(1888–1935)
Видение
Есть некая огромная страна,
Недостижимая для морехода;
Животворит и властвует она,
И от нее свой род ведет Природа.
Под небом там покой и тишина,
Там не грозит малейшая невзгода, —
И мысли нет, что тучка хоть одна
Там проскользнет по глади небосвода.
Но это все же не земля, о нет, —
Страну сию, лишенную примет,
Душа узрит столь странной, столь холодной:
Безмолвно простирается вокруг
Один лишь лес кроваво-красных рук,
Воздетых к небу грозно и бесплодно.
Абсурдный час
Молчанье твое — каравелла под парусом белым…
Улыбка твоя — словно вымпел в руках ветерка…
Молчанье твое почитает насущнейшим делом,
Чтоб я на ходули взобрался у края райка…
Я сердце мое уподоблю разбитой амфоре…
Молчанье твое сберегает тончайшую грань…
Но мысль о тебе — словно тело, которое море
Выносит на берег… Искусство, бесплотная ткань…
Распахнуты двери, и ветер приходит с разбоем
И мысль похищает про дым, про салонный досуг…
Душа моя — просто пещера, больная прибоем…
Я вижу тебя, и привал, и гимнастов вокруг…
Как дождь, тускловатое золото… Нет, не снаружи
Во мне: ибо я — это час и чудес, и беды…
Я вижу вдову, что вовеки не плачет о муже…
На внутреннем небе моем — ни единой звезды…
Сейчас небеса — будто мысль, что корабль не причалит…
И дождь моросит… Продолжается Час в тишине…
Ни койки в каюте!.. О, как бесконечно печалит
Твой взгляд отчужденный, — ни мысли в нем нет обо мне…
Продляется Час и становится яшмою черной
Томления — мрамором, зыбким, как выдох и вдох…
О нет, не веселье, не боль — это праздник позорный,
И миг доброты для меня не хорош и не плох…
Вот фасции ликторов вижу у края дороги…
Знамена победы не взяты в крестовый поход…
Ин-фолио — стали стеной баррикады в итоге…
Трава на железных дорогах коварно растет…
Ах, время состарилось!.. Нет на воде ни фрегата!..
Обрывки снастей и куски парусины одни
Вдоль берега шепчутся… Где-то на Юге, когда-то,
Нам сны примерещились, — о, как печальны они…
Дворец обветшал… О, как больно — в саду замолчали
Фонтаны… Как скорбно увидеть с осенней тоской
Прибежище вечной, ни с чем не сравнимой печали…
Пейзаж обернулся запиской с прекрасной строкой…
Да, все жирандоли безумство разбило в юдоли,
Клочками конвертов испачкана гладь озерца…
Душа моя — свет, что не вспыхнет ни в чьей жирандоли…
О ветер скорбей, иль тебе не бывает конца?..
Зачем я хвораю?.. Доверясь олуненным пущам,
Спят нимфы нагие… Заря догорела дотла…
Молчанье твое — это мысль о крушенье грядущем,
И ложному Фебу твоя вознесется хвала…
Павлин оперенья глазастого в прошлом не прячет…
О грустные тени!.. Мерещатся в недрах аллей
Следы одеяний наставниц, быть может, и плачет
Услышавший эхо шагов меж пустых тополей…
Закаты в душе растопились подобием воска…
Босыми ногами — по травам ушедших годов…
Мечта о покое лишилась последнего лоска,
И память о ней — это гавань ушедших судов…
Все весла взлетели… По золоту зрелой пшеницы
Промчалась печаль отчужденья от моря… Гляди:
Пред троном моим отреченным — личин вереницы…
Как лампа, душа угасает и стынет в груди…
Молчанье твое — только взлет силуэтов неполных!..
Принцессы почуяли разом, что грудь стеснена…
Взглянуть на бойницы в стене цитадели — подсолнух
Виднеется, напоминая о странностях сна…
В неволе зачатые львы!.. Размышлять ли о Часе?..
Звонят с колоколен в Соседней Долине?.. Навряд…
Вот колледж пылает, а мальчики заперты в классе…
Что ж Север доселе не Юг? Отверзание врат?..
Но грежу… Пытаюсь проснуться… Все резче и резче…
Молчанье твое — не моя ль слепота? Я в бреду?
На свете бывают и кобры, и рдяные вещи…
Я мыслю, и ужас на вкус опознаю, найду…
Отвергнуть тебя? Дожидаться ли верного знака?
Молчанье твое — это веер, ласкающий глаз…
Да, веер, да, веер закрытый, прелестный, однако
Откроешь его ненароком — сломается Час…
Скрещенные руки уже коченеют заране…
Как много цветов, как неждан их бегучий багрец…
Любовь моя — просто коллекция тайных молчаний,
И сны мои — лестница: вместо начала — конец…
Вот в дверь постучались… И воздух улыбкою сводит…
На саваны девственниц птицами скалится мрак…
Досада — как статуя женщины, что не приходит,
И если бы астры запахли, то именно так…
Как можно скорее сломить осторожность понтонов,
Пейзажи одеть отчужденьем незнаемой мглы,
Спрямить горизонты, при этом пространства не тронув,
И плакать о жизни, подобной визжанью пилы…
Как мало влюбленных в пейзажи людского рассудка!..
