вается неприятными мурашками. С волос Апитсуака медленно стекает пот и кровь, руки покрыты багровыми шрамами и зеленой слизью. Он неловко улыбается, пытаясь вытереть о меховую одежду дрожащие руки. Анэ вымученно улыбается в ответ, пытаясь передать все свое тепло и благодарность, и на миг ей даже становится уютно – несмотря на все, что их окружает.
В голове проносится мысль – сколько людей стояло бы сейчас рядом, если б не отец? Инунек мог бы разрастись по-настоящему – со всеми, кто выжил бы, у кого не отняли бы ни кусочка души. Возможно, тогда люди гораздо быстрее бы дали отпор любым существам.
Тишину разрезает тонкий детский крик. Анэ вздрагивает и жмурится, думая, что за это ребенка ударят или грубо выведут отсюда, – но, открывая глаза, она видит, как женщина посильнее прижимает ребенка к себе и неотрывно смотрит в сторону. Люди начинают ошеломленно вздыхать, радость мгновенно исчезает с их лиц. Кто-то кричит. Кто-то падает.
Анэ вслед за ними переводит взгляд.
Тела. Несколько неподвижных фигурок лежат в снегу – темные пятна на белых сугробах. Их силуэты размываются, превращаются в безликие тени, и Анэ хватается за голову, тут же ойкая от боли. Пальцы пропитаны кровью. Багровой, как дом Анингаака.
– Мне… мне надо домой, – шепчет она вслух.
Но ей не удается сделать даже один шаг – она тут же начинает падать и едва успевает схватиться за руку Апитсуака. Он обхватывает ее за плечи и ставит на ноги.
– Надо… домой… – повторяет Анэ, усиленно моргая и пытаясь вернуть перед глазами четкие очертания домов.
И в следующее мгновение все меркнет. Она чувствует, как ее хватают крепкие руки и начинают куда-то тащить. Мысли уносят ее к тому утру, когда она впервые проснулась в этом времени и видела лишь чужое яркое солнце. Только теперь вокруг не тишина, а беспорядочный громкий гул – люди кричат, переговариваются, куда-то бегут, окликают Апитсуака, но перед глазами все мерцает и мерцает темнота, и Анэ все тащат и тащат.
Сквозь дрожь в теле и жар на щеках она чувствует, как тошнота подступает к горлу. Анэ вырывается из хватки Апитсуака, и ее начинает выворачивать на заснеженную землю. Если бы не его руки, Анэ ни за что не поднялась бы – осталась бы в снегу, таком холодном и теплом одновременно.
– Я тебя к врачу веду, хорошо? – громко говорит Апитсуак, но у Анэ нет сил даже промычать в ответ.
Следующие мгновения тянутся долго. При каждом шаге Апитсуака голова взрывается искрами и болью. Анэ по-прежнему ничего не видит. Иногда мысли уплывают, и она проваливается в сон – но новое тело тут же вытаскивает ее обратно, и все неприятные чувства оживают вновь.
Наконец они куда-то приходят. Анэ скорее слышит, чем чувствует, как останавливается Апитсуак и оставляет ее одну. Скрип лестницы, двери – и почти сразу он возвращается с кем-то еще. Знакомый Анэ голос гудит вместе с неизвестным женским, ее тело несколько раз ударяется о лестницу и пол, но очень скоро ее кладут на какую-то жесткую поверхность, оставляя в тишине и тепле.
Тело расслабляется, и Анэ даже удается улыбнуться – пока чьи-то руки не начинают ощупывать ее голову и лицо. Ей неприятно от ощущения чужих пальцев на коже, но Анэ не сопротивляется. Она лежит неподвижно, руки безвольно повисли, голова вот-вот расколется пополам. Боль проникает в череп, в кожу, вгрызается в тело и становится ее частью, пока голову все так же осматривает и крутит во все стороны какой-то человек.
Ей задают вопросы. Она слышит женский голос, тонкий, как у Тупаарнак, и в мыслях представляет, как все еще лежит на кровати в багровом доме и ей часами рассказывают, куда она попала. От этого становится так неуютно, что Анэ со стоном поднимает руку и пытается закрыть ей свое тело.
Голос становится громче, но все равно не пробивается сквозь плотную пелену в ушах. Словно их накрыли толстой шкурой.
– Все будет в порядке, хорошо? – раздается над уходом голос Апитсуака, такой громкий и неожиданный, что Анэ вздрагивает всем телом.
И сразу после этого всю комнату охватывает шум. Топот множества ног, крики, стоны. Все о чем-то переговариваются, кого-то окликают, тащат и бесконечно ходят по комнате и дому. Становится душно и жарко, и Анэ пытается вдохнуть как можно больше воздуха – но он словно иссяк.
– Сможешь расслабиться? – Слова Апитсуака стучат как бубен.
Анэ понимает, что он сел где-то рядом с ней. Рука касается ее головы, ложится на нее теплой шапкой, надежно защищающей от мороза.
– Папа… я не умру? – еле выдавливает она из себя. Слова с болью вырываются из горла и исчезают, не найдя ответа.
Анэ представляет свою безжизненную оболочку, навсегда затерянную в чужом, враждебном будущем, без права вернуться домой. Ей хочется верить, что хотя бы душа ее рано или поздно соединится с отцом, но эта надежда меркнет в мерцающей темноте, вытесняется бешеным стуком сердца.
