— А вот и стол! — весело сказал Жук и поставил на пенек полную братину. — Будто для нас приготовлен.
— Держи. Закуска… — всучил ему Глеб большое краснобокое яблоко.
Они сели на бревна друг против друга, разлили вино по кружкам и выпили «во здравие», как сказал Жук. Здравница не относилась к кому-то конкретно. Просто к этому располагала окружающая приятелей красивая природа, приятная прохлада на удивление чистой реки и солнце, которое уже не жгло по-летнему, а обогревало, лаская своими лучами вместе с легким ветерком кожу на открытых участках тела.
— Они что, сектанты? — спросил Жук, поставив пустую чашу на пенек.
— Похоже на то, — ответил Глеб.
— И что у них за вера?
— Понятия не имею. Надо было спросить у бати, может, он знает, но я не догадался.
— Да-а, история… Я слышал, что в лесах появились секты, которые практикуют человеческие жертвоприношения.
— Боишься, что тебя, как приснопамятного капитана Кука, тюк топориком по темечку — и на костер?
— Тебе смешно, а у меня второй день почему-то волосы ни с того, ни с сего дыбом встают. Странное место…
— Обычное. Глушь, русская глубинка. А вот люди — да, странные. И то только потому, что они не приемлют цивилизацию.
— Ладно, пусть так. Хрен с ней, с этой цивилизацией. Мы тоже ее не видим по полгода, и ничего. Ты лучше скажи мне — здесь есть что-нибудь по нашей части?
— Отец утверждал, что есть. А я ему верю. Так что давай еще денек отдохнем и и потом пойдем в поиск. Но перед этим нужно поспрашивать Антипа. Может, он что подскажет.
— Как же, подскажет… Боюсь, если мы заикнемся о наших намерениях, нас отсюда немедленно выпрут.
— И то верно. Не исключено, что так оно и будет. Но у меня есть солидный козырь…
Договорить Глеб не успел. В кустарнике, который рос на берегу, раздался треск сухих веток, и на отмель вышел мужчина, в котором Глеб узнал… Виктора!
— Не помешаю честной компании? — насмешливо спросил Виктор и, не спрашивая разрешения, уселся рядом с Жуком.
Глеб промолчал. Он был огорошен и не знал, как себя вести с этим человеком. За него ответил захмелевший Жук, которому в таком состоянии было море до колен:
— Конечно, помешаете. Но куда вас девать? Сидите, коли пришли. Вот только тары лишней у нас нет. А то и винца налили бы…
— Это не проблема, — ухмыльнулся Виктор и жестом фокусника достал, как бы из воздуха, небольшую чашу с медным ободком.
Жук и Виктор выпили, а Глеб даже не притронулся к своей кружке. Ему очень хотелось подняться и зацедить в зубы этому наглому негодяю. Наверное, Виктор что-то прочитал на лице Глеба, потому как вдруг стал серьезным и спросил:
— Ву мё самбле дэ-примэ?[61]
— Нон, ту ва бьен[62], — машинально ответил Глеб.
И тут же захлопнул рот. Виктор спрашивал на французском языке! И он ответил тоже по-французски! Откуда этот бандит-сектант знает иностранный язык?! И потом, почему Виктор уверен, что Глеб поймет его?
В свое время под нажимом отца Глебу пришлось выучить латынь и древнегреческий, в институте он усовершенствовал свой английский язык, а французский освоил, когда полгода жил в Париже, обучаясь у известного эксперта по древностям, доброго приятеля отца, тонкостям его профессии.
— Нам нужно поговорить без посторонних, — между тем продолжал Виктор и по-прежнему на французском.
— О чем?
— У нас есть общая тема, уж поверьте мне.
— Ладно. Договорились. Где и когда?
— Сегодня. Вечером. Приходите на это место, когда над горизонтом появится луна.
— А вы меня ножичком…
— Не говорите чепухи. Мы с вами не враги. А то, что случилось в вашем городе… это была большая глупость с моей стороны. Просто я потерял голову.
— Э-эй, мужики! Стоп! Аут! — вмешался Жук, который совсем обалдел от того, что Глеб и Виктор разговаривают на незнакомом ему языке. — Вы чё, в натуре, меня за пень держите?! Хотите побазлать, гутарьте на нашем, родном. А то как-то не очень красиво получается. Все-таки компания…
— Извините, уважаемый… — Виктор встал. — Я вас уже покидаю. Не буду вам мешать. Позвольте откланяться… — Он церемонно поклонился, при этом его глаза насмешливо блеснули.
Глеб несколько заторможенно кивнул в ответ, все еще не в состоянии переварить услышанное. Виктор ушел. Жук сначала с негодованием воззрился на Глеба, а затем с обидой сказал:
— Ну ты и темнила… У тебя тут, оказывается, кореша имеются. А говорил — впервые здесь, впервые… Брехло!
— Плесни, — указал Глеб на свою кружку; Жук молча исполнил его просьбу. — Я сказал тебе правду. Но пока я и сам ничего не могу понять…
Глеб выпил вино одним духом, хотя кружка вмещала едва не пол-литра. Выпил и закурил. Жук последовал его примеру. Он неотрывно следил за лицом Глеба, будто мог прочитать на нем потаенные мысли приятеля, а в его коричневато-желтых тигриных глазах таилась хищная настороженность.