Умрешь, как ни сетуй, — а жизнь-то войдет в колею…
Молчанье твое — не туман: да не станет мне жутко,
Низвергнутый ангел, — вступаю в улыбку твою…
Столь нежная ночь приготовила небо как ложе…
Окончился дождь и улыбкою воздух облек…
Столь мысли о мыслях твоих на улыбку похожи,
А знанье улыбки твоей — это вялый цветок…
Два лика в витраже, о, если б возникнуть посмели!..
Двуцветное знамя — однако победа одна!..
Безглавая статуя в пыльном углу близ купели,
«Победа!» — на стяге поверженном надпись видна…
Что мучит меня?.. Для чего ты в рассудок мой целишь
Отравою опия, — опыт подобный не нов…
Не знаю… Ведь я же безумец, что страшен себе лишь…
Меня полюбили в стране за пределами снов…
«Дождь? Да нет, покуда сухо…»
Дождь? Да нет, покуда сухо.
Лишь однажды на веку
Сердцу дождь навеял глухо
Бесполезную тоску.
Где же рокот струй унылых,
Дождь, куда же ты исчез?
Улыбнуться я не в силах
Счастью голубых небес.
Льнет завеса дождевая
К сердцу, к мыслям день и ночь.
Я — незримая кривая
На ветру, летящем прочь.
Небосвод, твоя окраска
Сердце ранит. Для меня
Нереален, словно маска,
Горний свет живого дня.
В сердце — пропасти, в которых
Солнце спит, не восходя,
И не умолкает шорох
Бесконечного дождя.
Где ж ты, друг, со мной не дружный?
Заалей, заголубей,
Свет небесный, свет наружный,
Гибель всех моих скорбей!
«Всю ночь заснуть не мог. Как мрачен и угрюм…»
Всю ночь заснуть не мог. Как мрачен и угрюм
Лучится в глубине
Небесной пропасти — светила зрак холодный.
Что делать в мире мне?
И полночь, и рассвет переполняют ум
Заботою бесплодной.
В тоске бессонницы не зная забытья,
Слежу, смиряя дрожь:
Приходит новый день, но он сулит все то же —
Обыденную ложь;
Он равен прошлым дням, у них одна семья —
Как все они похожи!
Нет, символ света пусть не ослепляет глаз!
Рассвета дивный миг
Не увлажнит слезой измученные вежды;
Кто сердцем ночь постиг
И кто надеялся напрасно столько раз —
Свободен от надежды.
«Спать! Забыв минуты и часы…»
Спать! Забыв минуты и часы,
Облако плывет в небесной сини.
Волосы неведомой богини
В две прозрачных заплелись косы.
Но затишья миги нелегки:
Снидут, сгинут — словно передумав.
Лабиринты сна, блужданье шумов,
Доброты отжившие зрачки.
О счастливый миг небытия!
Радость или боль? К оцепененью
Жизнь потянется обманной тенью —
С ней могу и не считаться я.
Я ли это? Как постичь во сне,
На которые заброшен кру́ги?
В смутном и томительном досуге,
Кажется, черед растаять мне.
Сохнет мысль, как летние ручьи.
Будто веер, жизнь моя закрыта.
Вот — цветы, но где для них защита?
Быстро вянут все цветы мои.
Неосознаваемая страсть —
Не желать… запутанные тропки,
Что ведут от жизни прочь, за скобки…
«Навевая сумрак смутный…»
Навевая сумрак смутный,
Землю осень пожелтила
Дуновением своим.
Ветер, странник бесприютный,
Как во сне, бредет уныло,
Одиночеством томим.
Вижу листьев желтых вьюгу:
Поднимаются бесцельно,
Падают, скользя к земле
По незамкнутому кругу, —
Только ветр в тоске смертельной
Мертвенно бредет в мгле.
И надежда не тревожит,
И мечты все безнадежней,
Но из собственных же уст
Завтра мне уже, быть может,
Прозвучит: «О, где ты, прежний!»
Ветер хладен, ветер пуст.
«Кротко и нежно взлетев…»
Кротко и нежно взлетев,
Птичий напев
Возвещает начало дня,
Звеня.
Слушаю — вот и исчезло оно…
Лишь потому, что я слушал, звучать
Было ему дано.
Везде и всюду — зря
Всходила бы заря,
Догорал бы закат, восходил бы рассвет,
Если бы я вослед
От них удовольствия не получал:
Все потеряло бы смысл, когда не чередованье
Концов и начал.
«Я иду с тобою рядом…»
Я иду с тобою рядом.
Что ни слово — в сердце жалит
Сгустком горечи и зла.
Все пронизано разладом.
Боль вчерашняя печалит
Тем, что мимо не прошла.
Да, сегодня день погожий,
Но ненужный, неуместный,
Жизни подлинной вразрез.
Не глазами и не кожей
Ощущаю: свод небесный —
Только тень иных небес.
Не избыть печаль такую.
Нет, не спрашивай ответа —
Что случилось там, в ночи?
В одиночестве тоскую.
Сон ли это? Смерть ли это?
Все напрасно. Помолчи.
После ярмарки
Кто знает, чем гонимы —
Неверной ли мечтой,
Иль жаждой одержимы,
Иль верою пустой —
Идут шуты и мимы,
Звучит напев простой.
Бредут поодиночке,
Попарно и толпой —
Спешат без проволочки
Незнаемой тропой.
Кто первым вспомнит строчки,
Тот первым их и спой.
Пажи легенды бренной,
Поведанной не раз,
Уйдя в самозабвенный
Лирический экстаз,
Не знайте о Вселенной,
Не знающей о вас.
