(1920–1979)
Он
Мы роем воздух, чтоб в него вселиться,
В могилу, — взяв с собой детей и жен.
Нам должно рыть, плясать и веселиться:
Пиликай, скрипка! Труд не завершен!
Смычку повелевает дисциплина
Скоблить кишки, и песнь играть одну —
О смерти, это — мастер из Берлина,
Туман, ползущий из страны в страну.
И кровяной, вечернею порою,
Когда уста разжать всего трудней,
Я дом для всех в пластах воздушных рою:
Просторней гроба, гибели тесней.
Он и поэт, и цезарь стай гадючьих.
Как в косы Гретхен, солнце в Рейн зашло.
Просторна яма, вырытая в тучах:
Берлинский мастер знает ремесло.
Вознесение
Отъезжаем ли? Подъезжаем?
Вправду ль ты нас везешь, вагон?
Слишком многим мы угрожаем,
Оттого так велик перегон.
Между миром нижним и вышним
Настает перемена судьбы.
Но и в небе не будет лишним
Вдоль дороги считать столбы.
Хлыст в руке — не больно-то тяжко.
Так что в путь, вперед и смелей!
Заночует моя упряжка
Посреди открытых полей.
Хорошо отдохнуть от дороги,
От тяжелой дремы былой:
Там, откуда уносим ноги,
Нам всегда грозили метлой.
То ли смерти опять услужаем,
То ли брюхо урчит вдогон?
Отъезжаем ли, подъезжаем?
Вправду ль ты везешь нас, вагон?
Воронь?
Кто знает, доживем ли до ночлега?
Но все-таки узнать хотел бы я,
Неужто это Небо в хлопьях снега
На нас швыряет стаи воронья?
Их отчего-то нынче слишком много, —
Посмотришь вверх и дрогнешь, ибо там,
Как ни петляет по земле дорога,
Они — всегда, упрямо, по пятам.
А кто из нас устанет, занедужит
И, легши навзничь, глянет в облака,
Увидит лишь одно — как стая кружит,
Хотя и не снижается пока.
Да, мы грозим, но не даем отпора —
Вцепляясь в воздух, где густеет мгла;
И Смерть, как ворон, нас настигнет скоро
Прикосновеньем черного крыла.
Харон на Южном Буге
Охранников окутывает дрема.
Облит луною властелин парома.
Роса и слезы — вот и все, увы:
Мы сами для себя копаем рвы.
Уже готов приют последний наш,
Одежду отбирает мрачный страж.
Луна-Харон раскидывает сети:
Не пропадать же душам в мутной Лете;
Качает лодку мертвая волна,
И в Южном Буге нам не встать со дна.
Ватага смертников[19]
Дотянем до цели — едва ли.
Ватага заране мертва.
Беда в снеговом покрывале
В обмерзшие входит хлева.
Дома деревеньки продажной,
Как елки, одеты огнем.
В харчевне, в раю ли — не важно,
Подохнем, зато отдохнем.
Сжигаем амбары и хаты —
Хозяин последний пришел.
На мельницах смерти богатый
Готов урожай на размол.
Допетая песня — отрада,
Покой, обретенный навек.
Ватаге победы не надо:
Пусть падает гибельный снег.
Трепак
Ветры в воздухе вздыбили
Листолет, листопад.
Кто из рыцарей гибели
Вернется назад?
Есть ли время блаженнее —
Листобой, листоверть:
Эти пляски осенние —
Трепак или смерть?
Краски радугой взвеяли
Листохруст, листопляс;
Самогон не пьянее ли
Прекрасных глаз?
Горький, неуспокоенный
Листопад, листолет!
Обреченные воины.
Гиблый поход.
Прилив, отлив
Мы — пасынки пыли дорожной,
Мы — гулкого ветра порыв,
Прилив, неизменно тревожный,
И следом грядущий отлив.
Нас гонит угроза слепая,
Велят барабаны: бегом;
На тысячи миль обступая,
Одна только гибель кругом.
О, чьи не захлопнутся двери
Пред нами в полуночной мгле?
Мы — самые робкие звери,
Что мчатся по спящей земле.
Не станем просить о ночлеге,
Осознана жизнь как запрет.
Мы живы лишь в вечном побеге.
Взгляните нам разве что вслед.
Отправление в путь
Кому в суровый путь пора —
Пусть верит в доблесть и ветра.
Бредем к невзгодам от невзгод,
Сквозь мир, чужой и неуютный.
Вперяя взоры в небосвод,
Как масло тающее, мутный.
Мы падаем, опять встаем,
Ни в чем уже не ждем поблажки, —
Лишь, озаряя окоем,
Меняем страны, как рубашки.
Вступаем в ночь, как в полынью,
Вконец не ведая маршрута.
Тот, кто забыл страну свою,
В стране усопших ждет приюта.
Братская могила
Вонзаю лопату в песок и в гравий,
Знаю — не вскрыть могилу — не вправе,
Ибо что мне осталось, в конце концов,
Кроме как видеть своих мертвецов?
И мне ни шагу не сделать отсюда:
Здесь виден отблеск былого чуда,
Здесь — голос отца и ласковый взгляд,
Здесь — материнских волос аромат, —
Все это — в воздухе, а не в яме,
И не должно умереть с сыновьями.
Усопшие, дайте поверить мне,
Что с вами встречусь там, в глубине, —
Заранее жребий счастливый приемлю:
Дорогу найти, и уйти под землю, —
Последняя радость: в конце концов
Успокоиться возле родных мертвецов.
