— Господин, клянусь Святой Девой — я не знаю!
— А кто знает?
— Курт, наш атаман. Мы люди маленькие, куда он скажет, туда и двигаем копытами.
— Курт… — Граф подумал немного и покрутил головой. — Мне это имя ничего не напоминает. И все же, вы ждали именно нас. Не так ли?
— Да, господин. Два часа назад на старую мельницу, где мы собрались, приехал гонец. Он обрисовал и вас, и ваш экипаж довольно точно.
— Вы должны были меня убить?
— А это как повезет… — стараясь не смотреть в глаза Сен-Жермену, ответил раненый разбойник.
— Ты не крути, а говори прямо! — прикрикнул на него граф.
— О вас речи не шло, — не очень охотно ответил малый. — Ну, ясное дело, обоз мы разграбили бы… а вас за хороший выкуп могли и отпустить. Но что касается мальчика… этого, как его?..
— Фанфана?!
— Ага, точно, нам сказали, что пацана зовут Фанфан. Так вот его нужно было прикончить обязательно. А еще лучше связать и доставить по адресу, который был известен только Курту. Все уже знают, что он убил Трипо, поэтому ему вынесен наш приговор.
— Надо же… — Граф с удивлением оглянулся и посмотрел на Фанфана, который чистил шпагу и старательно делал вид, что его мало интересует то, что говорит разбойник. — Мой новый паж стал знаменитостью в некоторых кругах парижского общества. Что ж, лично меня это радует… — Теперь Сен-Жермен мог быть абсолютно уверен, что Фанфан его не предаст; по крайней мере, во Франции.
Мальчик был бледнее полотна. Он боялся, что раненый разбойник назовет имя папаши Гильотена. Ушлый Фанфан давно знал, что шайка Курта работает на хозяина притона. Выходит, папаше Гильотену уже успели доложить, кто виновен в смерти Трипо… Это значило, что Фанфану назад — в Париж — ходу уже не было. Если, конечно, он не самоубийца.
А еще Фанфан узнал предводителя всадников, которые спасли графа и его людей от верной гибели. Человеком в красной маске был мсье Винтер.
Глава 9
Станция Висейки оказалась значительно хуже, чем предполагал Глеб. Некогда заасфальтированный перрон (наверное, сразу после Отечественной войны) напоминал поле, изрытое кротами. Бревенчатое здание вокзальчика больше походило на ямскую избу времен народного героя князя Дмитрия Пожарского, который в 1625 году заправлял делами Ямского приказа. Дополнительным штрихом, подтверждающим потрясающее сходство строения с седой стариной, служило гнездо аиста на крыше помещения вокзала. Как его угораздило построить свое жилище на такой малой высоте, непонятно. Тем не менее, птенцов семья аистов все же вывела. Наверное, поблизости нельзя было найти ни одного кота, разорителя птичьих гнезд.
— Ты куда меня привез?! — немного растерянно спросил Железный Жук.
— В археологический Клондайк, — коротко ответил Глеб, сам потрясенный увиденным.
— Ну-ну…
Покрутив головой (то ли сокрушенно, то ли с удивлением), Глеб наконец заметил миниатюрного древнего дедка с вислыми седыми усами, одетого в утепленную безрукавку, переделанную из ватной фуфайки. Он был похож на гнома, который только что вылез на свет ясный из забоя, где добывал драгоценные камни. Сходству с хранителем подземных сокровищ усиливал диковинный колпак буровато-красного цвета с белыми поперечными полосками на его голове. Это была вязанная спортивная шапка, сильно полинявшая и растянувшаяся от многочисленных стирок.
«Станционный смотритель, — с иронией подумал Глеб. — Прямо как в «Повестях Белкина» гениального Александра Сергеевича. «Что такое станционный смотритель? Сущий мученик… Электричка ходит не по расписанию, когда погода несносная, укрыться пассажирам негде, потому что на перроне нет навеса, а в здании вокзальчика прохудилась крыша, и его давно закрыли на ремонт. Поэтому на дедка смотрят, как на врага, будто он один виноват во всех этих проблемах, а не Управление железной дороги. В дождь и слякоть станционный смотритель вынужден торчать на перроне, провожая или встречая проходящие пассажирские поезда и электрички; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, — пардон, в свою халабуду, пристроенную к вокзальчику, — чтобы немного отдохнуть…» М-да… Чистой воды осовремененный плагиат. Нет, Пушкин из меня — даже третьеразрядный — точно не получится. Так и буду до конца своих дней ковыряться в земле, отыскивая раритетную пуговицу от гоголевской «Шинели». Судьба-с…»
Дедок держал в руках красный флажок и задумчиво посасывал потухшую трубку. При этом его не по-стариковски живые, блестящие глазки под седыми кустистыми бровями не выпускали из виду вышедших из электрички пассажиров.
Их было немного — от силы десяток. Возвращение в родные места (а все они явно принадлежали к аборигенам) почему-то не вызвало у пассажиров электрички радостной эйфории. Они были мрачными и малоразговорчивыми — ну, точно сектанты, у которых разрушили молельный дом. Как-то незаметно толпа рассосалась, и Глеб с Жуком остались торчать посреди перрона, словно два гвоздя в скамейке.
Дедок делал вид, что его совсем не интересуют незнакомые парни с туго набитыми рюкзаками. И только когда Глеб подошел и спросил: «Скажите, пожалуйста, как нам добраться до деревни Жмань?», он вынул трубку изо рта, приветливо улыбнулся и ответил:
— А иди, хлопчик, по любой дороге. Их всего три.
