Чудом она находит прорубь – маленький круг с неровными краями льда. Заставляет себя улыбнуться и машет махаха рукой – он тут же смеется и подпрыгивает к ней, облизывая руку. Даже на языке его копошатся личинки… Судорожно сглотнув, Анэ рукой указывает существу на прорубь, и тот быстро подходит к ней, склоняясь надо льдом.
Уярак замахивается и проталкивает махаха прямо в воду.
Существо издает оглушительный мерзкий смех, который надолго застывает у Анэ в ушах. Махаха пропадает в черноте моря и в первые мгновения дико бьется о прозрачный лед, и Анэ видит быстро уплывающее синее пятно.
Совсем скоро на берегу не остается никаких звуков. Тишина. Течение воды. Медленно падающий снег. Пытаясь отвлечься от животного смеха, все еще звенящего в голове, Анэ поворачивается к Уяраку.
– Я хотела… – Голос ее дрожит.
– Это неважно. С таким слабым существом я мог справиться и сам, – говорит Уярак, протягивая к ней руки.
Анэ отходит от него на шаг.
Они замолкают на несколько мгновений, не отрывая взглядов друг от друга. Анэ пытается увидеть в его глазах страх или хотя бы удивление, но он кажется ужасно спокойным.
– Вам не нужно тратить свои силы на все подряд, – продолжает Уярак. – Вы с Апитсуаком – единственная наша надежда. Как скоро здесь появится еще один дух? Кто защитит нас, если вы умрете?
– А… Апитсуак, – говорит Анэ своим самым тихим и неловким голосом, от которого ей самой становится тошно. – Неужели моя жизнь так важна?
Ее слабая, маленькая, дрожащая жизнь, которая и так держится на волоске в этом безумии. Образ отца то блекнет, то набирает яркость и силу – но чем дольше она здесь, тем тяжелее его удерживать.
– Анэ, если мы и справимся с гневом духов, то только благодаря вам с Апитсуаком.
Наконец Уярак поднимает на нее взгляд, и от добра и теплоты в его глазах ей становится неуютно. Анэ смотрит на холмы, где раскинулся разноцветный Инунек, и со вздохом решается сказать:
– Мне кажется, отец задумал что-то нехорошее тогда. Во время ритуала.
– Почему вы так думаете? – быстро спрашивает Уярак, как будто совсем не удивленный.
– Мне было так страшно в ту ночь… – Анэ вглядывается в лежащие впереди дома – цепляется взглядом за каждую крышу, каждое окно, каждую темную фигурку рядом, лишь бы не позволять себе мыслями погрузиться в тот ритуал. – И этот буковник. Здесь что-то не так. Я пока не знаю что… но отец никогда не надевал на меня медвежьи шкуры. Никогда не было столько крови на мне… и такого большого костра тоже не было.
– Когда вы вернетесь в прошлое, вы узнаете наверняка, – тихо говорит Уярак.
Анэ молчит. Слова, что вертятся в голове, никак не ложатся на язык. Они жгутся, летают в панике, словно черный рой насекомых, но все не могут вырваться из ее рта. Воздух кажется таким холодным, что дышать приходится медленно, осторожно.
– Я… я не думаю, что меня ждет там что-то хорошее, – наконец выговаривает она.
Анэ старается разглядеть фигуру отца между домов, но там только бродят и разговаривают чужаки. Их голоса доносятся до берега тихим шелестом.
– Силы бывают темными. Опасными. Иногда для этого должна пролиться кровь.
– Анингаак был таким же? – тихо спрашивает Анэ, уже зная ответ.
Уярак тяжело вздыхает.
– Да, наверное. Он был жестоким, это правда.
Анэ неосознанно тянется к своей щеке.
– А Апитсуак? – еще тише спрашивает она.
– Апитсуак должен стать ангакоком. Нам нужно быть сильными здесь, в Инунеке. Кто-то должен удерживать тьму. В других городах и в других странах могут верить во что угодно… но теперь правда станет известна всем. Я думаю, что с этим кошмаром столкнулся не только Инунек. Если духи и бури у нас – то они и везде на острове. Я так думаю.
– Но Апитсуак не хочет быть ангакоком.
– Он боится страданий, но настоящая сила заключается именно в них. В том… в том, чтобы их преодолеть. Через страдания ангакокам открывается то, что скрыто от обычных людей. У любой силы есть цена, Анэ. Я думаю… думаю, что вы об этом прекрасно знаете.
Они еще какое-то время стоят у берега – Уярак молчит, Анэ ему не отвечает. Нужные слова просто не приходят ей на ум. Если страдания – это путь к силе… то, значит, отец был прав? Анэ вздрагивает. В груди раздается глухая боль. Она не хочет больше страдать, не хочет становиться сильной – и не чувствует, что оно того стоит.
Все вокруг заметает снег – а Анэ так и стоит, пытаясь отыскать правду в сером небе, пока не понимает, что Уярак давно ушел, оставив ее в одиночестве.
Но небо не дает ответов. Молчит и море.
Анэ заставляет себя сосредоточить мысли на том, что случилось совсем недавно. Пытается угадать – что за сила могла отправить ее сюда и поглотить отца, оставив от него лишь гладкий череп? В голове мешается все, что она когда-либо знала о силе и духах, – все ее воспоминания завершаются той ночью, когда отец дрожащими руками разжег костер, запел ритуальную песню и сгинул в темноте.
