок с изображением креста оставил. Забыл? Возможно. Но очень сомнительно. Этот зубр сыскного дела ничего не забывает и ничего не делает без задней мысли. Это Глебу было хорошо известно. Арсений Павлович еще тот кадр…
Значит, у майора есть какие-то сомнения. На предмет чего? Трудно сказать. Глебу очень не хотелось думать, что Арсений Павлович в чем-то заподозрил его. И тем не менее, факт, как говорится, налицо — майор во время разговора наблюдал за Тихомировым-младшим, словно кот за неразумной мышью, затеявшей игру прямо перед его носом.
Глеб намеревался углубить эту мысль, но тут зазвонил телефон. Недовольно морщась, он поднял трубку и услышал бодрый голос Железного Жука:
— Привет работникам невидимого археологического фронта!
— Здоров… — не очень приветливо буркнул Глеб
— Что такое? Почему не в духах? Или головка бо-бо? Приезжай — вылечу. Сам знаешь, какое у меня есть лекарство. Супер! Мертвого на ноги поставит.
Последняя фраза вдруг ударила по нервам, как смычок по струнам ненастроенной скрипки. Поэтому они не запели-зазвенели, а противно взвизгнули. И Глеб, неожиданно для самого себя, принял решение, которое все время торчало у него в голове, как заноза. Немного помедлив, он набрал в легкие побольше воздуха, словно перед прыжком в воду, и спросил:
— Антон, а как ты смотришь на небольшую прогулку по полям нашей отчизны длительностью в две-три недели?
— Глеб, ты не шутишь?!
— На этот раз нет. Только сразу предупреждаю — удачу не гарантирую. Наш поход может получиться из серии «дупель пусто». Деньги, инструменты, палатка, посуда и харчи у каждого свои. Спонсорство не предусматривается. Находки, если они будут, дуваним, как обычно: главному закоперщику — семьдесят процентов, пристяжному — тридцать. Впрочем, тебе это хорошо известно. Устраивает такой вариант?
— О чем базар?! Я ведь уже говорил тебе на этот счет. И потом, вдвоем все-таки веселей. А то я уже совсем бирюком стал, от людей шарахаюсь, если встречу на лесной тропинке.
— Захвати с собой металлоискатель. Мой забарахлил. Я возьму щупы.
— Заметано. У меня «раколовка» американская, определяет не только металл, но и вообще все, что лежит под землей.
— Встречаемся завтра на вокзале… пораньше. Наш поезд, если я не ошибаюсь, идет в шесть утра. До вечера уточню время отправления, закажу билеты и перезвоню тебе. Все, отбой…
Глеб нажал на рычаг, в трубке раздались короткие гудки, но он не спешил водрузить ее на место. Глеб погрузился в мучительные раздумья. Он пытался найти себе оправдание, что не сдержал слово, данное отцу, но голова вдруг стала пустой и звонкой, и мысли катались в ней, как горошины в сухом бычьем пузыре, который надули воздухом.
Большие напольные часы в гостиной начали отбивать время — бом-м… бом-м… бом-м… Воздух над головой Глеба словно сгустился и в них на миг появились чьи-то огромные глаза. Впрочем, не исключено, что это был просто обман зрения — Глеб, чтобы немного успокоиться, закурил трубку, и клубы ароматного дыма, свиваясь в кольца разной формы и размеров, устремились к потолку — туда, где находился вытяжной вентилятор.
Глава 8
Папаша Гильотен, несмотря на свой почтенный возраст, любил поспать, и сон его был крепок. В связи с этим он терпеть не мог, когда его поднимали по каким-то делам среди ночи. Тогда хозяин притона бесился как мул, которому под хвост засунули стручок красного перца.
Но этой ночью сон долго не шел к папаше Гильотену. Тревожные предчувствия бередили его изрядно прогнившую душу, и он с ненавистью прислушивался к тихому храпу своей супруги, которую звали Франсина. Она была моложе папаши Гильотена на десять лет и еще более неряшлива, чем ее супруг, а потому он не пускал ее дальше кухни — чтобы не отбить у клиентов кабака здоровый аппетит.
В молодости у Франсины был бурный и несчастный роман с каким-то офицером, из-за чего она пыталась сначала повеситься, а затем отравиться. Наверное, по причине этой моральной травмы ее умственные способности оставляли желать лучшего — к старости она стала глупа, как курица. Папаша Гильотен польстился на ее кукольное личико — в молодые годы Франсина была очень симпатична. А еще ему нравилась ее неприхотливость. Франсина могла свободно обойтись куском хлеба в день и двумя бокалами вина. Папаше Гильотену такая экономия была очень даже по душе.
Настойчивый стук в дверь показался папаше Гильотену набатом. Он соскочил с постели как ошпаренный; Франсина даже не пошевелилась. У нее сон был похож на летаргию. Наверное, она не проснулась бы и в случае обрушения потолка спальни.
Папаша Гильотен зажег фонарь и спустился на первый этаж.
