Предупреждение они услышали очень быстро.
Вновь надвигается буря – предвестник кошмара. Снег сгущается в воздухе, все накрывает слепящая белая пелена, вот-вот – и она поглотит весь мир вместе с Анэ. И глядя, как собираются искры, чувствуя, как нарастает ветер, как бьют его ледяные порывы по щекам, как слезы застывают на коже, Анэ чувствует лишь усталость.
Кикитуки воют так громко, что болят уши. Люди нерешительно приоткрывают двери домов, чтобы тут же их захлопнуть. Немногие оставшиеся на улице быстро разбегаются по домам – их черные фигурки мелькают в белом воздухе и исчезают в едва видных разноцветных пятнах. Но Анэ не может никуда уйти – она прикована к заснеженной земле.
Силуэт отца больше не удается так просто вызвать в памяти. Блекнут образы привычных соседских хижин. Дома Инунека больше не кажутся непонятными и чужими, наоборот, она срастается с поселком – скоро срастется и с бурей.
Очередной вой кикитуков сотрясает землю. Анэ с трудом стоит, но не может заставить себя уйти. Это значит, что кто-то еще пришел в Инунек, чтобы разрушать, ломать и внушать ужас.
Анэ чувствует в себе силы биться – но разум не готов сражаться, вновь защищать неизвестно кого. Не себя даже, не отца, не свое будущее – а обычных людей, которые ее даже и не вспомнят.
Анэ пытается нащупать хоть какой-то смысл в своей новой жизни, но вместо него касается лишь морозного воздуха. Еще немного, и он застынет, превратится в лед. До нее доносятся слабые крики разбегающихся по домам людей, собаки сходят с ума, лязгая цепями, вой становится все громче и громче. Искры множатся, сгущаются, слепят своим разноцветным светом.
А потом выходит существо.
Анэ все так же не может пошевелиться, но четко видит огромную тень, выросшую в воздухе. А вместе с ней – и еще одну маленькую, что судорожно бьется, как будто пытаясь вырваться из хватки существа.
Все вокруг блекнет. Анэ слышит лишь тихий хрип существа и свое собственное дыхание.
Огромными шагами существо сокращает расстояние между ними – несколько стуков сердца, и Анэ уже различает красный свет его глаз. Два источника зловещего, страшного света – в клубящейся мгле.
Детский крик смешивается с лаем собак. Анэ слышит тяжелое дыхание существа, которого не останавливает ни буря, ни холодный воздух.
Оно подбрасывает ребенка вверх – чтобы тут же поймать и посадить себе на спину. Девичий голосок, Анэ уверена, разносится по всему Инунеку. Девочка кричит все тише и уже хрипит, и Анэ словно видит рядом с существом спрятанных в снегу сов. Безжизненные черные пятна с прижатыми к телу крыльями.
Анэ хочет вмешаться – но тело ее не слушается. Руки застыли, ноги погребены в снегу. Она пытается что-то сказать, позвать на помощь, но и голос ее подводит.
Еще несколько мгновений, и существо исчезает в искристой буре. Анэ прерывисто вздыхает. Ледяной воздух устремляется в легкие, обжигает тело. Она бежит по снегу к Апитсуаку – туда, где могут помочь.
…Все быстро понимают, что произошло, но обратиться за помощью больше не к кому – только к ним двоим.
Перед Анэ все мелькает – бегает Тулугак, бегает Апитсуак, кто-то тормошит ее за плечи и пытается что-то спросить. В дом вваливаются люди. Ная, мать Апитсуака, кричит, голоса перебивают друг друга, все дышат, спрашивают и бесконечно говорят, говорят, говорят.
А буря за окном разгорается все сильнее – искрится, шумит, окрашивая воздух в мутную белизну. Все привыкли к морозу и искрам, привыкли к ветрам, что сбивают с ног, но эта буря кажется сильнее. Вновь воют собаки – и что-то похуже собак. Анэ выходит в коридор и тут же оказывается в гуще людей, запертых бурей. Кто-то плачет. Темные фигуры переговариваются, никто не смотрит на нее. Анэ ищет взглядом Апитсуака, но, нигде его не найдя, тихонько проходит к двери ангакока.
Быстро открыть, быстро закрыть, выдохнуть. Апитсуак действительно здесь, стоит у окна и смотрит, сжимая в руках волчий череп. В комнате темно, за окном – сплошная белая пелена, и фигура Апитсуака так одиноко выглядит в этом тусклом свете.
– Та девочка… – начинает Анэ, но заставляет себя замолчать.
Апитсуак поворачивается к ней. Его лицо будто никак не изменилось – только дрожит веко.
– Это был иджирак. Я его увидел. Он исчез очень быстро.
– Как.
– Я его увидел, – с печалью в голосе повторяет Апитсуак.
Она смотрит ему в глаза и видит в них страх. Не тот, который они испытывали, когда услышали голос отца, исходящий от черепа, или отбивались от серого существа из-за гор, – а самый настоящий ужас, который ему плохо удается скрыть. Чувства Апитсуака передаются и Анэ – и вот она уже скрещивает руки на груди, пытаясь защититься от незримого, ушедшего с добычей врага, словно он прямо здесь, в этой комнате.
Иджираки. Духи, умеющие принимать любую форму. Те, что застряли на границе миров. Ушли туда, где пещеры и бури, где тьма и сырость, где суровое холодное одиночество – и пропали. Те, что оказались в ловушке и все ходят, безмолвной тенью ходят среди людей, пытаясь до них дотянуться.
