— А ты?
— От своей цели я никогда не отступаю. Пусть хоть камни с неба падают.
— Вот что интересно, я такой же придурок. Если я сейчас вернусь, то перестану себя уважать. А это уже серьезно.
— Да уж… Человек просто обязан относиться к себе с уважением. Иначе грош ему цена в базарный день. Значит, остаешься?
— Хочешь от меня избавиться, чтобы заняться этой красоткой без соперников? Не выйдет! Я уже ее люблю. Представляю, сколько в ней нерастраченной страсти… Эх!
— Но-но, не трогай своими грязными лапищами святое. Может, она является чем-то вроде талисмана здешних мест. Нимфа или Лада. Или просто русалка. А чем заканчивается страсть к русалкам, сам знаешь, не маленький. Так что поберегись.
— Поберегусь… — буркнул Жук. — Конечно, поберегусь. И почему я, дурень, в аптеку на вокзале не заскочил?! Кто ж знал, что тут такие козырные девахи разгуливают.
— Кто о чем… Я о возвышенном, а ты полез в сплошную прозу. Не смущай меня своими сальными мыслишками.
— Надо же, а я и не знал, что ты такой целомудренный. Ну, извини…
— Вот-вот… — Глеб коротко хохотнул. — Короче говоря, шутки — шутками, но нам нужно быть постоянно настороже. Возможно, девица на коне — это первое предупреждение, преподнесенное в аллегорической форме. Кто знает…
— Ждешь продолжения?
— Если честно, то жду.
— У тебя, как и у меня, предчувствие?
— Знание. Я ведь уже говорил, что меня предупреждали по поводу этих мест.
— И ты взял меня как жертвенного бычка…
— Ну. Кого-то же надо было.
Парни дружно рассмеялись. Присущая молодости безграничная вера в собственные силы взяла верх над страхами и сомнениями. Так шли они еще добрый час, болтая обо всем на свете, а в принципе — ни о чем. Обычный пустой треп, чтобы скоротать время в пути.
Тем временем места пошли и вовсе дикие. Однако, на удивление, тропа была по-прежнему широкой и хорошо протоптанной.
— Похоже, что в эту Жмань паломники толпами прутся, — заметил Жук. — Не могут одни деревенские так утоптать землю. Даже трава не растет. Будто стадо слонов здесь постоянно ходит на водопой.
— Или кто-то чересчур часто ездит верхом. Видишь, вон там, и там… и здесь отпечатки лошадиных копыт.
— В России завелись амазонки, — пробурчал Жук. — Тут не одна лошадка гарцевала.
— Не одна, — согласился с ним Глеб. — Притом часть из них — не кованные.
— Мустанги?..
— Это не Дикий Запад США. Мустанги здесь не водятся. Просто кузнецы, способные подковать лошадь, давно в этих местах вымерли.
— Может быть. Эй, а это что такое?!
Глеб резко остановился. В кустах послышалось какое-то шевеление, потом раздалось тихое, но злобное рычание, и впереди, шагах в двадцати от парней, на тропе появился матерый волчище. Он был огромен и казался седым. Ощерившаяся пасть зверя не предвещала путникам ничего хорошего.
У Тихомирова-младшего екнуло под ложечкой. «Твою дивизию!.. — выругался он мысленно. — В городе собаки загнали на дерево, здесь волчара готов сожрать с потрохами… Я что им, медом намазан?!»
— Надо же, цуцик, — легкомысленно прокомментировал Жук появление волка. — Чё те надо, серый? Канай отседа. Иначе я сейчас тебя хлопну… — Он снял с плеч двустволку и сноровисто зарядил ее.
Глеб, в отличие от Жука, свое оружие не стал расчехлять. У него было помповое ружье с укороченным прикладом. Наученный горьким опытом, без оружия он не ездил ни в одну экспедицию. (Впрочем, как и другие «черные» археологи. Держать под рукой заряженный ствол было в их занятии не блажью, а насущной необходимостью — слишком многие пытались поживиться за счет находок вольных кладоискателей.)
— Не стреляй! — придержал Глеб своего напарника за рукав. — Он уйдет сам.
— Думаешь?
— Уверен. Просто это еще одно предупреждение. И наверное, не последнее. Да и вообще — больно уж зверь красив. Пусть живет, санитар леса…
Волк, словно поняв, о чем говорит Глеб, снова показал свои внушительные клыки и одним мощным прыжком исчез в зарослях. Жук перевел дух и вернул оружие за спину. Но разряжать не стал, лишь поставил на предохранитель.
— Я теперь не удивлюсь, если дальше по тропинке мы наткнемся на лешего, — сказал он с несколько натянутой улыбкой; и запел фривольную песенку: — Как-то шел я, братцы, лесом. Бес похлебочку варил. Котелок на дрын повесил, а из уха дым валил… Что ж, подождем новых знамений.
Но вместо земных знамений им открылось небесное. Они как раз поднялись по тропинке на высокую горку, один склон которой круто обрывался в речку. Перед ними зеленел лесной ковер, уже кое-где расцвеченный первыми осенними узорами. Голубое небо было невероятно чистым и совершенно бездонным. Казалось, что над ними открылся ход, ведущий в другие миры.
— Лепота-а… — Жук перевел дух. — Какой воздух! Чистый кислород. А мне летать, а мне летать охота… — пропел он слова из мультфильма.