Глава 14
Педрилло оказался человеком слова. Возможно, Остерман и сопротивлялся внутренне, не хотел приглашать Сен-Жермена на воскресную ассамблею в своем дворце, но отказать любимому шуту Анны Иоанновны не мог. Все знали, что Педрилло, при всей своей угодливой любезности и беззаботности, обид не прощал никому. Над ним можно было смеяться и подшучивать сколько угодно, когда он выкидывал свои штуки, но оскорблять шута в личном плане могли позволить себе немногие, притом лишь обиженные умом.
Остерман к этому разряду не относился. Каждый его шаг на минном поле российской политики был тщательно выверен, иначе он никогда бы не достиг тех высот, на которых ныне пребывал. В 1730 году, после смерти Петра II, Остерман хитроумно уклонился от подписания «кондиций», благодаря которым правящая элита хотела ограничить власть Анны Иоанновны, чем завоевал ее симпатии, и, получив титул графа, фактически стал руководителем внутренней и внешней политики империи.
Новый дом Остермана (больше похожий на дворец), построенный в 1732 году, находился в районе Нижней набережной[63]. Раньше там был участок с каменными палатами, принадлежавший князю Меншикову. После его опалы княжеские дворы были пожалованы вице-канцлеру Остерману.
Сен-Жермена ждал весьма прохладный прием, но граф и виду не подал, что это его задевает. Люди у Остермана собрались известные, родовитые, в чинах и званиях, поэтому на французика, пусть и графа, посматривали несколько отчужденно. Только Лесток, лейб-медик принцессы Елизаветы, при виде Сен-Жермена засуетился, задергал короткими ножками на высоком креслице, чтобы побыстрее соскочить с него и поприветствовать графа. Из всех собравшихся, пожалуй, лишь он один знал (а точнее, догадывался) насколько велико влияние Сен-Жермена на высший свет Западной Европы.
Ассамблея шла своим чередом: сначала, пока все не собрались, играл итальянский оркестр, затем гости посмотрели какую-то совершенно бессмысленную пьеску неизвестного Сен-Жермену французского драматурга, потом пригласили за стол и добрый час все предавались чревоугодию (женщины пили чай, кофе, ели разные сладости, мед, варенья, а мужчины забавлялись добрым вином), затем снова заиграл оркестр и начались танцы, и только после всего этого господа и дамы разбрелись кто куда, разбившись на компании по интересам.
Женщины сбились в тесные группки, чтобы вволю посплетничать и обсудить новые веяния французской моды, которая постепенно вытесняла голландскую и немецкую. Кроме того, им не терпелось поделиться впечатлениями о гастролях театральной труппы немецкой актрисы Каролины Нейбер, которая недавно прибыла в Петербург.
Что касается мужчин, то часть из них уединилась в курительной комнате, где им предложили вино, превосходный голландский табак, курительные трубки, а также экзотическую новинку, недавно привезенную купцами из Турции — кальян и наргиле[64]. Другие представители сильного пола начали играть в бильярд, который с легкой руки царя Петра Алексеевича прижился в России. Но Сен-Жермена больше интересовали карты, и он вслед за Лестоком прошел в симпатичную комнату на втором этаже дворца — ломберную, откуда открывался великолепный вид на Неву.
Играли в «фараон» за красивым ломберным столом, затянутым узорчатым газом-марабу — шелковой тканью золотистого цвета — и обитым золотым позументом. Ставки были мизерными. И Сен-Жермен понимал, почему. Все боялись выиграть у Остермана, а терять крупные суммы не хотелось никому.
Лишь один Лесток рисковал, так как у него была сильная и независимая от Остермана покровительница — Елизавета Петровна. Из-за большого желания выиграть жадный до денег лейб-медик пыхтел, а его лоб покрывался от волнения крупными каплями пота, но карта ему не шла, и он лишь трагически закатывал глаза и что-то шептал — возможно, обычные заклинания заядлых картежников, отличавшихся большой склонностью к суевериям.
Сен-Жермен пока наблюдал. Он был превосходным игроком. Мало того, граф знал много шулерских приемов и умел отводить глаза. Этому делу в качестве благодарности его научила одна цыганка еще в детстве. Она была по уши влюблена в конюха князя Ракоци, отца Сен-Жермена, а мальчик служил влюбленным в качестве почтальона, вернее, говорящего письма, так как возлюбленные были неграмотными.
Наконец пришел черед и Сен-Жермена. Когда проигравшийся вдрызг Лесток с жалобными стенаниями вылез из-за стола, граф решительно занял его место. Остерман посмотрел на него с острым недоверием, но играть не отказался. Наверное, потому, что ему все же удалось, при всем том, выиграть у своих гостей немногим более двух тысяч рублей — по тем временам большие деньги. Но для собравшихся на ассамблею это были сущие гроши.
— И какой же вы, граф, предложите начальный куш[65]? — снисходительно спросил Остерман.