Покуда живу, останусь при деле:
Чтобы даты стереться не смели,
Чтоб хотя бы память была жива
О тех, над кем разрослась трава.
Радость единственной доброй вести:
Вместе страдали, покоятся вместе, —
Усопшие жмутся друг к другу, пока
Бросаю комья земли и песка:
Знаю, мертвым глина и гравий
Станут отчизной, данной въяве, —
Тем, кто вместе страдал, да будет дана
Одна земля и смерть одна.
Люцерна
Расцветет по весне,
Лето, будто в огне,
Осень седая —
Петь так хочется мне,
О, как хочется мне! —
Убеждая. Страдая.
Мы поем ввечеру,
Песнь звенит на ветру
Задушевно и верно.
Так мы грезим, дремля.
Над покровом — земля,
А покровом — люцерна.
Эпитафия для братской могилы
Кто жил, страдал и здесь погиб когда-то?
Где высечены имя или дата?
Отдельной — ни о ком не сыщешь вести.
Страдали вместе и почиют вместе.
Да будет вам венцом небесной славы
Вся эта ширь полей, ветра и травы.
Башня
И зорко, и ожесточенно
Ты, башня, ждешь в дали степной —
Меня, ватаги обреченной
Бойца, забытого войной.
Ты в милосердии сурова,
Стоишь, как дольний мир, стара,
И ты меня принять готова,
И тьма твоя ко мне добра.
Тебя не защищают рати,
Кто умер — сам к тебе придет,
Молчанье здесь взамен печати,
Для верного распахнут вход.
Переживут твои причалы
Агонию тщеты мирской.
И гость последний, запоздалый,
Войдя в тебя, найдет покой.
Смерть в пустыне
Вдали посеяна судьбой
Смерть над рекою голубой,
И ястребы в лазурном поле —
Ландскнехты смерти, и не боле;
И месяц, проповедник старый,
Спеша к воде, наводит чары;
И сердце мается мое
Как заржавелое копье:
Там, в тростниках, клонясь ко сну,
Воды иль пепла я глотну?
Час пепла
Израненный, усталый, слабый,
В час пепла я сижу на пне,
Внимая мудрый голос жабы —
И утопаю в тишине.
О нет, меня будить не надо!
Мне с каждым мигом все слышней
Трясины гулкая отрада,
Последний сон последних дней.
Осеннее равноденствие
С теплом давно пора проститься,
Плащ осени то бур, то ал;
Ветрами воет смерть, как псица,
День равноденствия настал.
Повсюду — лишь печаль и злоба,
Дряхлеет плоть, душа болит.
И осень, словно доску гроба,
Туманами страну скоблит.
В стране бесцелья
В стране бесцелья, где мысль плетется
Вкруг времени, то есть — вокруг колодца,
Я питье подносил, подчиняясь закону,
Порой — когорте, порой — легиону.
И гунна, с коня безжалостно скинув,
Я пить принуждал из тех же кувшинов, —
В той стране, где не знали о времени люди,
Пусть каплю его, но сберег я в сосуде.
Дакский кувшин
Обернись, коричневая глина,
Круглым телом дакского кувшина, —
На гончарном круге зреет чудо:
В грубой персти — контуры сосуда.
Жизнь и гибель в полость входят ныне:
Гибнет мир, — жалеть ли о кувшине?
Но хранит он, звонкий и нетленный,
Тяготу и пустоту вселенной, —
И в его глубины время вложит
Все, что было, — все, что быть — не может.
Черная церковь
Мастерку жестокому в угоду,
Колокольня рвется к небосводу.
Стрельчатые своды облегли
Шпиль ее подобием петли,
Ряд столпов, столетьям непокорный,
Ввысь уносит кровлю Церкви Черной.
Гром органа — и приемлет тьма
Вечный свет единого псалма, —
Глыба камня, грешная, благая,
Дремлет, край родной оберегая.
Древние монеты
Горсть позеленевших медяков,
Ты хранишь в себе следы веков:
Лики Августов и Птоломеев,
Идолов, пророков и злодеев, —
И сверкает в неизменном свете
Все, что начеканил царь столетий.
Фениксы пылают на кострах,
Но по краю — прозелень и прах, —
Ценности, упавшие в цене:
Ярь-медянке не лежать в казне.
Черноморские ракушки
Данники зноя и стужи,
Влажные монастыри;
Известь коростой — снаружи,
Ветер и небо — внутри.
Детища влаги бездонной,
Гневом Нептуна больны,
Согнуты в рог для тритона,
В серп восходящей луны.
Слух истомленной Вселенной
Ваши изгибы хранят;
Белый Спаситель на пенной
Влаге — взнесен и распят.
Синего, древнего дома
Не позабыть никогда.
Нежно прибоем несома,
К берегу рвется звезда.
Руки Дюрера
Навек разъединились руки,
Любовь пришла, любовь ушла,
Остался пепел от разлуки,
Но песней ожила зола.
В наигорчайшей из агоний
Сердца уходят в забытье,
Лишь Дюрер вновь сведет ладони,
Благословить чело твое.
Родник Луны
В реки, в пруды
Лейся, пьяня:
Кладезь воды;
Кладезь огня.
В море и в лес
С черного дна
Втуне с небес
Льешься, луна.
Минул закат
Каплями рос —
Звезды летят
Каплями слез.
Тягость беды
Останови —
Клятвой воды,
Клятвой любви.