— Давай, упражняйся, — Глеб указал на обрыв. — Здесь метров двадцать будет. А внизу омут, и видно, что глубокий. Так что о дно не разобьешься.
— Чур тебя! От глубокой воды я с детства шарахаюсь.
— Что так?
— А пацаны с нашего двора, когда я был мальцом, взяли и бросили меня в реку. Это чтобы я быстрее выучился плавать. Хорошо, что на тот час какой-то мужик мимо проходил. Вот он меня и вытащил на берег, уже полуживого.
— Но плавать ты все же научился…
— Ну. Правда, я долго этого не знал. Пока однажды морская волна не затащила меня на глубину. Мне тогда было девять лет. Маманя возила меня на моря, чтобы укрепить мой хилый организм. Так вот, когда я понял, что вот-вот пойду ко дну, ко мне вдруг пришло неземное спокойствие и я начал грести; правда, по-собачьи. И все-таки доплыл до берега! Самостоятельно! С той поры я умею плавать, но на глубину не лезу. Это мой бзик. А вот летать в самолете не боюсь. Парадокс…
— Эт точно…
Глеб вдруг почувствовал, что мир вокруг них изменился. Это было странное чувство. Ему показалось, что небо потускнело, будто его закрыли очень тонкой прозрачной кисеей, а воздух стал густым и горячим. Он посмотрел на солнце — и невольно охнул: над бескрайними лесами висело огромное гало!
— Никогда не видел ничего подобного… — прошептал пораженный Жук, проследивший за направлением взгляда Глеба. — Вот это зрелище. Пять солнц! Убиться и не жить.
— Паргелий[45]… — так же тихо ответил ему Глеб. — Не нравится мне все это… Ох, не нравится!
Пять солнц — одно (большое) в центре и четыре других, ложных, расположенных крестом, — сверкали на фоне мгновенно потемневшего неба, словно огромные бриллианты.
Глава 10
Иоахим Жак Тротти маркиз де Шетарди, посол французского короля Людовика XV при Российском императорском дворе, был сама любезность. Посла обрадовал приезд графа Сен-Жермена в Петербург, и он встретил его как доброго друга. В принципе, так оно и было. Они познакомились и близко сошлись в 1738 году в Персии. Маркиз де Шетарди некоторое время исполнял обязанности специального посланника при дворе персидского правителя Надир-шаха, а граф Сен-Жермен там же занимался какими-то научными исследованиями.
В чем они заключались, не знал никто, но когда Сен-Жермен уезжал из Персии, то был осыпан милостями Надир-шаха, который не отличался щедростью, и как истинный восточный правитель-деспот не страдал приступами благотворительности даже к самым близким людям, в том числе и родственникам. Тем не менее граф увез из Персии две колымаги, нагруженные золотыми и серебряными изделиями, а также дорогими персидскими коврами.
— …Должен вам сказать, милый граф, что императрица Анна Иоанновна весьма любезна, великодушна и сострадательна, чувствительна к похвале (это, кстати, отличительная черта всего двора)… — Де Шетарди отмахнулся от надоедливой мухи. — Так как она провела свою молодость в Курляндии и Ливонии, то пристрастилась к иностранцам, а это несколько удаляет ее от русских народных обычаев. Принцесса Анна нрава серьезного и сдержанного. Она живет при дворе и видит царицу ежедневно. Принцесса Елизавета более весела и доступна в обращении. Она живет в городе и появляется при дворе очень редко, в основном на официальные мероприятия. Увы, ей вовсе не дают средств, чтобы поддерживать свое звание и происхождение…
Про себя граф отметил, что посол хорошо упитан, по-прежнему велеречив и питает пристрастие к дорогой мальвазии[46]. Парик маркиза тщательно завит, а пудра, которой его присыпали, была тончайшего помола. Что касается Сен-Жермена, то он не любил парики и надевал их только в исключительных случаях — как сейчас, во время визита к послу Франции.
— Насколько мне известно, всеми делами в правительстве заправляет граф Остерман… — небрежно, как бы вскользь, заметил Сен-Жермен; но на самом деле этот вопрос волновал его больше всего.
Через Остермана он хотел выйти на наследников казненного графа Сергея Долгорукова. По приезде в Петербург Сен-Жермен уже успел навести кое-какие справки на сей счет, но с досадой должен был констатировать, что без помощи или хотя бы минимального участия кого-нибудь из членов российского правительства этой цели ему не достичь. Граф Остерман мог быть идеальным покровителем, но к нему еще нужно было найти подход.
— Это самый хитрый и двуличный человек в России! — горячо подхватил маркиз.
«Похоже, Остерман немало залил ему сала за шкуру», — с иронией подумал граф.
— Вся его жизнь есть ничто иное, как постоянная комедия. Никто лучше Остермана не знает обо всем происходящем в Петербурге, а караульные, приставленные для безопасности к домам знати и иностранцев, служат его шпионами. Родом он из Bестфалии. Сначала Остерман был писцом на торговом корабле, торговавшим с Ригой. Там он был помолвлен с одной мещанкой, которая жива до сих пор. Потом Остерман прибыл в Петербург для уплаты некоторых счетов и спустя какое-то время получил место в присутственных местах. Царь Петр I, который обладал недюжинным талантом распознавать качества людей, постепенно возвысил его, и теперь граф Остерман — первый кабинет-министр. Это человек чрезвычайно вежливый и вкрадчивый, говорит на многих языках.