«Смех, рождаемый листвой…»
Смех, рождаемый листвой.
Ты со мной — как ветер зыбкий.
Ловишь взор — поймаю твой.
Обойтись ли без улыбки?
Смейся, не страшись ошибки.
Смейся вправду, наяву,
Не подсматривай неловко,
Как ласкает ветр листву, —
У него на то — сноровка.
Все — лишь ветр, лишь маскировка.
Взора не встречает взор,
Но на сердце полегчало;
Возникает разговор,
Хоть ничто не прозвучало.
Где конец и где начало?
Возведение лесов
Я часто вижу сны о том,
Как чахнут прежней жизни всходы.
Я написать сумел бы том
Про то, как миновали годы
В мечтах о будущем пустом.
Ручей — подобьем вижу я
Всего, что пережил доселе:
Спешит прозрачная струя,
Изображая бытия
Бесстрастный бег, лишенный цели.
Надежда, нужен ли отгадчик,
Чтоб распознать, как ты слаба?
Взлетает выше детский мячик,
Чем ты, и не хочу подачек,
Что мне еще сулит судьба.
Вода быстробегущих рек —
Вода ли ты ль сон текучий?
Проходит час, проходит век,
Иссохнет зелень, сгинет снег,
Чуть сгинуть подвернется случай.
Иллюзия так долго длилась:
Быть королевой — чем не роль?
Но вот она явила милость,
Пред королем разоблачилась —
И умер в тот же час король.
Как нежно, берег размывая,
Журчать доводится волне!
О, эта память чуть живая,
Туманная и вековая,
И сон, приснившийся во сне!
Что сделал я с самим собой?
В итоге встречи слишком поздней,
Решив не лезть в бесплодный бой,
Оставил я вдвоем с судьбой
Безумца, жертву темных козней.
Как мертвая, течет вода,
Не зажурчит, пути не спросит;
Воспоминанья без следа
Она смывает в никуда, —
Надежды — губит и уносит.
Я сгину через миг короткий,
Я жив, покуда сном объят, —
О сон несвязный и нечеткий,
В нем только стены и решетки,
Мой окружающие сад.
О волны, в море через мол
Да будет жизнь моя влекома —
Туда, где мне сужден прикол,
Туда, где я леса возвел,
Однако не построил дома.
«Лазурен, изумруден и лилов…»
Лазурен, изумруден и лилов
В закатный час, в багряности сусальной,
О море, твой изменчивый покров,
Порою — взвихренный, порой — зеркальный;
В годину старости печальной
Зову тебя в душе, простор морской, —
Для капитанов и для моряков —
Один причал в воде глубин стоячей,
Где спят они, наперсники веков,
Забвения и горькой неудачи.
Лишь для немногих все иначе,
Когда взнесет валы простор морской
И прогремит о них за упокой.
Я грежу… Море — попросту вода,
Окованная сумрачным экстазом, —
Он, как стихи, приходит иногда,
Уходит вновь, послушен лунным фазам.
Но если слушать — с каждым разом
Бормочем все ясней прибой морской:
Он лишь отлива жаждет день-деньской.
Что есть душа? Чему она дана,
Дана ли вообще, по крайней мере?
Тревожна мысль, но истина темна.
В пустой простор отворены ли двери?
О греза, дай прийти мне к вере,
Что если не внимать волне морской,
То к сердцу снидут благость и покой.
Вы, капитаны пролетевших лет,
Вы, боцманы, — к которой смутной цели,
Мелодии неведомой вослед
Сквозь океаны кочевать посмели?
Быть может, вам сирены пели,
Но встречи не судил простор морской
С сиренами — лишь с песней колдовской.
Кто посылал вам из-за моря весть,
Тот все предвидел, несомненно зная,
Что не один лишь зов богатства есть
Для вас и не одна алчба земная,
Но жажда есть еще иная —
Желанье вслушаться в простор морской
И вознестись над суетой мирской.
Но если истину проведал я,
Что суть одна и в вас и в океане,
И мысль о вас — превыше бытия,
А за пределом самой тайной грани —
Душа, которую заране
Вместить не в силах весь простор морской, —
К чему томлюсь сомненьем и тоской?
Пусть в аргонавта превратится дух,
Пусть ноше древней я подставлю плечи
И песне прежней мой внимает слух,
Пусть донесутся звуки издалече
Старинной португальской речи, —
Ее от века слышит род людской
В извечном шорохе волны морской!
«В расплесканной пучине злата…»
В расплесканной пучине злата,
В предощущенье мертвой мглы,
В непрошеном огне заката
И золоте золы,
В разливе зелени безгласной,
В золотоносной тишине —
Я помню. Ты была прекрасна,
Ты все еще во мне.
Перед разлукой неизбежной
Лицо еще хоть раз яви!
Ты — словно ветерок прибрежный,
Ты — слезы о любви.
Непостижимая утрата,
Где сновиденье вторглось в явь.
Но все небывшее когда-то
На память мне оставь:
Любви не преступлю запрета,
Я знаю, мыслью ни одной —
Но да не снидет час рассвета
К томленью тьмы ночной.
«Системы, идеалы, мифы, сны…»
Системы, идеалы, мифы, сны…
Щербинки на поверхности волны
Здесь, под причалом, — как клочки бумаги,
Судьбой врученные тяжелой влаге;
Гляжу на них, гляжу со стороны
Глазами равнодушного бродяги.
