Думать об Анингааке становится все сложнее, поэтому Анэ мыслями вновь возвращается к вечеру, с которого все началось. Как череп отца оказался в море? Не потому ли, что он умер во время ритуала и волны поглотили его? А может, он дождался старости и ушел добровольно, сгинув под толщей воды? Думал ли о ней перед смертью, вспоминал ли все годы, что они провели вместе?
Ведь он был с ней в прошлом, и появился здесь – в виде бесплотного духа. Их не разлучило даже время, лишь изменилась форма связи между ними.
На мгновение ей хочется вызвать дух отца – просто чтобы спросить, как он умер, не мучился ли. И… и что ей сделать, чтобы он обрел настоящий покой?
– Что Анингаак мог в тебе заметить? – помолчав, спрашивает Анэ, разглядывая потрескавшуюся от холода кожу на руке.
– Мне снились особенные сны. Я их слабо помню… но там было темно и сыро. Сначала мне было страшно, все казалось таким настоящим, что я не всегда понимал, сплю ли вообще. А потом приходило что-то совсем другое. Могущество. Знание. Я как будто все понимал, знал все на свете – и проснувшись, пел песни на незнакомых языках. Мама даже думала, что я где-то услышал датский. – Апитсуак тихо смеется. – Показывала меня кому-то. Но это был абсолютно другой язык. После этих снов я как будто слышал, как живет природа. Слышал шепот везде. Видел… то, что скрыто от других. Если очень чего-то хотел… иногда это сбывалось. Не знаю, как по-другому объяснить, но Анингаак сразу понял, что я обладаю силой. А еще.
Тут Апитсуак замолкает, и Анэ в нетерпении дергает его за руку.
– А, да. В общем, вода. Я не помню, что мне снилось, но помню, что там текла вода. И так сыро, что было тяжело дышать. Мне потом годами снились кошмары про эту воду… как она просто стекает на пол и на мою голову, и так бесконечно. Да и сейчас иногда тоже снится.
Анэ впервые хочется обладать полной силой ангакока. Такой, чтобы заглянуть в голову Апитсуака и вытащить этот сон. Чтобы понять, была ли это та самая пещера, в которой она оказалась после ритуала.
– Я… я понимаю, о чем ты, – говорит она слишком громко, и тут же опускает голову.
– Конечно. У тебя тоже все это было. Иначе отец не стал бы тебя учить, – пожимает плечами Апитсуак.
Анэ со вздохом потирает виски. Ее взгляд падает на пол – на светлое дерево с красными пятнами. Одно пятно кажется ей особенно интересным – внизу круглое, а сверху расплывается, образовывая маленькое облачко. Едва заметное, совсем уже стертое и почти слившееся с деревом. Она смотрит на это пятно и думает о том, что следы – что бы ни случилось – всегда остаются.
– Я маленькая неспособная девочка, и никто ничему меня не учил, – шепчет Анэ, представляя, как держит в руках черную макушку отца и резко вытаскивает его из сугроба.
– Что?
Она молчит. Апитсуак подсаживается поближе на кровати и осторожно накрывает ее ладонь своей, отчего Анэ вздрагивает и отстраняется.
– В тебе точно что-то есть, – тихо говорит он, смотря куда угодно, но только не на нее. – Это может быть плохо, может быть хорошо. Но ангакоком нельзя стать просто так. Неужели отец тебе ничего об этом не говорил?
Анэ качает головой.
– О, кстати! – Апитсуак встает и выбегает из комнаты.
Она не успевает даже ничего подумать, как парень возвращается – с тарелкой, на которой белой горкой возвышаются мактаки.
Он шумно садится на кровать и выставляет тарелку между ними.
– Ты же знаешь, что такое мактаки?
Анэ смотрит на спокойное лицо Апитсуака, а потом начинает смеяться. Громко и долго. Ведь мактаки – это самое привычное, самое простое для нее блюдо, которое ели все. Парень подхватывает ее смех, и вот они уже вместе хохочут над тарелкой. Из Анэ выходят и смех, и усталость, и страх, и все-все, что она успела испытать за эти странные дни, самые сумасшедшие в ее жизни.
Наконец они успокаиваются. Анэ смахивает редкие слезы и опускает взгляд на тарелку – и тут же на нее обрушивается жестокая, темная волна воспоминаний.
Она долго смотрит на мактак, прежде чем погрузить в рот кусочек. Толстая белая полоска с красными пятнами. Твердая, но после нескольких мгновений в ее теплых пальцах мактак размякает и начинает сочиться жиром. Влажными пальцами она отправляет его в рот и начинает бездумно пережевывать.
– Мы наловили достаточно тюленей и китов. Сейчас в море нет ничего, все рыбы будто исчезли… но запасы у нас большие, – с набитым ртом говорит Апитсуак. – Много не едим, но голодать не будем. Скоро, надеюсь, все это закончится…
– Уверен? – спрашивает Анэ после того, как мактак окончательно растворяется у нее во рту. Вкуса она не почувствовала.
– Да. Любая буря рано или поздно закончится.
Анэ кивает и отворачивается. В голове – отчетливое ощущение, что она больше никогда ничего не сможет съесть. Вкус мяса переплетается с горечью воспоминаний об Арнак, от которых становится больно и пусто.
Мысль о погибшей девочке очень быстро переходит к мысли о нерожденном ребенке Тупаарнак, и Анэ зажмуривается, скрываясь от темных образов. Багровых, с примесью клубящейся тьмы.