— В какую сторону идти?
— Так ить неважно. Жмань может открыться перед вами в любой стороне.
— Извините, не понял…
— А чевой тут понимать? Коли вы добрые люди, то в Жмань дойдете быстро, ну а ежели у вас камень за пазухой, то не попадете туда и до нового пришествия.
— Дед, ты чё тут базлаешь?! — взвился Жук, изрядно уставший за дорогу; ему показалось, что дедок несет полную ахинею; собственно говоря, почти так оно и было. — Нам твое трешь-мнешь до лампады! Тебя спрашивают человеческим языком, вежливо, между прочим, а ты «…не попадете туда и до нового пришествия». Отвечай за базар и не крути дышлом!
Но Глеб сразу вспомнил рассказ отца, что представители советской власти долго не могли найти дорогу в Жмань, поэтому строго сказал Жуку:
— Помолчи, Антон! — и повернулся к дедку, который невозмутимо, будто и не услышал дерзких слов Жука, сунул трубку в рот и окутался дымом, как старинный паровоз. — Мы в Жмань по делу, отец. Я родственник Глафиры Миновны. Знаешь такую? Похоже, знаешь… Так вот, она заболела и позвала меня… — Это уже Глеб приврал; правда, совсем немного — да, звала, только не его, а отца, Николая Даниловича.
Разразись в этот момент гроза, да еще и с Ильей Громовержцем, который на своей колеснице мчится по небу во главе грозового фронта, то и тогда, наверное, дедок испугался бы значительно меньше. Изо рта у него вывалилась трубка, а руки не смогли удержать красный флажок. Глеб даже испугался, что он рухнет на перрон, да старые негнущиеся ноги удержали станционного смотрителя, вросли в щербатый асфальт намертво.
— Чего-й это с ним?! — удивился Жук.
— Проникся чувством момента, — отделался шуткой Глеб. — До него наконец дошли твои речи.
— Во, блин…
— Вам помочь? — вежливо поинтересовался Глеб у дедка.
— Н-не… н-не надо… — послышалось в ответ не очень внятно.
Сильно изменившееся лицо дедка начало постепенно приобретать свой обычный вид, а глаза с круглых, как у совы, превратились в прежние щелки, прячущиеся в морщинах.
— Так как нам добраться до Жмани, чтобы не заплутать? — выждав, пока он успокоится окончательно, еще раз спросил Глеб. — По какой дороге идти и в каком направлении?
— Идти вам нужно, сынки, не по дороге… а по вон той тропинке, что вдоль бережка речки. Так и дойдете. Дороги в Жмань отродясь не было. А пути — есть. Тропка — самый короткий.
— Понятно. Спасибо, отец. До свидания. Пойдем, Антон…
— Прощевайте, — ответил им уже в спину дедок. — Уж не взыщите, что я вас сразу не признал…
— А кого он должен был признать? — спросил Жук, когда они по склону спускались к берегу речки.
— Нас. Мы вон какие бравые орлы. За версту видно. Да вот беда — дедок, похоже, подслеповат.
— Что-то ты темнишь… И вообще — места здесь какие-то дикие, несмотря на близость цивилизации. У меня почему-то волосы дыбарем встают. Это хреновый знак.
— «А вдоль дороги мертвые с косами стоять. И тишина-а…» Окстись, парниша. Мы еще к работе не приступили, а тебе уже чертовщина начала мерещиться. Ты ж не девица красная, а полевик. Мало ли нам приходилось заползать в такие норы, где цивилизацией и не пахло. Или ты находил свои раритеты на городской свалке?
— Ну ты скажешь… Да, всякое бывало. Вот помню однажды…
Договорить Жук не успел. Он с такой силой захлопнул рот, что щелкнул зубами. И было отчего.
Впереди раздался топот копыт, и к речке, словно на крыльях, подлетел белый конь-красавец — с длинным хвостом, густой гривой и огненно-фиолетовыми глазищами. Но не его появление так сильно поразило Жука. Конь не был оседлан, а на его спине сидела обнаженная девушка с распущенными волосами цвета воронова крыла. Ее смуглое упругое тело на светлом фоне лошадиной шкуры смотрелось весьма эффектно.
Не останавливаясь, конь с шумом бросился в речку, подняв тучу брызг. Девушка так и осталась сидеть на его спине. Она была миниатюрной и ее малый вес не мешал коню плыть. Спустя три или четыре минуты конь пересек неширокую речку, изрядно обмелевшую за лето, и исчез в зарослях. Все это время Глеб и Антон тупо пялились на невиданное зрелище, будучи не в состоянии сказать хоть слово.
— У-ух! — наконец прорвало Жука. — Чтоб мне сдохнуть! «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит…» Вот это эротика! Как она сложена! Ты заметил? Фигурка, словно резцом выточена. А грудь, грудь какая! Венера, право слово.
— Венера Жманьская, нерукотворная… — немного скованно улыбнулся Глеб. — Такое впечатление, что эта голая девица — всего лишь цветочки.
— Ты о чем?
— Все о том же. Меня предупреждали, что места тут непростые. Чертовщинкой попахивают. Но я не верил. Теперь вижу, что был неправ. В общем, Антон, у тебя есть шанс повернуть оглобли. Пока не поздно.