Я нахожу в них радость и ответ
На множество болезненных сомнений, —
И это я, за столько долгих лет
Обретший только тени, только тени,
Уставший от надежд, и от сует,
И даже от богов, которых нет!
ИЗ СБОРНИКА «35 СОНЕТОВ»
1. «Ни взгляд, ни разговор, ни письмена…»
Ни взгляд, ни разговор, ни письмена
Нас передать не могут. Наша суть
Не может в книгу быть заключена.
Душа к душе найти не в силах путь.
Бессмысленно желанье: без конца
Пытаться о себе сплести рассказ.
Как прежде, связи лишены сердца,
И сущности души не видит глаз.
Меж душами не создадут моста
Ни колкость, ни софизм, ни каламбур,
Передавая мысль, солгут уста,
Рассудок слаб и косен чересчур.
Мы — сновиденья, зримые душой,
И непостижен сон души чужой.
2. «Когда б не плотским оком обозреть…»
Когда б не плотским оком обозреть
Живую долю прелести земной.
Я полагаю, блага жизни впредь
Предстанут только ширмой расписной.
Непреходящих форм в природе нет,
Непостижима Истина извне.
Возможно, мир — всего лишь странный бред,
Глазам закрытым явленный во сне.
Где жизни подтверждение? Нигде,
Все — лишь обманный сумрак бытия,
И ложь сравнения — в ее вреде
Сомнений нет. И ощущаю я
Лишь тело, что погрязло в маете,
И ненависть души к своей мечте.
9. «Бездействие, возвышенный удел!..»
Бездействие, возвышенный удел!
Бездействую, сгорая со стыда.
Сколь сильно бы трудиться ни хотел —
Не приступаю к делу никогда.
Как лютый зверь, забравшийся в нору,
Бездействием томлюсь, оцепенев:
Впадаю в безысходную хандру
И на нее же низвергаю гнев.
Так путнику не выйти из песка,
Из ласковых, предательских зыбей:
Вотще за воздух держится рука,
Она слаба, а мысль еще слабей.
Иной судьбы не знаю искони:
Средь мертвых дел за днями длятся дни.
11. «Людские души — те же корабли…»
Людские души — те же корабли,
Скользящие по вспененным волнам.
Мы тем верней доходим до земли,
Чем больше тягот выпадает нам.
И если шторм в безумье одичал —
Грохочет сердце, наполняя грудь.
Чем с каждым часом далее отчал,
Тем ближе порт, куда нацелен путь.
Мы пожинаем знание с лихвой,
Там, где лишь смерть маячила сперва.
Нам ведомо — за бездной штормовой
Встает небес далеких синева.
Черед за малым: чтоб от слов людских
Меняли путь громады волн морских.
14. «Родясь в ночи, до утра гибнем мы…»
Родясь в ночи, до утра гибнем мы,
Один лишь мрак успев познать вполне.
Откуда же у нас, питомцев тьмы,
Берется мысль о лучезарном дне?
Да, это звезд слепые огоньки
Наводят нас на чуть заметный след,
Сквозь маску ночи смотрят их зрачки,
Сказать не в силах, что такое свет.
Зачем такую крохотную весть
Во искушенье небо нам дало?
Зачем всегда должны мы предпочесть
Большому небу — то, что так мало?
Длиннеет ночь, рассудок наш дразня,
И в темноте смутнеет образ дня.
22. «Моя душа — еги́птян череда…»
Моя душа — еги́птян череда,
Блюдущая неведомый устав.
Кто сделал эту роспись и когда,
Сработал склеп, поставил кенотаф[21]?
Но что б ни значил этот ритуал,
Он, несомненно, вдвое старше тех,
Кто на Земле близ Господа стоял,
Кто в знанье видел величайший грех.
Я действо древнее хочу порой
Постичь сквозь вековую немоту —
Но вижу лишь людей застывший строй
И смысла ни на миг не обрету.
И память столь же бесполезна мне,
Как лицезренье фрески на стене.
28. «Шипит волна, в пути меняя цвет…»
Шипит волна, в пути меняя цвет,
Чтоб пеной стать и на песке осесть.
Не может быть, чтоб это не был бред,
Но где-то есть же то, что все же есть!
Лазурь — и в глубине и в вышине, —
Которую в душе боготворим, —
Лишь странный образ, явленный извне:
Он невозможен, потому что зрим.
Хоть жаль почесть реальностью пустой
Весь этот яркий, грубо-вещный сон,
Я пью мечту — магический настой:
Пусть к истине меня приблизит он.
И отметаю, горечь затая,
Всеобщий сон людского бытия.
31. «Я старше времени во много раз…»
Я старше времени во много раз,
Взрослей во много раз, чем мир земной.
Я позабыл о родине сейчас,
Но родина по-прежнему со мной.
Как часто посреди земных забот
И суеты — случайно, на бегу
Передо мною образ предстает
Страны, которой вспомнить не могу.
Мечты ребячьей свет и тяжкий груз,
Его не отмету, покуда жив:
Все обретает струй летейских вкус,
И целый мир становится фальшив.
Надежды нет, меня объемлет мрак —
Но что, как не надежда, мой маяк?
Последнее колдовство
«Истаяло магическое слово,
Развеяно могущество Богини.
Молитва снова прочтена и снова,
Чтоб кануть в пропасть ветреного гула.
