– Если бы вы позволили мне переночевать у вас… Мне даже не нужна постель, а завтра я уйду…
– Пешком?
– Я люблю ходить.
– До самого Кносса?
– Встану пораньше и наверняка на дороге встречу кого-нибудь из крестьян, едущих на рынок.
– Я могу тебя довезти.
Я поспешила опередить Хлою:
– Не нужно. Дома много дел. Кроме того, твоя жена слишком хороша, чтобы оставлять ее одну, если существует хоть малейшая опасность нападения ахейцев. (Кое-чему я научилась, пока была пленницей коварной королевы пчел.) Они уведут ее с собой.
– Передай даме пиво, Тихон. И дай глоток Здоровяку.
Я приложила бурдюк к губам (горлышком служила овечья ножка) и стала причмокивать, изображая чрезмерное удовольствие. Пиво действительно оказалось неплохим. У Мосха бывало и похуже.
– Прекрасное пиво, – воскликнула я, наблюдая за тем, как Тихон льет его прямо на пятачок борову.
– Муж сам его делал, – заметила Хлоя, играя новыми сережками и наполовину прося, наполовину требуя похвалы.
– Красивые.
Рука ее вопросительно потянулась к груди.
– Нет. Такое лучше не выставлять.
Это была его самая длинная речь.
Наступил подходящий момент для следующего шага. Оказывается, можно получать удовольствие и от воровства. Неудивительно, что пчелы так увлекаются этим искусством.
– Мне удалось спасти еще кое-что, – сказала я, развязывая свой мешочек, сшитый из самой прочной кожи. В нем было проделано множество крошечных дырочек. Знаете, что я оттуда вынула? Двух стригов! Да, я взяла их у Эмбер. У той самой Эмбер, которую Хирон наказал за кражу сандалий. Теперь она пыталась помириться с ним и, конечно, ей было известно, что Хирон мой старый добрый друг.
– Клянусь пупом Матери Земли! – воскликнула Хлоя.—
– Это еще кто такие?
– Мои любимицы, – ответила я. – Спокойные, послушные и очень ласковые. Сейчас я покажу их вам.
Они обменялись взглядами, будто говоря: «Мы, конечно, будем начеку, но пока, вроде, ничего страшного нет», и позволили мне, хоть и не очень охотно, набросить им на шеи стригов.
Тихон хмыкнул и расслабил живот:
– Щекотно.
Если бы он не был так похож на овцу, я, может, простила бы ему даже выкатившееся брюшко, в конце концов, я сама тоже не девочка и талия у меня давно уже не осиная.
– Как кусочек меха, – заметила жена, внимательно изучавшая свое отражение в стенке котелка, пытаясь выяснить, идет новая деталь туалета к серьгам или нет. То, что она увидела, ей понравилось. Я вполне могу претендовать на изобретение нового женского украшения, хотя в последующие годы модницы все же предпочитали, чтобы оно не было живым.
Тихон зевнул.
– Слишком много работает, – заметила Хлоя. – Уж не мальчик. Тихон! Отдай тюфяк ей.
Но Тихон, растянувшись на своей соломенной постели, уже захрапел.
Она пожала плечами:
– Много трудится. Крепко спит. Ну, ничего. Зато языком не болтает.
Дело шло к задушевным беседам. Наверняка мне придется обсуждать с ней городские моды и придворные сплетни. Припомнив свои кносские впечатления и рассказы Эака, я готова была отвечать на самые разные вопросы, вплоть до ложных слухов о неблагоразумном поведении царя и жены эмиссара египетского фараона.
Неожиданно Хлоя показала на мою грудь и спросила:
– Красишь соски?
– Да, всегда. Нам ведь никто не запрещал улучшать природу. Ненакрашенный сосок – как зеленое яблоко. Неаппетитно.
– Чем ты это делаешь?
– Кармином.
– Слишком дорого для меня.
– А ты не пробовала овощной сок? Я как-то красила даже соком лесной земляники.
Но она тихо и неслышно, как платье, упавшее с вешалки, соскользнула на пол.
Помня свои собственные неприятные ощущения от знакомства с этими зловредными существами, я сняла стригов до того, как они успели вдоволь насосаться крови, и водворила их обратно в мешочек. Теперь надо было заняться самым главным. Я не смогла сдержать улыбку. «Зоэ, старушка, – сказала я себе, – похоже, ты действительно выполнишь обещание, данное Коре». Темнота подкралась незаметно, как воровская компания Флебия. Ночь стала моей союзницей и помощницей во всех приключениях, пока довольно безопасных, хоть проходящих и не совсем гладко. Без особого удовольствия я обменяла свой изысканный наряд на какую-то бесформенную серую гадость, которую нашла – где бы вы думали? – в буфете. Зато теперь, когда я приеду в Кносс на повозке, меня примут за крестьянку, а Хлоя, поплакав для приличия, станет владелицей модного платья, которое, уж не знаю, хорошо это или плохо, выпустит на волю то, что ее муж предпочитает держать взаперти. Я встала рядом с Хлоей на колени, чтобы вынуть из ее ушей серьги, хотя с радостью оставила бы их как плату за повозку. Но Эмбер не подарила их, а дала на время, и мне нужно было вернуть серьги вместе со стригами (которых, будь моя воля, я с удовольствием задушила бы).
Но я недооценила борова.
