Кресло досталось графу в наследство от отца, князя Ракоци. Сен-Жермен был незаконнорожденным сыном князя, поэтому даже этот никому не нужный кожаный монстр, сработанный венецианскими мастерами, был для него дорогим (как память) и практически единственным подарком от княжеской семьи, своего рода выходным пособием. Высоты, которых граф достиг в жизни, богатство, которое он имел, все это случилось только благодаря его незаурядному уму, невероятной памяти и неким странным способностям, о которых мало кто знал.
Сен-Жермен обладал потрясающим даром предвидения. А еще он был великим алхимиком. Его величие заключалось в совершенно колдовской власти над элементалиями[85].
Откуда у него появился такой дар, графу и самому не было известно. Мало того, нередко Сен-Жермен даже не знал, как им пользоваться. Из-за чего случались не только мелкие неприятности, но и катастрофы. Может, потому, что он хоть и ощущал во время опытов присутствие элементалиев, но законы природы, по которым они существуют, ему не были известны. По этой причине в лаборатории графа-алхимика часто получалось совсем не то, что он хотел.
Сен-Жермен думал о том, что все пути ведут в Рим. То бишь к скрытному и хитрому Остерману. Люди графа обшарили все места, где могла находиться Десница Господняя, — дома Долгоруковых в Петербурге и Москве, усадьбы в имениях, и даже Раненбургскую крепость, где жил ссыльный князь с семьей, но артефакт как в воду канул. О нем не ведали ни дети покойного князя Сергея Долгорукова (а их было девятеро — пять сыновей и четыре дочки), ни слуги, ни близкие к семье опального дипломата княгини Гагарина и Хованская, ни княжеский конюх Гачнев, завербованный канцелярией тайных розыскных дел для надзора за князем Сергеем.
Оставался лишь любезный Андрей Иванович. Сен-Жермен точно знал, что он присутствовал при обыске в доме Долгорукова; мало того, Остерман настаивал на своем присутствии. Понятно, что дом обыскивали доверенные люди тогда еще первого кабинет-министра. Поэтому Сен-Жермен на полном основании мог не доверять описи имущества князя, составленной во время следственных действий.
Граф понимал, что Остерман возжелал поприсутствовать при обыске не из-за того, что ему хотелось присвоить какие-то ценности опального дипломата. Отнюдь. На это честный до мозга костей Андрей Иванович был неспособен. По-видимому, его интересовали бумаги князя Сергея.
Но когда ему попалась на глаза Десница Господняя, он не удержался и взял ее себе. Тем более, что в глазах человека несведущего она не представляла собой никакой ценности, разве что в эстетическом плане, — просто симпатичная бронзовая безделушка в виде статуэтки, изображающей кисть мужской руки с поднятыми вверх двумя пальцами. Возможно, Остерман употреблял ее для колки орехов, потому что вещица была довольно тяжелой.
Подумав об этом, Сен-Жермен невольно вздрогнул, перекрестился и гневно подумал: «Какое кощунство!» Но тут же успокоился, здраво рассудив, что в данном случае пункт римского права, гласящий: «Незнание закона не освобождает от вины», не применим.
Если Десница Господняя и впрямь у Остермана (это почти факт! — уверял себя граф), то добыть ее у генерал-адмирала будет очень трудно. Во-первых, дом Андрея Ивановича хорошо охраняется, поэтому тайно забраться в него и умыкнуть артефакт не представлялось возможным. Во-вторых, если Десница находится в кабинете Остермана, то похитить ее и вовсе архисложная задача, так как генерал-адмирал обычно засиживался за бумагами допоздна и, чтобы не беспокоить супругу, укладывался спать на просторном диване, стоящем неподалеку от письменного стола.
А в-третьих — и это самое главное — вдруг Остерману станет известно — пусть и не в деталях, ЧТО собой представляет невинная, на первый взгляд, статуэтка (правда, хорошей работы старинных мастеров)? Тогда из его рук никогда ее не выцарапаешь. Даже за большие деньги. Значит, генералу-адмиралу нужно предложить не золото, а что-то другое, более ценное. А что может быть ценнее жизни?
Сен-Жермену уже донесли, что Елизавета Петровна ненавидит Остермана. И в случае ее восшествия на престол хитрого царедворца ждет или плаха, или (в лучшем случае) лишение всех чинов и наград и ссылка. Поэтому граф все больше и больше утверждался во мнении, что путь к Деснице Господней (если она и впрямь находится у Остермана) лежит через дворцовый переворот, в подготовке которого с некоторых пор он стал принимать весьма активное участие.
Глава 19
Народ остался праздновать — по случаю оглашения завещания и вступления в права новой Хранительницы (король умер, да здравствует король!). Мужики зарезали годовалого бычка и зажарили его тушу на вертеле, предварительно исполнив обряд жертвоприношения (бросили в костер сердце, печень и почки животного и выпили примерно литр бычьей крови, смешав ее с вином), а уставшего от впечатлений Глеба проводил к дому бабы Глаши седой как лунь старичок-боровичок, потому что сам он из леса вряд ли выбрался бы.
Уходя, Глеб спиной ощутил сверлящий взгляд Виктора, который стоял у края поляны — там, где начиналась тропа. Глебу почему-то стало так противно, что он не выдержал, и, когда этот мерзкий интриган и убийца скрылся из виду за темной стеной древесных стволов, Тихомиров-младший обернулся и с вызовом изобразил интернациональный жест — показал в темноту большой палец.