И иногда им это удается.
– Что это за девочка? – спрашивает Анэ, тщательно взвешивая каждое слово.
– Малу, – тихо говорит Апитсуак. – Малу ее зовут… звали… не знаю.
Они молчат, а Анэ вспоминает. Иджираки – духи, крадущие детей. Мысли неумолимо ведут ее к девочке с тремя косичками – палец начинает слегка подрагивать – и мертвым совам на снегу.
К тому, что она – человек.
Снег, волны, голова отца. Его строгий взгляд, из-за которого Анэ готова была сделать все что угодно. Красная щека, горящая от его грубого прикосновения. Могилы. Очень, очень много могил. Куда бы они с отцом ни приезжали – везде одни и те же могилы, одни и те же грусть и боль на лицах людей. Одни и те же ритуалы, но с каждым из них отец становился сильнее.
И позади него – Анэ. Маленькая одинокая Анорерсуак, тень среди живых людей.
– Я заберу ее, – говорит она прежде, чем успевает это осмыслить.
Апитсуак молчит несколько мгновений, а потом начинает смеяться. Отчаянно и грустно.
– Это должен сделать я. Я больше учился. И я… я не смог спасти тогда сестру, – говорит он, не встречаясь с Анэ взглядом.
– Из этой бури выйдет кто-то еще. Ты знаешь, как это бывает. Кто-то из нас должен остаться и защищать Инунек, а я это делать не буду. Я… – вновь перед глазами черные пятна на перьях сов, синие кулачки ангиаков, пустые белые глаза, – я спасу ребенка.
– Нет, я.
Тут же в Анэ просыпается что-то свирепое – глухая боль в груди, давящая боль в голове. Последний крик отца. Все мешается перед глазами, комната по бокам тускнеет и размывается.
Родители, избивающие своих детей. Тонкий детский крик. Души тех, кого оставили умирать. Душа той, кого легко и без колебаний убил отец.
Сама мысль о том, чтобы остаться и защищать этих людей, кажется странной. Совсем чужой, словно кто-то подсадил этот образ ей в голову.
– Я. Не буду. Их. Защищать, – сквозь зубы проговаривает Анэ, сжав кулаки. – Я заберу Ма… Малу. Но я не буду здесь ангакоком. Это твое дело. И даже… даже не пытайся меня остановить.
Она пытается уйти, но Апитсуак подбегает к ней и грубо разворачивает за плечо.
– Ты никуда не пойдешь в такую бурю. В этом нет смысла!
Глаза его горят черным пламенем. Анэ хочет ему что-то сказать, поспорить, доказать ему, что она единственная здесь права, но не находит нужных слов.
– Ты сгинешь там. И я сгину. И девочку уж точно не вернем. В прошлый раз с иджираками Анингаак подождал, прежде чем идти… и сестра все равно осталась жива. Надо хоть немного подождать, пока погода не станет лучше.
– Я заберу ее, – твердо говорит Анэ, не обращая внимания на боль.
Рука Апитсуака сжимается все сильнее.
– Нет.
– Да.
Они стоят и смотрят друг на друга. Апитсуак – совершенно злым, разгневанным взглядом, словно вот-вот, и из глаз посыплются черные искры. Анэ же просто хочется уйти отсюда.
– Оставайся здесь и охраняй Инунек. Это то, чему тебя учили.
– Тебя тоже! – сквозь зубы проговаривает Апитсуак, но Анэ лишь мотает головой.
– Нет. Никто ничему меня не учил. А еще после ритуала мое тело быстро восстанавливается. И я уже привыкла к боли. А ты… ты нет.
Апитсуак устало протирает лицо. Она с облегчением видит, что он больше не злится, – во взгляде только бесконечная, безнадежная грусть.
– Я не защищу Инунек в случае чего. Не сам.
– А я смогу?
– Я… – Апитсуак тяжело вздыхает.
Они смотрят друг на друга и молчат. Никто не хочет оставаться в поселке. Анэ пытается найти в его взгляде причину, но находит какую-то странную, как будто не свойственную ему пустоту.
– Я никогда не хотел этого, – шепотом повторяет он, но напряженной и внимательной Анэ все удается услышать.
Апитсуак смотрит вниз. Анэ же смотрит лишь на него – на подрагивающие руки, печальные черты лица, худые плечи. Словно что-то в его фигуре может дать ей подсказку.
– Чего не хотел?
– Этого. – Он поднимает голову и раскидывает в стороны трясущиеся руки. – Быть ангакоком. Защищать поселок. Мне это не нужно, и я не хочу… защищать Инунек один… и не хочу бороться с духами в одиночестве.
Эти слова Анэ понимает слишком хорошо – долгое, темное ожидание отца в пустой хижине, тот липкий удушающий страх, когда на поселение нападали духи. Маленький человек против вечности, что правила этими берегами задолго до него и будет править после. Только сила ангакока могла их спасти – но если соседи безоговорочно верили в ее отца, то Анэ могла лишь гадать, что на самом деле происходило в тех битвах, пока она пряталась в холодной темноте. И последнее, чего она бы хотела, – это встать на его место и защищать целое поселение от этой вечной силы. Отвечая не за себя, не за родных – а сразу за многих людей.
Апитсуак слишком рано лишился наставника – Анэ ловит себя на мысли, что в этом они очень похожи. И ей хочется подойти к нему, обнять, сказать, что все будет хорошо и ему необязательно взваливать на себя эти беды, но она быстро вспоминает синие кулачки и бесчисленные могилы.