Ответа нет ни в небе, ни в пучине,
Ко мне лишь ветер прилетает ныне.
В завороженном мире все устало.
Скудеют мощью древние заклятья,
А ведь когда-то чарой, наговором
Умела без усилья разбивать я
Природной формы косные оковы, —
Я видела немало фей, которым
Повелевала голосом и взором,
И лес в восторге обновлял покровы.
Мой жезл, склонявший столько сил природы,
Был преисполнен истиною вящей,
Неведомою в нынешние годы, —
Я круг черчу, его бессилье зная, —
Мне только ветра слышен стон щемящий,
И вот луна восходит вновь над чащей —
Но для меня враждебна глушь лесная.
Я не владею приворотным даром,
А некогда бывала чудной свитой
Окружена, доверясь тайным чарам;
Ко мне рукам уже не влечься юным;
Не служит солнце больше мне защитой,
Навек угасла власть волшбы забытой,
Свершавшейся в лесах при свете лунном.
Таинственным скипетродержцам ада,
Что спят в безблагодатности великой,
Теперь покорствовать уже не надо
Моим приказам грозным — как доселе.
Мой гимн оставлен звездною музыкой,
Мой звездный гнев стал только злобой дикой,
И бога нет в моем спокойном теле.
Таинственные духи темной бездны,
Любови алча, прежде ждали зова,
Но все мои заклятья бесполезны —
Стал каждый ныне лишь безмолвной тенью, —
Рабов презренных таинства ночного
Теперь, незваных, созерцаю снова
И к гибели готовлюсь, к искупленью.
Ты, солнце, мне лучей дарило злато,
Твоей, луна, я знала пламя страсти, —
Лишаюсь я столь щедро мне когда-то
Распределенной вами благостыни:
Мертвеет мощь моей волшебной власти,
Лишь телу бытие дано отныне!
Но да не тщетной быть моей надежде:
Да обращусь я в статую живую!
Умрет лишь та, что днесь — не та, что прежде, —
Последнему да совершиться чуду!
Избыв любовь и муку вековую,
Я в гибели такой восторжествую:
Не будучи ничем, я все же буду!»
Эрот и Психея
…Итак, ты видишь, брат мой, что истины, данные тебе в степени Новопосвященного и данные тебе в степени Младшего Ученика суть, хотя противоречивы, все та же истина.
В некой сказочной стране,
В древнем замке, в дивой чаще
Спит принцесса, — в тишине
Принца ждет в волшебном сне:
Только он поможет спящей.
Силы исчерпав почти,
Он войдет в глубины леса,
Чтоб, добро и зло в пути
Одолев, тропу найти
В тот чертог, где спит принцесса.
Сон принцессы — долгий плен,
Но в глуби его бездонной
Луч надежды сокровен.
Вкруг принцессы с древних стен
Виснет плющ темно-зеленый.
Благородным смельчаком
Принц идет, противясь бедам, —
То в обход, то прямиком.
Он с принцессой незнаком.
И принцессе он неведом.
Все назначено Судьбой:
Ей — до срока спать в чертоге,
А ему — ценой любой
Победить, вступивши в бой,
Обрести конец дороге.
Пусть вокруг темным-темно,
Но, отринув страх вчерашний
И сомненья заодно,
Принц достигнет все равно
Тайного чертога в башне, —
Для того, чтоб, не ропща,
Встать за тайною завесой
В полутьме, среди плюща,
И постигнуть, трепеща:
Он-то сам и был принцессой.
«Мы — в этом мире превратном…»
Мы — в этом мире превратном,
Где и живем и творим, —
Тени, подобные пятнам.
Облики принадлежат нам
В мире, который незрим.
Грустная ложь камуфляжа —
Мир, обступающий нас.
Так и живем мы, бродяжа
Маревом, дымкой миража
Средь ненавистных гримас.
Разве что с болью щемящей
Некто порой различит
В тени снующей, скользящей —
Облик иной, настоящий,
Тот. что от взора сокрыт.
Зрящий пришел к переправе,
Зренье дающей уму, —
Но не вернуться не вправе
К прежней, томительной яви,
Чуждой отныне ему.
Ныне тоске неизбывной
Он навсегда обречен,
Связанный с истиной дивной,
Но заточен в примитивной
Смуте пространств и времен.
Горизонт
О море, ты, что было прежде нас,
Ты бережно таишь от наших глаз
И заросли, и берега, и мели —
Ниспала мгла, разверзлась даль в цвету,
И мореход по Южному Кресту
Уверенно следил дорогу к цели.
Едва приметный контур берегов
Всегда сперва и скуден и суров.
Но, море, лишь приблизиться позволишь
К земле — предстанут травы, и цветы,
И птицы драгоценной красоты
Там, где тянулась линия всего лишь.
Об этих тайных формах только сну
Дано мечту взлелеять не одну,
И только волей и надеждой надо
Искать на грани неба и воды
Ручьи, цветы, деревья и плоды.
Лобзанья Истины — твоя награда.
Португальское море
О соленого моря седая волна,
От слезы Португалии он солона!
Слезы лить матерям суждено в три ручья
Ибо в море уходят навек сыновья,
И невестам уже не увидеть венца —
Все затем, чтоб тебя покорить до конца!
А к чему? Жертвы только тогда хороши,
Если есть настоящая ширь у души.
Кто отринет скорбей сухопутных юдоль —
Тот морскую познает, великую боль.
