Крепкие руки подхватывают ее под мышки и уносят из комнаты.
– Закончи… ритуал. – Это его голос, голос отца.
Перед глазами вспыхивает черная макушка, затем все тело, восстающее из сугроба. Он отряхивается от снега, вытирает лицо от медвежьей крови и простирает руки вперед, к уже неподвижным волнам.
И пока ее уносят, она смотрит на него в упор – на пустой, качающийся череп отца, и издает пронзительный, истошный крик.
…Тупаарнак мечется по кровати и стонет. Анэ открывает глаза на полу в ее комнате.
Она проводит пальцами по ушам и со страхом смотрит на свои руки – но нет уже никакой свежей крови, лишь старые багровые пятна.
– Тупаарнак? – зовет она женщину, но та продолжает двигаться из стороны в сторону и едва слышно стонать.
Вздохи ее тяжелые, она сипит и, кажется, пытается что-то сказать – но ничего не выходит.
На дрожащих ногах Анэ поднимается с пола и бредет к кровати.
Все постельное белье в крови. Белые одеяла запачкались в багровом, словно в цвет ее собственных рук, – и Анэ отмахивается от шепота отца в голове, который велит ей поймать дух ребенка.
Нужно кого-то позвать.
Из соседней комнаты доносится звон бубна.
– Уярак… – хрипит Анэ, не способная кричать – горло болит, и голос ее получается гораздо тише, чем она бы хотела.
Тупаарнак, не открывая глаз, хватается за живот.
Собирая последние силы, Анэ выбегает из комнаты на трясущихся от боли ногах и сама не замечает, как оказывается прямо рядом с танцующим Апитсуаком. Он ритмично стучит в бубен и напевает что-то, но Анэ уже не может расслышать слова – она рассеянным взглядом выхватывает фигуру Уярака, вцепляется в одежду, едва не срывая меха с его тела, и повторяет:
– Тупаарнак… Тупаарнак… нужна… помощь… врач…
Дверь в комнату громко захлопывается. Звон бубна нарастает.
– Закончи! Ритуал! – кричит в голове голос отца, и Анэ не успевает ничего сделать, как Апитсуак завершает свою песню.
Все предметы Анингаака взлетают на воздух. Маски, амулеты, костюмы и зубы резко поднимаются и падают на пол. Сотрясается весь дом.
В ушах Анэ раздается протяжный гул – сначала оглушительно громкий, а затем все тише и тише.
Дверь открывается, и Уярак выбегает из комнаты.
Тупаарнак перестает стонать.
Апитсуак падает на пол.
Без опоры на Уярака Анэ уже не может прямо стоять. Перед глазами все плывет, она пытается найти череп, прежде чем рухнуть, – но вместо комнаты Анингаака видит лишь дрожащее темное озеро, и никакой череп разглядеть невозможно.
И только она начинает слабеть и оседать на ковер, как на улице раздаются громкие, оглушительно громкие крики. Кричат женщины. Да так сильно, что очертания перед глазами вновь набирают силу, возвращают четкость и цвета.
Она заставляет себя твердо встать на место. Моргает, возвращая себе зрение. Череп исчез, все предметы на месте, Апитсуак лежит без движения, распластавшись по полу. Та же комната – коричневые стены, шкафы, амулеты, шкуры, бубен. За стеной – шаги и шорохи. Скрип кровати и низкий голос Уярака, который что-то быстро говорит.
Анэ закрывает глаза, вспоминая слова Анингаака: слушай тело, научись им управлять, давай силе свободу. Перед ней восстает уже такая знакомая пещера – блестящие черные стены, плеск воды, тонкая полоска лунного света и искры, искры, искры. Она пытается нащупать в сыром воздухе руку отца и почти видит его дух – нечто смутное в темноте.
И в голове звучит песня.
Тихая-тихая. Едва слышная, оседающая в голове. Анэ делает глубокий вдох, морщась от неожиданной боли в легких, и открывает глаза. И идет мимо неподвижного Апитсуака, мимо стонущей девушки, к полке, на которой лежит груда серых костей. Длинных и тонких, словно фигурки, которыми она играла в детстве. Она крепко хватает столько костей, сколько может поместить в ладонь.
Женщины продолжают кричать.
И под их крики Анэ застывает, не понимая, что делать. Она смотрит на свои руки – чистые, мягкие, никогда не бывавшие в охоте. И, до некоторых пор, в битве с духами. В ушах ее звенит женский крик – тонкий, высокий, почти визг.
Анэ пытается себя уговорить, но не может сдвинуться с места.
Она не отец. Она простая девушка. Она кто угодно, но не ангакок.
В голове истошно орет голос Анингаака: «В твоем теле клубится большая сила, подчинись ей, дай ей разгореться!»
– «Вы показали мне это, чтобы я научилась управлять силой ангакока и вернулась домой сама?»
Анэ хочет убежать в угол комнаты, но она словно прикована к полу. Пытается бросить кости, но руки ее не слушаются – они заледенели и застыли.
Анэ может только дышать – прерывисто и часто.
Женщины вновь кричат – их отчаяние просачивается сквозь двери и окна, оскверняет воздух, проникает в самое сердце и облепляет его подобно голодным червям.
Анэ кажется себе очень маленькой – мелкой фигуркой по сравнению с тем, из-за чего эти женщины кричат. С тем, что принесла буря. Она видит в окне разноцветные искры, видит белую пелену, в которой нечто издает оглушительный вой. Он смешивается с женскими криками и свистом ветра.
