В дверях появился Иван.
– Уркаганчик, – воскликнула она, и Иван Филиппович заключил Клотильду в объятия.
– Как ты меня узнала, Красногрудочка? Неужели я не изменился?
– Ты стал еще лучше! Теперь ты – вылитый Ленин!
С этими словами Клотильда схватила Федота под руку и выволокла из мастерской. В машине она написала: «Мишу взяли по делу Соколова, мы едем к его бедной мамочке, это наш гражданский долг. Она живет на 9 этаже. Доедем до 9-го, поднимемся на 10-й и спустимся на 9-й».
Федот согласно кивнул.
– Нож при мне, – сказала она, и шофер вздрогнул.
– Езжайте, – Клотильда кулаком двинула его в спину, – не оборачивайтесь.
27. Мать героя. Их долго рассматривали в глазок.
– Штейнман, боевой товарищ Миши, – отрекомендовалась Клотильда, когда «бедная мамочка» открыла им дверь. – Я сочувствию вам, как мать матери.
– Низко кланяюсь, – ответила она, – но видеть вас не желаю. Вы втянули моего сына в грязное дело!
– Я? – Клотильда вплотную подступила к матери Миши. – Я?!
– Вы, вы! – вторила перепуганная мать. – То запрещенную литературу вымогали, то с подозрительными людьми знакомили. Вот это кто, например, такой? – указала она на Федота.
Клотильда сунула руку за пазуху.
– Не горячитесь, – остановил ее Федот.
– Не знала я, что у героев матери – суки! – произнесла Клотильда, и ее подбородок врезался в нижнюю губу. – Фонд поручил мне передать это вам, – сказала она и вынула из сумочки конверт. – Я выполняю свой долг.
– Шантажистка, – закричала женщина, – я милицию вызову.
Клотильда разорвала конверт на мелкие части, из дрожащих рук посыпались красные кусочки.
– Едем, солнечный! – скомандовала она.
Они вышли из квартиры и подошли к лифту.
– На какой нажимать? – спросил Федот.
– На двенадцатый, потом на первый. Пусть теперь денежки склеивает! На «Аэропорт», – скомандовала Клотильда шоферу и, тяжело дыша, влезла в машину. – Теперь вы понимаете, зачем вы мне понадобились? Мне нужен был живой свидетель, и вы стали им.
28. Лифт подымает троих, а опускает двоих. У сигаретного киоска Федот нос к носу столкнулся со старым приятелем Клячкиным, недавно попавшим в опалу.
– Привет, старик! – сказал Клячкин так, словно поджидал его. – Дело есть, – Клячкин был на голову выше Федота, и, чтобы сказать то, что не должно быть услышанным никем, кроме Федота, ему приходилось пригибаться. – Ты от Виктора что-нибудь имеешь?
– Имею. Пачку писем с описанием Пизанской башни.
– Мне всегда импонировал твой юмор, – похлопал он Федота по плечу. Для этого Клячкину и руки не надо было сгибать. – А вообще, как устроился, какие планы?
– Собираешься сваливать? – спросил Федот.
– Я-то не собираюсь, меня собирают.
Клячкин жил в ведомственном доме, с лифтершей и телефоном у входа.
– К вам тут приходили, – сказала лифтерша, но Клячкин не поинтересовался, кто приходил, нажал на кнопку лифта.
«Лифт подымает троих, а опускает двоих» – прочел Федот объявление и задумался над странным механизмом работы лифта.
Клячкин недавно развелся и, став свободным членом общества, принялся подписывать письма, за что его уволили с высокого поста и затаскали по инстанциям. На стенах его однокомнатной квартиры, заполненной книгами, висели теперь портреты Сахарова и Солженицина, что настораживало наших людей и восхищало иностранцев.
– Только стал жить, как человек, эти падлы отключили телефон. Тебе кофе с кофеином или без? – спросил Клячкин.
– Давай с кофеином, или без, какая разница!
– Живу на валюту, – жаловался Клячкин, доставая специальной ложечкой кофе из иностранной банки. – Приходится, старик, идти на все. – Клячкин завязил кулак в длинную сосулькообразную бороду. – Мне вот книги нужно продать. Не тебе, конечно, ты гол как сокол, знаю.
– Поесть дай чего-нибудь, – взмолился Федот, – у меня от голода мозги слиплись.
– Ветчину из Голландии будешь? Только без хлеба. Я его не покупаю, мало ли чего туда насуют, тут у нас одному наркотики под подушку подложили.
– Про книги можно с Клотильдой поговорить, – сказал Федот, бессовестным образом съев полбанки ветчины, правда без хлеба.
– Нет, с этой старой подпольщицей я связываться не намерен. Кстати, это ведь она Мишу подставила.
Федот молча достал из кармана пачку «Родопи».
– Бери «Кент», не воняет. Федот с радостью согласился. Ему нравился запах американских сигарет.
– У тебя какие-то неприятности, старик, по лицу вижу.
– Да не то чтоб неприятности… Не нравится мне, как ты говоришь о Клотильде. Пусть и справедливо…
– Старик, ты у нас заступник всех страдающих. Тебе и соседа жаль! А он, между прочим, наводняет провинцию Лениными, укрепляет советскую власть на окраинах и с этого живет. Клотильда работала на Кагановича и размахивала маузером.
– Не нам их судить. Жизнь любого человека загадочна и непознаваема. Он живет в разных мирах. Вроде стало свободней, можно дать интервью корам и не сесть, можно уехать, можно, в конце концов, нести крамолу, – но так ли уж велика победа? – Пуская дым колечками, Федот пустился в философствованье. – И что все это значит, если душа так же ноет на свободе, как и за решеткой?