– Я не хочу возвращаться в тот дом, – тихо говорит Анэ, и слышит, как Апитсуак кладет тарелку на кровать.
– Из-за Тупаарнак?
Она кивает, все не решаясь открыть глаза. Но Апитсуак медленно накрывает ладонью ее руку – нежное тепло растекается по коже и пальцам. Непривычное тепло. Такое, что тут же хочется убрать ладонь – ведь она этого не заслуживает, из-за нее погиб ребенок Тупаарнак, из-за нее дух отца пришел в Инунек и все, все, все это случилось. Но Анэ не позволяет себе даже пошевелиться.
– Останься здесь. Нам лучше держаться вместе, – твердо говорит Апитсуак. – Когда опять кто-то из-за холмов вылезет, мы сможем вдвоем что-нибудь придумать. И мама будет не против.
Анэ кивает и все-таки убирает руку. Ей тут же становится легче дышать. Она открывает глаза, и взгляд тут же падает на стену – просто пустую стену, на которой ничего не отражается и ничего нет. Так спокойнее.
– Тебе что-нибудь нужно из дома Анингаака?
Она вздыхает и мотает головой. У нее ничего нет со времен того проклятого ритуала. И ей уже неважно, где и на чем спать или во что одеться, – лишь бы хоть ночь провести в безопасности, в чистом и незапятнанном кровью доме.
И наконец, с усилием сглотнув, Анэ решается задать вопрос, который всегда был где-то на поверхности:
– Почему ты постоянно мне помогаешь?
– А почему нет? – с усмешкой отвечает Апитсуак, но тут же продолжает серьезно: – Как-нибудь я тебе расскажу обо всем. Но не сейчас. Сейчас нам нужно защитить Инунек от этого… что бы это ни было.
Она смотрит на последние мактаки, чувствуя, как начинает болеть голова. Ей уже не хочется думать ни о каких загадках, которые никто не может ей объяснить. «Как-нибудь» – и ладно.
Анэ проводит руками по лицу, пытаясь отыскать в своем теле последние силы. Закрывает глаза – и комната исчезает. Закрывает руками уши – и больше не слышно, как Апитсуак ест проклятые мактаки. Еще чуть-чуть – и можно поверить, что она в своей хижине и ничего ужасного не произошло.
Впервые за день Анэ выходит на улицу – по бокам молчаливо стоят разноцветные дома. И горы, возвышающиеся над ними, смотрят на вечное море – там все еще клубится и завывает буря, и разгораются разноцветные искры, и издает глухой рык что-то мертвое и живое одновременно.
Глаза слепит яркий свет, пробивающийся сквозь облака и снегопад. Анэ подставляет лицо солнцу и чувствует, как согревают теплые лучи, даже несмотря на мороз вокруг.
Люди напуганы. Она видит это в каждом движении, в каждом взгляде. Вот две женщины быстро идут, прижавшись друг к другу, – они только что взяли себе куски мяса и теперь торопятся домой. Вот мужчина пытается успокоить собак – они все лают и лают, словно предчувствуют беду, – хотя теперь, конечно, беда затаилась во всех грядущих днях. Собаки пытаются вырваться, цепи натягиваются донельзя, а потом резко дергают беспомощных животных к себе. Они скалятся и рычат под лязганье железа.
Анэ переводит взгляд на маленькую сгорбленную женщину, ведущую за руку ребенка. Мальчик без остановки что-то говорит, дергает за руку мать, и в конце концов она отвешивает ему оплеуху – на что вздрагивают и ребенок, и Анэ. Мальчик затихает, и они проходят улицу в полной тишине.
Все, что Анэ видит, – это удары, перешептывания, злые собаки и тела животных. Их мясо и шкуры. Капающие на землю последние капли крови. И злой, бездушный снег, который все валит и валит, и погружает их в бурю, неизвестность и одиночество.
Анэ спускается по лестнице и начинает идти. Мимо домов, мимо людей – к морю. Ей хочется взглянуть поближе на волны, те самые, что унесли отца. Возможно, она вновь найдет там его череп – возможно, дух отца все это время ждет ее там, среди волн, чтобы подсказать выход. Ведь тело, ее непонятное могущественное тело, защищает от духов и подкидывает самые разные песни и знаки, но вовсе не те, что нужны для возвращения. Что бы она ни делала, ей все еще непонятно, как же вернуться домой.
Легкий толчок. Ее неожиданно останавливает чья-то рука. Анэ тут же отскакивает и поворачивается – но видит лишь настороженного Уярака. Его виноватый взгляд, слабую улыбку.
– Извините, если напугал. Я просто хотел… поблагодарить вас. – Он разводит руками и легонько кивает.
Анэ выдыхает. Она вспоминает, как Уярак принес на руках дочь – почти видит перед глазами ее безжизненную тонкую руку и его лицо, полное тревоги и сосредоточенности одновременно. Теперь он стоит среди домов, по щиколотку в снегу, а позади него все ходят и ходят люди. Но Анэ старается на них не смотреть – из раза в раз они только разочаровывают.
– Да… да, конечно, – бормочет она, глядя куда-то на его ноги.
– Я потом отвел дочь к врачу, с ней все хорошо. Так что… спасибо вам.
Анэ молча кивает, все еще не решаясь взглянуть мужчине в глаза. Ведь она ничего не сделала – а его дочь никогда не подобрала бы череп, если б не ритуал и не Анэ.