Апитсуак лежит едва живой. Отец умер.
Или все-таки не умер?..
Руки начинают дрожать так сильно, что Анэ не удерживает кости и рассыпает их по полу. Они падают с тихим треском. Перед глазами все вновь расплывается из-за подступивших слез – и Анэ заставляет себя наклониться и собрать столько костей, сколько может нащупать дрожащими руками.
Заставляет себя помнить, что Апитсуак лежит на полу, а где-то в соседней комнате истекает кровью Тупаарнак. Сердце бьется быстро, громко, и тело откликается слабой судорогой, скребущей кожу изнутри.
Ветер свистит и рыдает за окном, и в этой сумасшедшей пучине раздается громкий детский плач. Ребенок плачет так громко, что это кажется невозможным, – но стоны и всхлипывания достигают этой тихой мертвой комнаты, просачиваются сквозь стены и окна.
– Дети! Дети! – кричит одна из женщин, и тогда Анэ сбрасывает оцепенение.
В голове сразу всплывают тонкие детские ручки, посиневшие от дыхания смерти. Те, кого отец спасал, и те, кого все-таки не спас.
Усилием воли она тащит себя из комнаты, в коридор, из дома. Расстояние она преодолевает в несколько стуков сердца.
Открыв входную дверь, она погружается в холодную бурю и отчаянно глотает ртом воздух. Сквозь бесконечный рой снега и искр Анэ видит две черные фигуры – тех самых кричавших женщин, только теперь их голоса кажутся тоньше и тише, и их перекрывают отчаянные всхлипывания ребенка. В пелене снега виднеются яркие пятна крови.
– Что случилось?! – кричит Анэ, и голос ее раздирает шумную бурю – голос необычайно громкий, такой, какого она сама от себя не ожидала.
– Дети! Духи! – кричат женщины издалека.
Анэ быстро спускается по лестнице и бежит к ним – так стремительно, что едва не падает со ступеней. Ветер подгоняет и чуть не подбрасывает ее тело в воздух. Разрезая бурю, жмурясь от ярких искр, она подбегает к женщинам и пытается крепко встать на ноги… и только тогда замечает четырех синих, сгорбленных детей. Вернее, не детей – полупрозрачных фигур, неподвижных на сильном ветру. Вокруг них скапливаются искры. Анэ пытается вглядеться – скользит взглядом по синим телам, маленьким ручкам и ножкам, полностью белым глазам. Их кулачки плотно прижаты к бедрам. Волос нет – лысые маленькие дети, при виде которых Анэ тут же хочется исчезнуть, раствориться в этой буре.
А прямо над ними кругами летают и ухают четыре огромные совы.
Уханье кажется Анэ лишь выдумкой – но совы звучат так громко, что она перестает слышать все вокруг. И бурю, и женщин.
Все сжимается в один миг.
Анэ моргает один раз – и совы замедляются.
Второй – и они устремляются к ней.
Неотрывно глядя на широкие крылья, с каждым взмахом приближающие к ней птиц, Анэ начинает петь ритуальную песню. Ту самую, что нашептала ей пещера. Слова сами вылетают из горла и летят по холодному воздуху, летят прямо к совам и неподвижным синим детям.
Темнота и резкая боль. Одна из сов полоснула ее по лицу – и следом же подлетает вторая. Мгновение – и щеку вновь ошпаривает болью, яркой-яркой. Анэ едва не падает, но удивительно сильные ноги держат ее на месте – она зажмуривается и закрывает лицо руками, в которых все еще зажаты кости.
Ветер воет, ветер бесчинствует, он едва не срывает с нее одежду. Руки и лицо Анэ не чувствует – но чувствует древнюю силу, что разгорается с каждым мгновением пения.
Кости гладкие, словно их годами точила вода. Продолжая петь дрожащим голосом и стараясь не смотреть на сов, которые вот-вот снова достигнут ее лица, Анэ начинает ломать кости.
Одну за другой.
Не открывая рта, дети издают единый громкий стон, который почти полностью перекрывает вой ветра. Совы резко падают на снег. Фигурки детей постепенно сливаются с воздухом, становясь одним белым полотном, – Анэ кажется, что они превращаются в искры и продолжат летать, не исчезая и не отпуская.
Она прекращает петь лишь тогда, когда окончательно пропадает последний из детей. И только она закрывает рот, как понимает, что в одном из них были очень знакомые ей черты.
Буря затихает. Ветер все еще бушует, и снег все еще сыплется на землю, но Анэ всего этого как будто не слышит. Мир вокруг окрашивается даже не в белый – в тусклый серый цвет.
Раненная совой щека горит только сильнее.
Анэ пытается разглядеть очертания ребенка, маленькой-маленькой девочки, в уже сплошной тьме – но ничего больше не видит. Лишь пустоту и одиночество. Женщины одновременно издают облегченный вздох, и Анэ вдруг хочется прогнать их вслед за детьми. Потому что она прекрасно знает, что это за духи и почему они были здесь.
Ангиаки. Духи детей, восставшие после смерти с одним лишь желанием – отомстить за то, что их оставили умирать из-за холода и голода.
– Спасибо вам! – Чья-то рука дергает ее за рукав. – Мы бы без вас пропали!
Анэ неотрывно смотрит на трупики сов, припорошенные снегом. Их почти не отличить от сугробов – выдают лишь черные пятна на перьях. Она медленно опускается на колени и протягивает к ним руку – знает, кого ей напомнили эти души.