Ты искусно, о море, в коварной волшбе,
Но зато отражается небо в тебе!
Острова счастливых
Что за голос вдали раздается,
Что за тайное волн волшебство?
Он звучит, он легко ускользает,
Лишь прислушайся — он исчезает,
Ибо мы услыхали его.
Лишь порой ненадолго, сквозь дрему,
Он становится внятен вполне.
Он прекрасней всех звуков на свете,
И надежде на счастье, как дети,
Улыбаемся мы в полусне.
Это сказочный Остров Счастливых —
Путь к нему земнородным закрыт.
Чуть проснешься, попробуешь снова
Внять звучанью далекого зова —
Молкнут голос. Лишь море шумит.
«Жизнь моя, ты откуда идешь и куда?..»
Жизнь моя, ты откуда идешь и куда?
Отчего мне мой путь столь неясен и таен?
Для чего я не ведаю цели труда?
Почему я влеченьям своим не хозяин?
Я размеренно двигаюсь — вверх или вниз,
И свое назначенье исполнить способен,
Но сознанье мое — неумелый эскиз:
Я подвластен ему, но ему не подобен.
Ничего не поняв ни внутри, ни вовне,
Не пытаюсь достичь понимания даже,
И не боль и не радость сопутствуют мне.
Я меняюсь душой, но изнанка все та же.
Кто же есмь я, о Господи, в этакой мгле?
Что постигну, мечась в утомительной смуте?
Для чего я куда-то иду по земле,
Оставаясь недвижимым в собственной сути?
Путь мой пуст и бесплоден, — так нужен ли он,
Если смысл от деяний моих отодвинут?
Для чего мне сознанье, которое — сон?
Для чего я в реальность жестокую кинут?
Да пребуду сознаньем и слеп я, и нем.
О иллюзии! Стану под вашей защитой
Пребывать в тишине, наслаждаться ничем
И дремать бестревожно, как берег забытый.
«Рассудок мой — подземная река…»
Рассудок мой — подземная река.
Куда струится он, да и откуда?
Не знаю… Ночью, словно из-под спуда
В нем возникает шум, — изглубока,
Из лона Тайны мысль спешит в дорогу —
Так мнится мне… Не ведает никто
Путей на зачарованном плато
Мгновенья, устремившегося к Богу…
Как маяки в незнаемых просторах,
Печаль мою пронзают вспышки грез,
Они мерцают нехотя, вразброс,
И лишь волны не умолкает шорох…
И воскресают прежние года;
Былых иллюзий пересчет бесцелен,
Но, в памяти воспряв, бушует зелень,
И так божественно чиста вода,
Что родина былая поневоле
Мое переполняет существо,
И больно от желания того,
Как велико мое желанье боли.
Я слушаю… Сколь отзвуки близки
Моей душе в ее мечте туманной…
Струя реки навеки безымянной
Реальней, чем струя любой реки…
В какие сокровеннейшие думы
Она стремится будто со стыдом,
В каких пещерах стынет подо льдом,
Уходит от меня во мрак угрюмый?
О, где она?.. Приходит день, спеша,
И будоражит блеском, и тревожит.
Когда река закончит бег — быть может,
С ней навсегда окончится душа…
«Отраден день, когда живешь…»
Отраден день, когда живешь
Дневным отрезком,
И свод небес вдвойне пригож
Лазурным блеском.
Но синева, явясь тебе,
Лишь боль умножит,
Коль место ей в твоей судьбе
Найтись не может.
Ах, если б зелень дальних гор,
Поля и реки
Вобрать и в сердце и во взор,
Вобрать навеки!
Но время обрывает нить
Как бы невольно.
Пытаться миг остановить —
Смешно и больно.
Лишь созерцать, как хороши
Лазурь, дубрава —
Кто не отдаст своей души
За это право?
«Я грежу. Вряд ли это что-то значит…»
Я грежу. Вряд ли это что-то значит.
Сплю, чувствуя. В полуночной тиши
Рассудок в мысли мысль упорно прячет,
И нет в душе души.
Я существую — это ложь, пожалуй.
Я пробуждаюсь — это тоже бред.
Ни страсти нет, ни власти самой малой,
Простейшей воли нет.
Обман, оплошность разума ночная,
Навязанное тьмою забытье.
Спи, о других сердцах не вспоминая,
Спи, сердце, ты ничье.
«Важно ль, откуда приносят…»
Важно ль, откуда приносят
Запах чуть слышный ветра,
Если ответа не просит
Сердце о смысле добра?
Зачаровав, убаюкав,
Музыка льется в тиши —
Важно ль, что магия звуков
Гасит порывы души?
Кто я, чтоб с миром делиться
Тем, что несет забытье?
Если мелодия длится —
Длится дыханье мое.
Марина[22]
Благо вам, благо! — безвольно
Я помаваю платком.
Счастливы будьте: вам больно.
С болями я не знаком.
Жизнь моя, повесть живая,
Но становлюсь сиротлив,
Словно сквозь сон прозревая,
Что оборвется прилив.
И, не спеша поначалу,
Словно пресытясь борьбой,
Хлынет навеки к причалу
Дней беспощадный прибой.
«Здесь, в бесконечность морскую глядя, где свет и вода…»
Здесь, в бесконечность морскую глядя, где свет и вода,
Где ничего не взыскую, где не влекусь никуда,
К смерти готовый заране, вверясь навек тишине,
Так и лежал бы в нирване, и отошел бы во сне.