— Что за недоумок ломится в дверь среди ночи?! — рявкнул он, пенясь от злобы.
— Хозяин, это я, Гото!
— Что тебе нужно, сын ослицы?!
— Беда! Трипо убит!
— Что-о? Как убит, почему?!
— Хозяин, пусти внутрь. Негоже о таких делах орать на всю улицу…
— Входи. Только без лишних движений!
— Да понял, я понял…
Гото шмыгнул в приоткрытую дверь, которую папаша Гильотен держал под прицелом пистоля, как крыса. Он и похож был на эту гнусную тварь: маленького роста, тщедушный, остроносый, с близко поставленными маленькими глазками-бусинками и пребывающими в постоянном движении всегда грязными руками-лапками; казалось, что Гото ходит по грязным парижским улицам на четырех конечностях.
Он был постоянным напарником Трипо. Гото всегда стоял на стреме, а если за Трипо шла погоня, он уводил ее в другом направлении — этот мазурик мог бегать с потрясающей скоростью и прекрасно знал расположение парижских улиц и проходных дворов. Гото был очень вынослив и мог заползать в любые щели, чем и приглянулся в свое время Трипо.
— Рассказывай! — потребовал папаша Гильотен, когда они очутились в его «кабинете».
— Хозяин, в горле все пересохло. Мне бы глоток вина, а то язык о нёбо оцарапаю…
— А чтоб тебя! — папаша Гильотен открыл шкаф, достал оттуда стеклянную бутыль, вместительную керамическую кружку и налил в нее добрую пинту[40]красного вина. — Пей, проглот…
В отличие от той бурды, что подавалась клиентам кабака, это вино было дорогим и выдержанным; папаша Гильотен хранил его для себя. Поэтому, глядя с каким азартом Гото приложился к кружке, хозяин притона от внезапного приступа жадности испытал едва не физическую боль. Но он знал, что без вина Гото говорить не будет, поэтому стоически переносил это надругательство над своими жизненными принципами.
Осушив кружку до половины, Гото начал рассказывать:
— Хозяин, нас заложили! Все шло нормально, а потом фраерок ножичком раз — и душа Трипо отправилась на небеса.
— Скорее, в ад… — буркнул папаша Гильотен. — Кто заложил, кто убил Трипо, ты уже знаешь?
— Как не знать? Я таился под забором со стороны улицы, все видел в щель и все слышал. Трипо зарезал Фанфан.
— Ты в своем уме?! Не может такого быть!
— Еще как может. Я давно говорил, что этот маленький гаденыш хитрый, как змей. И Трипо предупреждал, чтобы он хлебальником с Фанфаном не торговал. Так разве Трипо меня слушал? Все делал по-своему. Вот и допрыгался. Сначала нужно было кончить Фанфана, а потом идти на дело.
— Я не верю!
— Придется поверить.
Папаша Гильотен достал из шкафа свой личный кубок из розового венецианского стекла, налил вина и выпил одним духом. Постепенно его сильно покрасневшая от большого волнения физиономия стала приобретать обычный вид, и Гото, который уже начал опасаться, не случился ли с хозяином удар, успокоился. Посмотрев сузившимися глазами на Гото, хозяин притона сказал:
— За такие вещи нужно наказывать. Я приговариваю Фанфана к смерти. Найди его и перережь ему глотку. За это я заплачу… м-м… два луидора.
— Э-э, нет, хозяин, увольте. Цена за его голову, конечно, хорошая. Лучшей и желать не нужно. Но Фанфан под защитой дядюшки Мало, а он в Сен-Клу — и король, и бог. Может и казнить, и миловать, и людей у него вполне достаточно, чтобы укоротить любого.
— Не верю, что ты не справишься с этим маленьким мерзавцем!
— Конечно, справлюсь. Но не в одиночку. Мне нужны люди. Чтобы последить за «Ржавым якорем». Я уверен, что теперь Фанфан и носа на улицу не высунет, тем более в одиночку. Поэтому придется немного подождать. А я ведь не могу бодрствовать двое-трое суток подряд. И потом, как быть с тем графом? Он готовится съезжать с постоялого двора.
— Граф — моя забота! — отрезал дядюшка Гильотен. — А насчет соглядатаев — это ты хорошо придумал. Людей я дам. Сейчас же возвращайся в Сен-Клу и смотри там в оба. Не упусти ни Фанфана, ни графа! Ежели что — беги сломя голову ко мне. Утром тебя сменят. Понял?
— Понял, хозяин, понял. Уже бегу… — Гото торопливо допил свое вино, вытер грязным рукавом мокрые губы и натянул на голову вязаный колпак, цвет которого определить было затруднительно.
Выпроводив Гото, дядюшка Гильотен поспешил на кухню. Там работа не прекращалась ни днем, ни ночью. Обычно в ночное время велась разделка разной живности (в том числе и не совсем съедобной с общепринятой точки зрения кулинаров), и в кухне толклись помощник повара и два обвальщика[41]