А вместе с тем наступает понимание – она правда может умереть. Прямо здесь, вот так быстро и глупо. И она хватается ослабевшими пальцами за жесткую ткань покрывала и впивается в нее ногтями, пытаясь хоть как-то удержаться в мире живых.
– Нет, конечно, – после недолгого молчания отвечает Апитсуак. Его голос теплом разливается по телу. – Это просто сотрясение. Но… тут и другие люди… есть и мертвые, и раненые, понимаешь?
Анэ выдыхает и тут же закашливается. Она не умрет. Не останется в этом чужом мире, в незнакомом доме и с незнакомыми людьми. В глазах горчит, и по щекам медленно стекают первые слезы.
А потом Анэ замолкает и наконец-то позволяет себе унестись в глубокий черный сон.
…Просыпается она в тишине, лишь изредка прерываемой чьими-то долгими стонами. В воздухе чувствуется неприятный, наполняющий дрожью запах, от которого тут же сводит живот и зубы. Анэ медленно открывает глаза и поднимается, проверяя голову, – боли нет, но мир перед глазами еще немного плывет.
Белая стена. Анэ тут же замечает на ней маленькие красные пятна – и не может не думать, что они принадлежат ей. Щупает руками голову и чувствует ткань с одним мокрым пятном. На пальцах она снова видит кровь.
Рядом на кушетках лежат несколько человек. Их головы и тела покрыты теми же пятнами крови. Тихо стонущий ребенок, неподвижный старик, женщина, держащаяся за голову. Фигуры больных выглядят так беспомощно среди белых стен, что Анэ хочется расплакаться и убежать отсюда как можно скорее.
Она озирается в поисках Апитсуака, но тут же себя останавливает. Разминает затекшие конечности и медленно встает, нащупывая ногами пол.
Она все в той же одежде, и волосы ее неприятно липнут на лоб, мокрые и грязные от страха и пота. Анэ вспоминает серое существо и его длинные, неестественно вывернутые ноги – а затем и руку, такую сильную, что оно за один миг схватило ее и потом так же быстро бросило на камни. Она видит как наяву свое падение и понимает, что только чудом осталась жива.
Или не чудом?
Тело тут же отзывается знакомой пульсацией. Очертания перед глазами то размываются, то обретают удивительную четкость. На раненых она старается не смотреть, но ей все равно удается увидеть красные пятна на белых бинтах, обмотанных вокруг смуглых рук.
Нельзя, нельзя так безрассудно кидаться на духов.
За дверью раздаются быстрые шаги, и в комнату входит девушка в белой одежде и с длинной черной косой. Коса эта подпрыгивает при каждом ее шаге, словно живет своей жизнью.
– Вы проснулись! – щебечет девушка и тут же подбегает к Анэ. Тонкие руки уверенно оттаскивают ее обратно к постели. – Вам нельзя сейчас много ходить. Нужно отдыхать. У вас было сотрясение…
– Я умру? – тихо спрашивает Анэ, больше на всякий случай, чем серьезно.
Тяжело признаться себе, что она не понимает и половины происходящего. Неужели ее положили в одну комнату с умирающими? Как настолько сильно раненные люди могут выжить? Что такое сотрясение и почему все говорят так, будто это обычное дело?
Девушка смотрит на нее с удивлением и страхом.
– Нет, конечно… но вам надо лежать.
Не отрывая от девушки взгляда, Анэ садится обратно. Кровать под ней скрипит. Кто-то в углу комнаты издает тихий стон.
– Меня зовут Куук, я помогаю врачу… Он сейчас занимается самыми тяжелыми.
Что происходит дальше, Анэ не может понять. Куук осматривает ее голову со всех сторон, водит по сторонам пальцем и просит за ним следить, меняет повязку – Анэ замечает, насколько старая повязка пропитана кровью, но молчит, – затем говорит ей открыть рот и сует туда какой-то предмет вместе с водой. Все это происходит быстро, за пару десятков вздохов.
Попутно Куук пытается ей что-то объяснить, но многие слова Анэ не понимает: «у вас было сотрясение», «ничего страшного не произошло, но вам нужен постельный режим и таблетки», «вот, возьмите это, пейте трижды в день от головной боли, если будет бессонница или что-то еще – приходите сразу ко мне».
Тело откликается приятным теплом. Анэ молча принимает в руки какую-то коробку.
– Вы Анэ, правильно?
Она медленно кивает. Куук очень быстро заканчивает осмотр и, пробурчав что-то себе под нос, уходит к другим раненым. Тогда Анэ, еще раз ощупав голову и убедившись, что повязка теперь сухая, быстро выходит из комнаты, пробегает по коридору и наконец, повозившись с тяжелой входной дверью, подставляет лицо холодному ветру и ярким лунным лучам.
Улицы опустели. В окнах домов горит тусклый свет. Где-то вдалеке, между горами, раздается протяжный вой и стук костей – такой далекий и такой громкий одновременно. Анэ пытается разглядеть хоть какие-то силуэты на холмах, но все скрыто плотной бурей, через которую можно увидеть только яркие-яркие искры.
Там, в горах, клубится злая сила. Она притаилась на время и пока что лишь пугает своим воем и стуком – звук оседает на коже, впечатывается в память и звенит, звенит в ушах, даже когда все затихает. Анэ заставляет себя вспомнить слова духа: все ангакоки мертвы и деревня беззащитна.
Это только начало.
Она проходит мимо разноцветных пятен домов. Мимо собак, мирно спящих на цепи и роняющих на снег тяжелую слюну. Сквозь двери и стены она слышит глухой стук, крики и напряженные громкие разговоры.