Анэ рассеянно опускает взгляд на свои ноги – они наполовину погружены в снег. Собаки воют, люди громко переговариваются за ее спиной. С холма звуки доносятся глухо, но она и не пытается расслышать каждое слово – лишь понять, что в поселке есть еще жизнь.
Она подходит ко льду и опускается на корточки – ноги ломит, поясница начинает остро болеть, – и достает пальцами до твердой скользкой поверхности. Холод обволакивает, стягивает кожу – Анэ слегка морщится, но сквозь лед пытается достучаться до того, что живет в море и мучит их всех.
А заодно пытается провести нить между своими воспоминаниями и тем, где она живет сейчас.
Анэ крепко зажмуривается, опираясь на лед. Вспоминает руки отца – сначала дрожащие, затем уверенные и спокойные, а в конце погребенные под толщей снега. Медленно вытягивает из памяти образ – как отец скручивает в руках пучок бледно-зеленой травы, как она едва не крошится у него между пальцами. Как одним быстрым движением кидает пучок в костер. Над костром мгновенно поднимается дым – и не прозрачный, не серый, а ярко-зеленый, и если бы Анэ не стояла, накрытая истекающей кровью шкурой медведя, она бы сразу обратила на это внимание.
Отец использовал буковник прямо перед тем, как на них обрушилась волна и из моря вышла злая сила. Дальше темнота – и макушка отца в снегу, его крик, вторая волна и боль. Жгучая, невыносимая. Огненный шар, устремившийся прямо в сердце Анэ.
Она крутит головой, пытаясь мысленно воссоздать образ буковника в руках отца. Зеленые травинки с вытянутыми во все стороны тонкими листьями. Такие бледные и иссохшие – Анэ вдруг поняла, что отец хранил их долго. Зажмурившись и пытаясь вытянуть из памяти что-то еще, она видит сразу несколько похожих образов – пучок трав в хижине, затерянный далеко среди шкур, пучок трав в руках отца, который он сжимает вместе с добычей, еще один пучок, который он вертит в руках по ночам, думая, что Анэ спит.
Всегда этот пучок.
Анэ открывает глаза – уже заметно стемнело. В лицо бьет злой ветер. Ежась от холода, Анэ разворачивается и быстро идет прочь.
Подняться по холму. Пройти мимо десятков одинаковых домов, отмечая их цвета, яркие даже в начинающейся буре. Пройти мимо багрового дома, отогнать от себя множество воспоминаний, одно неприятнее другого, – и, наконец, быстро добраться до самой важной двери.
Анэ старается не думать о том, насколько долго отец готовился к ритуалу. Что, возможно, годами изучал и собирал эту траву. Что знал, к чему это приведет, но ни разу не предупредил об этом свою собственную дочь.
На холмы опускается тяжелый, тусклый вечер, приносящий с собой еще больше холода и одиночества. Анэ с Апитсуаком стоят на краю поселка, глядя на крыши разноцветных домов, на которые беспрерывно падает снег. Еще немного – и всех их погребет под собой один белый сугроб, безнадежный и одинокий, напоминающий огромную льдину.
Когда Анэ рассказала ему про махаха, он наконец-то предложил то, о чем они должны были подумать еще с нападения скелетов, – призвать духов для защиты Инунека.
Они взяли с собой заготовки для костра и теперь растерянно смотрят друг на друга, не зная, с чего начать, – и боясь вновь прикоснуться к силе, к тому тонкому дрожащему полотну, что отделяет привычный мир живых от мира духов.
Наконец Апитсуак вздыхает и принимается за костер. Анэ молча смотрит, как он разжигает деревяшками огонь, как загорается пламя – и как оно наконец набирает силу.
– Я попробую призвать кикитуков, хорошо? Я знаю, как призвать одного-двух… но чтобы призвать их побольше и надолго – для этого придется постараться, – говорит он, смотря на Анэ.
Она, помедлив, кивает.
У него получается не сразу. Он садится на одно колено, зажмурившись и что-то шепча. Начинает лаять, подобно собаке, – и так похоже, что Анэ вздрагивает и отходит от него на шаг. Огонь шипит и трясется, искры бросаются во все стороны, растворяясь в воздухе и опадая на снег, – и так проходит почти час.
Апитсуак едва не падает в костер – Анэ видит, как со лба его скатываются ручьи пота, как краснеют его щеки, как тяжело он дышит. И наконец у него получается.
Из пустоты вырастают сразу семь собакоподобных существ – и они тут же начинают громко лаять, фыркать и ронять слюну на снег. Их тяжелое дыхание уносит ветер. Анэ оглядывается по сторонам, испугавшись, что ее может кто-то увидеть, но никого рядом нет.
– Думаешь, этого хватит? – спрашивает Анэ, с недоверием глядя на собак.
Они выглядят так, будто готовы убить и разорвать ее на месте. Огромные красные глаза, клыки, покрытые вязкой белой слюной. Они не перестают тяжело дышать ни на миг – наоборот, кажется, что кикитуки становятся все громче и громче.
– Это все, на что я сейчас способен, – с грустью отвечает Апитсуак. – По крайней мере, хоть от кого-то они защитят. О приходе махаха они бы предупредили. Мы… мы бы услышали.
Анэ смотрит на кикитуков, которые разбегаются вокруг поселка, и подходит к Апитсуаку. Помогает ему встать из сугроба. И медленно они бредут домой – чтобы снова бороться и снова выживать.