Жизнь — это тень над рекою, что промелькнет ввечеру.
Так по пустому покою тихо идешь, по ковру.
Бредни любви суть отрава: станет реальностью бред.
Столь же бессмысленна слава, правды в религии нет.
Здесь, от блестящей пустыни прочь отойти не спеша,
Знаю: становится ныне меньше и меньше душа.
Грежу, не веруя в чудо, не обладав, отдаю
И, не родившись покуда, смерть принимаю свою.
Необычайна услада: бризом прохладным дышу,
И ничего мне не надо: бриза всего лишь прошу.
Это на счастье похоже, то, что дано мне теперь:
Мягко песчаное ложе, нет ни страстей, ни потерь.
Выбрав тишайшую участь, слушать, как плещет прибой,
Спать, не тревожась, не мучась и примирившись с судьбой,
В успокоенье отрадном, от изменивших вдали,
Бризом пронизан прохладным здесь, у предела земли.
«Ветер нежен, и в кронах древесных…»
Ветер нежен, и в кронах древесных
Без него зарождается дрожь.
Спит молчанье в пределах окрестных.
Даль, куда и зачем ты зовешь?
Я не знаю. По собственной воле
Меж собой и природою связь
Создаю, на зеленое поле
Как тяжелый мешок повалясь.
И душой — словно спинкой звериной,
Обращенной в простор голубой, —
Ощущаю, как бриз над долиной
Бытие подменяет собой.
Взором медленным шарю без толку,
Нет ли в поле кого, на виду?
В стоге сена ищу я иголку —
Дай-то Бог, ничего не найду.
«Кто в дверь стучит мою…»
Кто в дверь стучит мою,
В столь горькую годину —
Постиг ли, как таю
Своей души кончину?
Он тайну ли постиг
Моей судьбы несчастной?
Как ночью каждый миг
Томлюсь тоской напрасной?
Что на устах — печать?
Что прозябаю сиро?
Зачем же в дверь стучать
До окончанья мира?
«Старая песня в соседней таверне…»
Старая песня в соседней таверне:
Скольким похожим внимал на веку.
Слушаю, в сумрак уставясь вечерний,
И без причины впадаю в тоску.
Пусть я не знал этой песенки старой,
Это не важно, не важно ничуть.
До крови ранено сердце гитарой,
Кончились слезы — а то бы всплакнуть.
Вызвана кем и явилась откуда
Эта печаль, не моя и ничья?
Всем на земле одинаково худо,
Прошлое — вечная боль бытия.
Жизнь завершается, скоро — в потемки.
Грустная песня, печальная весть.
Есть лишь мотив, незнакомый, негромкий.
Есть только то, что пока еще есть.
«Сон безысходный коснулся чела…»
Сон безысходный коснулся чела —
Тягостен, горек.
Слышу: гармоника вновь забрела
Прямо во дворик.
Вьется незримою нитью мотив,
Весел, несложен.
Разум, соломинку счастья схватив,
Странно встревожен.
Ритмику танца ловлю на лету —
Смерть всем заботам!
Сердце, отдай же свою теплоту
Простеньким нотам!
Снова мотив сквозь окошко проник —
Так же, как прежде.
Рвется душа — хоть на час, хоть на миг —
К новой надежде.
Что же, исчезнуть и ей, отгорев,
Сумрак все ближе.
Вечной гармоники вечный напев,
Не уходи же!
Если б отдаться мечте, забытью
Мог навсегда я!
Губит гармоника душу мою,
Не сострадая.
Совет
То, что видишь во сне, окружи частоколом,
Сад устрой, оборудуй дорожки к жилью,
А затем, возле самых ворот, впереди,
Посади и цветы — пусть по краскам веселым
Опознают зеваки усадьбу твою.
Там, где зрителей нет, ничего не сади.
Делай клумбы у входа как можно богаче,
На парадный фасад не жалей красоты,
За порядком приглядывай ночью и днем.
Но на заднем дворе все да будет иначе:
Пусть покроют его полевые цветы
И простая трава разрастется на нем.
Защитись от реальности жизнью двойною,
Не давай покушаться на тайны твои,
Ни морщинкой не выдай на гордом челе,
Что душа твоя — сад за высокой стеною,
Но такой, где одни сорняки да репьи
И сухие былинки на скудной земле.
«В резьбе и в золоте, кадило…»
В резьбе и в золоте, кадило,
Дымя, качается устало.
Стараюсь, чтоб душа следила
За исполненьем ритуала.
Но — вижу взмах руки незримой,
Неслышимую песню внемлю,
В иных кадилах струи дыма
И чую сердцем, и приемлю.
Чем длится ритуал успешней,
Тем он причастней горней славе,
Где вечен ритуал нездешний.
Явь — только то, что выше яви.
Кадило движется; повисли
Дымки, напевы зазвучали, —
Но здешний ритуал — лишь мысли
О том, нездешнем ритуале.
К подножью Божьего престола
Душа свершает путь безвестный…
И шахматные квадры пола —
Суть мир земной и мир небесный.
Элегия тени
Мельчает род, и опустела чаша
Веселья прежнего. Уже давно
Холодный ветер — ностальгия наша,
И ностальгия — все, что нам дано.
Грядущее минувшему на смену
Ползет с трудом. А в лабиринтах сна
Душа везде встречает только стену;
Проснешься — снова пред тобой стена.