Он выставил свои клыки и мгновенно превратился из ласкового домашнего животного в злобного стража. В лесу он вполне сошел бы за дикого вепря. Я поняла, почему у Тихона не было сторожевого пса. Здоровяк медленно, но решительно направлялся в мою сторону. Он явно еще не решил что лучше – задрать меня или затоптать. Я быстро вскочила на ноги. Раз я забираю повозку, пусть уж у Хлои останутся серьги. Впрочем, повозка в данный момент тоже находилась под вопросом. О том, чтобы поместить стрига борову на спину, и речи быть не могло. Придется действовать подкупом.
Я только что наблюдала, как Здоровяк с наслаждением прикладывался к семейному бурдюку. Быстро я вылила все оставшееся пиво в котелок, служивший Хлое зеркалом, и подтолкнула его к самому пятачку борова.
Здоровяка стали одолевать сомнения. Действительно ли я была опасна? В конце концов, платье, которое я взяла, намного хуже, чем то, которое оставила, серьги я не украла, а просто потрогала. Более того, не было никаких оснований связывать мое поведение с внезапным, но вполне естественным сном, одолевшим его хозяев. Он понюхал угощение, попробовал – сначала немножко, а затем, войдя во вкус, набросился на него. Я сделала шаг в сторону двери. Здоровяк сразу перестал пить. Он еще явно не доверял мне.
Я остановилась. Здоровяк опять уткнулся мордой в котелок.
Пьяному борову еще труднее угодить, чем, скажем, пьяному Мосху. Здоровяк допил пиво, потом уверенно, совсем не качаясь, подошел к тюфяку своего хозяина, удобно устроился рядом с Тихоном и тоже захрапел. Соблазн взять серьги был велик, но я побоялась разбудить Здоровяка. Придется потом что-нибудь дать Эмбер взамен. Теперь же пришла пора забирать вола и повозку. Вол стоял под навесом рядом с Домом. Я отвязала его, но он даже не пошевелился. Я его уговаривала, толкала, раз двадцать поминала Великую Мать, но сдвинуть его с места мне так и не удалось. Я чувствовала себя, как бобер, нашедший дерево, оказавшееся ему не по зубам, или, если подобрать сравнение, более подходящее для меня, как пересаженный дуб, так и не сумевший прижиться на каменистой почве.
К вящему моему позору на горизонте в этот момент появился Эвностий. Он сгибался в три погибели, пытаясь как-то уменьшить свой семифутовый рост, но даже издалека было видно, что это минотавр. Правда, крестьяне, окажись они рядом, могли бы принять его еще и за демона из Подземного мира.
– Зоэ! – воскликнул он. – Надо с ним просто поговорить.
Он повернулся к волу, пробормотал что-то совершенно мне непонятное, и, представьте себе, тупое неповоротливое животное медленно двинулось в сторону повозки, стоявшей у другой стены дома, поглядывая при этом с презрением на меня и с обожанием на Эвностия. Еще несколько фраз, пара быстрых уверенных движений – и вол уже впряжен и все готово к поездке в Кносс.
– Что ты сказал ему, Эвностий?
– Я пригласил его отправиться вместе с нами в путешествие.
– Но он должен тащить повозку, а из твоих слов следует, что он будет сидеть в ней.
– Я знаю, но у него тоже есть гордость. Пусть он почувствует себя равным.
– Я и не подозревала, что ты говоришь по-воловьи.
– Ты, наверное, забыла, что мы дальние родственники. У нас общие предки. Кроме того, в его языке всего-то слов сто, не больше.
– Эвностий, ты чудо. – Он крепко обнял меня:
– Это ты чудо, тетя Зоэ. Надо же, как ты ловко управилась с крестьянином!
Я зашикала на него, прижав палец к губам:
– И еще с его женой и боровом. А теперь быстро в повозку, они могут проснуться.
– Можно я буду править, пока темно?
– Нельзя, даже пока темно.
– Но ведь все крестьяне спят.
– Зато не спят их сыновья и дочери. Запихнуть его в повозку было так же немыслимо трудно, как втиснуть тритона в панцирь омара.[33]
– Оставь мне дырочку, чтобы дышать, – взмолился Эвностий.
Он лежал на спине, подтянув к животу колени, подбородок был прижат к груди, а руки вытянуты по швам. Сверху я засыпала его сеном.
– У тебя над головой сена не больше, чем один фут. Надо же спрятать рога. Так что ты не задохнешься. – На уговоры времени не было. – Только не чихай, – предупредила я, стряхнув на него с вил последний пучок.
Заняв место возницы, я обратилась к волу:
– Ну, дружище, поехали в Кносс.
Вол не реагировал.
– Ну, мой хороший зверь, трогай.
Его неподвижность переходила уже в высокомерие. Из-под сена послышался какой-то странный звук, похожий на ворчание.
– Никогда раньше не слышала такого примитивного языка, – буркнула я, – он нам не ровня, хоть мы и называем его зверем.
Тем не менее повозка тронулась.
Глава XIV
Мы ехали уже три дня, питаясь лишь ежевикой, грибами и раками, которых Эвностий ловил в речках, разбухших от таявшего в горах снега.
Как-то, разыграв перед одной доверчивой крестьянкой повредившуюся умом вдову, я получила козьего молока и яиц. Пока я проделывала это, Эвностий прятался в своем укрытии из сена. Каждую ночь, когда мы останавливались на ночлег, и все мое тело мучительно болело от дневной тряски, я ела желуди, хранившиеся в мешочке, и почти не вспоминала о своем дереве. Эвностий с легкостью, свойственной лишь молодости, разгибался и, свободно растянувшись, спокойно спал под повозкой. Рога и копыта мы прикрывали сеном или заворачивали куском старого полотна, оторванного от пл