– Валить отсюда надо, – заключил Клячкин, – а мы цепляемся за прутья этой твоей решетки и думаем – вот она, свобода! Ты ведь ее и не нюхал, но откуда-то взял, что от нее душа ноет. Свобода – она не от, не для, свобода – это, старик, абсолют!
– Так уезжают же от! А если свобода – абсолют, так сиди на месте и не рыпайся, – сказал Федот и затушил сигарету.
29. По дороге к роддому.
– Что-то меня прихватывает. – Аня встала из-за машинки.
– Пора «Скорую» вызвать, – сказал Федот.
– Что вы, какая «Скорая»! – улыбнулась Аня, и лицо ее исказила боль. – Дойдем помаленьку.
Федот помог Ане одеться и, бережно взяв ее под руку, повел в роддом.
Шли они медленно, с передыхами. «Внук будет или внучка, – волновался Федот. – Ничего, Маша здоровая, быстро родит».
– Моя свиноферма, – указала Аня на хрюкающий дом. – Образцово-показательная. На ней памятник установят.
– Здесь будет триптих, Маркс, Энгельс, Ленин, – взволнованно объяснял Иван Филиппович.
Увидев Федота под ручку с беременной, Иван хитренько сощурился.
– Даешь, батенька! – покосился он на Аню. – Тихий, тихий, а дело свое знаешь. Девицу, кстати, я почти доконал, увидишь – пальчики оближешь!
– Кто это? – удивилась Аня. – Так похож на Ленина, который у нас на площади стоит.
– Это мой сосед по мастерской, все его принимают за Ильича, хотя он Филиппович.
– А может, не надо троих ваять, одним обойдемся, – уговаривали Ивана мужики. – Трое в копеечку влетят.
– Это триптих, рельеф, пойдет по той же цене, что и Ленин на площади. Товарищи, уважать надо не только нашего вождя, но и его учителей, основоположников марксизма.
– Пойдемте, – попросила Аня Федота, – уж больно разбирает!
В приемном покое Федоту велели ждать. Он сидел на табуретке и вздрагивал от каждого крика, доносившегося из-за неплотно закрытой двери. Федот заглянул в щелку, и увидел нагую Аню на весах, вернее, ее огромный живот с синими прожилками, который скоро исчезнет, и появится ребеночек…
Дверь толкнули изнутри, и Федот отпрянул.
– Вещи возьмите, – медсестра отдала Федоту полную сетку. – Принесете к выписке.
– Федот Федотович, – раздался голос Ани, – я там ключ и адрес в карманчик кофты вложила. Придет Пекин, вы ему сообщите.
30. У свинофермы толпился народ.
– Товаищи, – звучал голос вождя, – за высокие заслуги в пьоизводительности тьуда на фасаде будет установлен баельеф с изобьожением вождей пьялетайского движения. – Иван простер руку в небо. – Великая заслуга всего коллектива свинофеймы заключается, товаищи, в пейвую очеедь в единстве и сплоченности. Да здъявствует стъяна Советов! Да здъявствует миёовой пьелитариат!
– Ура! – вяло откликнулся народ и разбрелся по домам.
– Дело у меня к тебе, – сказал Федот и снял Ивана с постамента. Тот был холоден, как восковая кукла. – Купи часы, хоть за двадцадку!
Иван внимательно осмотрел часы.
– Экспортный вариант. Сыну подарю, в честь принятия в комсомол. Вот тебе, сосед, два червонца на бабу. Темный ты, однако, человек, Федот, умалчиваешь о главном, – заключил Иван Филиппович и натянул кепку на глаза.
31. Товары повседневного спроса.
– Чепчиков и распашонок, – заказал Федот продавщице.
– У нас не бывает. Это «Товары повседневного спроса», а вам нужно в «Детский мир».
– Так это же далеко, – возмутился Федот.
– Берите дефицит – бельгийское платье за сто, австрийские сапоги за сто двадцать.
Федот покачал головой.
– Чулки берите, 80 копеек, уцененные, со швом. Долго носятся, – заверила она его и, не дожидаясь ответа, протянула ему шуршащий пакет.
Перекусив в какой-то забегаловке, Федот заспешил домой. Дверь квартиры была заперта. Федот позвонил. Открыла ему Машенька.
– Славный ты мой, – поцеловала она Федота в губы, – свел Нюрку?
– Свел, – ответил Федот с гордостью, – и подарок тебе купил.
– Чудак, – улыбнулась Маша, и из потрескавшихся губ засочилась кровь, – куда ж я в них по такой грязи! Мне скорей пусть сердце вырвут из груди, но пока я буду дышать, я тебя никогда не оставлю, Боже меня сохрани! Милостыню пойду просить и этими крошками с тобой делиться, – шептала Маша, жарко целуя Федота. – Здесь хоть питание очень хорошее, да становится поперек горла каждый кусочек.
– У Ани? – удивился Федот. – Она же у тебя такая добрая.
– Где ты меня у Ани видел, – горько усмехнулась Маша. – Я далеко-далеко и могу только лишь глубокой ночью плакать, когда все спят.
32. Наша жизнь хороша лишь снаружи. Несколько суток Федот не выходил из мастерской. Он получил заказ от нового спортивного комплекса. Велели изваять дискобола и девушку с веслом, и еще, чтобы они были композиционно связаны. То есть дискобол заносит руку из-за спины, а девушка держит весло на весу, такая архитектоника. Федот слепил эскизы, отформовал их в глине, затонировал под бронзу. Заказали бы лучше памятник беременной для института акушерства и гинекологии, – размечтался Федот и позавидовал Вермееру Дельфтскому, у того и беременных скупали за высокую цену.