Наверное, у Виктора был дар ясновидения вперемешку с дальновидением, потому что до Глеба донесся сначала приглушенный стон, а затем вопль дикой ярости вперемешку с болью. «Блин! Что это с ним?! — испуганно подумал Глеб. — Не хватало еще, чтобы он бросился вдогонку. Тогда мне точно до завтрашнего поединка не дожить. Что-то мне подсказывает — берегись, парень. Этот Виктор на все способен. К тому же мои раны так быстро, как у Антипа, точно не заживут».
Когда Глеб вошел во двор, то увидел огонек, вроде светлячка, который отплясывал над завалинкой. Присмотревшись, он увидел, что там сидит Жук и курит. При этом он явно нервничал, потому что сигарета в его руках не знала покоя.
— Почему не в постели? — спросил Глеб и присел рядом. — Уже второй час ночи.
— Мысли одолевают… — буркнул Жук и перевел дух.
«Он что, бегал вокруг дома?» — удивленно подумал Глеб. Жук хоть и старался сдержать бурное дыхание, но это ему плохо удавалось. А еще от него просто-таки разило едким запахом пота.
— Куда девались твои «телохранители»? — спросил он, закуривая.
— Спят…
— Спят?! Ни фига себе. Хорошие бойцы… Где они?
— Вон там, — указал Жук в сторону амбара.
Глеб оглянулся и наконец разглядел светлые пятна лиц мужиков, которые спали как убитые, по-детски разметавшись на охапке сена.
— Если Антип узнает, что они кемарили, вместо того чтобы присматривать за тобой, — мужикам хана, — сказал Глеб, привалившись спиной к бревенчатой стене.
— А что, Антип в этом колхозе — козырный фраер? — небрежно поинтересовался Жук. — Видал я их присмотр!
— На сегодняшний день самые козырные фраера в Жмани — это мы с тобой, Антон.
— О чем ты щебечешь, отрок?
— Завтра будет большой сабантуй.
— Что, опять пьянка? Хорошо они тут живут, весело. И главное — со смыслом.
— Насчет пьянки не знаю, а вот то, что мне придется с утра пораньше драться на дуэли, — так это точно.
— Иди ты! — воскликнул Жук.
Фальшивые нотки, неожиданно прорезавшиеся в хрипловатом голосе Антона, неприятно царапнули слух Тихомирова-младшего. Он поморщился — непонятно отчего — и ответил:
— Точно.
— Кончай заливать!
— Мне тут невесту подсунули, — как можно небрежней сказал Глеб. — Но у нее, оказывается, есть воздыхатель. Который ни в какую не хочет разойтись со мной миром.
— Дела-а… Значит, будете чистить друг другу хлебальники…
— А вот это еще не факт. Боюсь, что нам дадут в руки какое-нибудь настоящее оружие; например, сабельку вострую или топор. Разве тебе не понятно, что они тут живут в восемнадцатом (или девятнадцатом) веке. Тогда нравы были совсем другими.
— И кто эта подруга?
— Ты будешь смеяться… — Глеб помедлил, при этом краем глаза наблюдая за реакцией Жука. — Но это наша амазонка.
Жук от неожиданности поперхнулся табачным дымом и закашлялся. Ухмыльнувшись (не без невольного хвастовства), Глеб спросил:
— Впечатляет?
— Не то слово… А ты не врешь?
— Лучше бы я соврал… Если честно, у меня нет никакого желания получить по полной программе из-за дамы. Мой соперник здоров, как бык. И кормлен он не вермишелью быстрого приготовления и не чипсами, а свежим мясом и овощами без нитратов.
— Прощай, братан…
— Тебе смешно, а мне не очень.
— А может, дернем отсюда… прямо сейчас? Пока суть да дело, успеем прыгнуть в электричку.
— Боюсь, что обратной дороги для нас нет.
— Что значит — нет дороги?! Пойдем вдоль бережка, так же, как пришли сюда, — и все дела.
— Ты многого не знаешь… Если жители Жмани не захотят, чтобы мы покинули деревню, то будем ходить по лесам хоть до скончания века, и электрички нам не видать, как своих ушей. Похоже, здесь какая-то аномалия. Так мне говорил отец. А ему я доверяю.
— Брехня! Кончай пугать, Глеб. Я, конечно, склонен верить во всякую чертовщину, но не до такой же степени.
— Ладно, это твои дела… — Глеб широко зевнул. — Паду ли я, стрелой пронзенный… — запел он, отчаянно фальшивя. — Иль мимо пролетит она… Готовься, болельщик, — сказал он с наигранной бодростью. — Будешь завтра кричать «Шайбу, шайбу!». Все, я на горшок — и в постель…
Ночью Глеба посетило видение. Он долго не мог уснуть, несмотря на усталость; даже Жук первым захрапел, хотя и зашел в дом лишь спустя полчаса после того, как Глеб улегся на свое жестковатое ложе. А когда сон все-таки смежил веки Глеба, начало твориться что-то странное.
Каким-то внутренним зрением Глеб увидел, что помещение озарилось голубоватым светом. Даже не поворачиваясь в сторону источника света, он мог с уверенностью сказать, что это опять засветился крест-анк над камином. Но Глеб не только повернуться, он был не в состоянии даже пальцем шевельнуть.