Зачем душа в плену? Виной какою
Отягчены мы? Чей зловещий сглаз
Нам души полнит страхом и тоскою
В последний сей, столь бесполезный час?
Герои блещут в невозможной дали
Былого, — но забвенную страну
Не видно зренью веры и печали;
Кругом туман, мы клонимся ко сну.
Который грех былого столь жестоко
Бесплодьем искупить пора пришла?
Зачем столь беспощадна воля рока,
Столь сердцу безнадежно тяжела?
Как победить, сникая на излете —
Какой войною и каким оружьем?
Для нашей скудной и заблудшей плоти
Ужели казнь горчайшую заслужим?
Прекрасная земля былых героев —
Под знойным солнцем средь лазурной шири.
Что высоко сияло, удостоив
Всех милостей тебя, возможных в мире! —
О, сколько красоты и славы прежней!
Надежды опьяняющая рьяность —
Увы, чем выше взлет, тем неизбежней
История: паденье в безымянность.
О, сколько, сколько!.. Вопросишь невольно,
Где все, что было? В глубине Гадеса,
Во свете черном никому не больно,
Ничьи стенанья не имеют веса, —
Кого, по воле темного владыки,
Отпустят в жизнь из царства древней тьмы,
Когда придем по следу Эвридики —
Иль станет так, но обернемся мы?
Не порт, не море, не закон, не вера —
Велеречивый, горестный застой
Царит один как мертвая химера
Над скорбной влагою, над немотой,
Народ без рода, стебель без опоры,
Предпочитающий не знать о том,
Что смерть спешит к нему, как поезд скорый,
И все в нутро свое вберет гуртом.
Сомнений и неверия стезя,
Ведущая во глубину сознанья,
Где никакою силою нельзя
Спастись от косной жажды нежеланья.
Сиротству подражая и вдовству,
Мы записать хотим рукой холодной
Тот сон смешной, что видим наяву,
Сон бесполезный, скучный и бесплодный.
Что станет со страной, среди народов
На Западе блиставшей, как маяк,
С когортой рыцарей и мореходов,
Вздымавших гордо португальский флаг?..
(О шепот! Вечер, ночь уже почти —
Сдержи слова ненужной укоризны;
Спокойствием страданье сократи
В огромном сердце гибнущей отчизны.
О шепот! Мы неизлечимы. Ныне
Нас пробудить бы, мнится, только мог
Вихрь той земли, где посреди пустыни,
У бездны на краю, почиет Бог.
Молчишь? Не говоришь? Ужель полезней
В себе лелеять слишком горький опыт,
О родина! Как долго ты в болезни —
И спать-то не умеешь. Жалкий шепот!)
О день, в тумане будущего скрытый:
Король воскресший твердою рукой
Спасет народ, и осенит защитой —
Взаправду ль Бог назначил день такой?
День очищенья от греха и срама —
Когда прийти назначено тебе,
Исполнить долг, разверзнуть двери храма,
Затмить глаза блистающей Судьбе?
Когда же, к Португалии взывая,
К душе-пустыне, дальний голос твой
Прошелестит, как благостная вайя
Над влагою оазиса живой?
Когда тоска, дойдя до крайней грани,
Увидит в час перед рассветом, как
Возникнут очертания в тумане,
Что ныне сердцу грезятся сквозь мрак?
Когда? Движенья нет. Меланхоличный
Черед часов: душа привыкла к яду
Ночной досады, вечной и обычной,
А день способен лишь продлить досаду.
Кто, родина, расправился с тобой,
Отравленною сделал и недужной,
Кто жалкой наделил тебя судьбой,
Прельщая пищей — сытной, но ненужной?
Кто вновь и вновь тебе внушает сны?
Кто вновь и вновь тебя могилой манит?
Твои ладони слишком холодны.
О, что с тобою, в жизнь влюбленной, станет?
Да, ты жива, да, длится бытие, —
Но жизнь твоя — лишь сонные мгновенья…
Все существо облечено твое
Позорною хламидою забвенья.
Спи — навсегда. Знай, греза голубая
Хотя бы не спалит тебя дотла —
Как сон безумный, что любовь любая
К тебе, о родина, — всегда мала.
Спи безмятежно, — я с тобой усну,
Волнениям подведены итоги;
Ты, у надежды не томясь в плену,
Не будешь знать ни жажды, ни тревоги.
Спи, и судьбы с тобой единой ради
Пребудут отпрыски твоей семьи
В таком же сне, и в нищенской отраде —
Обнять стопы любимые твои.
Спи, родина, — никчемна и ничтожна,
А коль узришь во сне надежды свет,
Знай, все — не нужно, ибо невозможно,
И цели никакой в грядущем нет.
Спи, кончен вечер, наступает ночь,
Спи, — ненадежный мир смежает веки,
Предсмертным взором отсылая прочь
Все, с чем теперь прощается навеки.
Спи, ибо все кончается с тобой.
Ты вечной жизни жаждала во славе
Пред этой пустотою голубой —
Быть вечным вымыслом? О, спи, ты вправе
Исчезнуть, не внимая ничему;
Для праздных душ в мечтаньях мало проку;
Вечерний час уводит нас во тьму
Навстречу ветру, холоду и року —
Так, лику смерти противостоя,
Взглянув во мрак, что мир вечерний кроет,
Промолвил римский император: «Я
Был всем, однако быть ничем — не стоит»[23].