И понимает, что не может дать слабину. Она не защитила Арнак, как и других детей, – и теперь просто обязана спасти ребенка. Неважно, нравится это Апитсуаку или нет.
– У тебя нет выбора, – громко говорит Анэ. – Я могу выдержать поход в бурю и справиться с иджираком, мое тело стало сильнее после ритуала. А вот выдержишь ли ты – неизвестно. И главное – ты и сам этого не знаешь.
Все внутри клокочет и бьется. Ей хочется ударить себя за эти слова, и уж точно не хочется смотреть в лицо Апитсуаку – в его уязвленное и разочарованное лицо, искаженное то ли слабостью, то ли болью. Но она не дает себе выбора, как не дала и ему. И смотрит, как меняется его взгляд, как он старается справиться с эмоциями и наконец натягивает маску равнодушия. Разводит руками и улыбается – осторожно и неловко, как и всегда.
Анэ разворачивается и тогда позволяет себе выдохнуть. Она точно так же не хочет оставаться в Инунеке – и лучше умрет в схватке с иджираком, чем даст погибнуть еще одному ребенку. Вернее – позволит кому-то его убить.
Она быстро выходит в коридор. Он по-прежнему полон людей, запертых бурей в багровом доме. Видя Анэ, все тут же затихают, расступаются.
«Молчите, – думает она, когда выходит на улицу, в густую бурю. – Не мешайте мне спасать детей, делать то, на что я не решалась раньше».
Анэ выпрямляется и чувствует, как тело наполняется силой.
В борьбе с иджираками не получится провести обычный ритуал, разжечь костер или сломать кость. С ними можно только договориться.
Глубоко вдохнув, Анэ делает шаг. Ветер обволакивает ее, хлещет по лицу, трясет одежду. Обувь тут же засыпает ярко-белым снегом. Сквозь беспорядочные искры и снежинки Анэ видит цветные пятна домов – и представляет, как в каждом из них сидят напуганные, беспомощные, не обладающие силой жители поселка. И их дети.
Тело быстро привыкает к морозу, и спустя несколько ударов сердца Анэ делает еще несколько шагов. Медленно, проваливаясь ногами в снег. Где-то в горах истошно кричат духи и стучат в лопатки ачкийини – вой застревает в ушах, перекрывая мысли.
Иджираки.
Духи, что обитают в тени пещер и снуют среди домов и снежных хижин. Торжествуют, забирая очередную детскую жизнь. И кружатся, кружатся в снегу, исчезают в темной пещерной сырости, чтобы вновь восстать и начать охоту.
Идя сквозь бурю, разметая искры, Анэ вспоминает все, что знала о злых духах. Она всегда пряталась в яме или в хижине, когда эти темные существа на них нападали. Анэ и подумать не могла, что ей придется столкнуться со злом в одиночестве.
Она вспоминает, как отец побеждал морских существ – в те редкие разы, когда ей все-таки удавалось застать сражение. Но все, что она могла видеть, – это черные фигуры и редкие проблески света. Бубен звенел оглушительно громко, волны сияли и плескались на каменном берегу, трещал костер, и духи истошно кричали, разрывая на части всех помощников, которых призывал отец. Их маленькие белесые тела еще долго приходили к ней во снах и громко, душно дышали в затылок.
Анэ идет сквозь бурю, закрывая лицо шарфом и толстым меховым капюшоном. Перед ней лишь густая пелена из снега и искр – смотреть вперед больно, снежинки слепят и оседают на коже, приходится постоянно закрывать глаза и идти едва ли не на ощупь. Ветер завывает, духи кричат, где-то вдалеке бьются костями ачкийини – пытаясь закрыться от этих звуков, Анэ надвигает капюшон как можно ниже.
Тело пульсирует при каждом шаге, и ноги ведет неизвестная большая сила. Глаза от ветра наполняются слезами, которые моментально застывают на щеках корочкой льда. Но Анэ идет, хотя давно должна была сдаться и рухнуть в снег.
И все, что она теперь слышит, – это ритмичный звон отцовского бубна и его крик, которым он призывает все новых и новых духов-помощников. Утомить существо, сбить его с пути. Сделать все, чтобы оно потерялось и начало слабеть, а затем разорвать, пользуясь своим преимуществом. Как говорил отец, это мало чем отличается от обращения с людьми.
Анэ не знает, сколько уже идет, – время исчезло, растворилось в белой мгле. Несколько раз она падала лицом в снег и лежала, пытаясь заставить себя встать и продолжить путь. Несколько раз слышала в отдалении резкий и быстрый топот, затем вой, затем снова шаги. Эти звуки смешиваются с гулом ветра. В голове все превращается в один бездумный шум, от которого стучит в висках.
Черное пятно. Анэ резко останавливается – она настолько привыкла видеть перед глазами лишь снег, что ей нужно время, чтобы это принять. Глаза режет сухой болью. Одежду хлещет и развевает ветер.
Анэ вновь делает шаг, идет уверенно, но аккуратно. Размытое черное пятно постепенно превращается в одинокую горную пещеру.
И чем дальше Анэ заходит, тем реже летят искры. Буря успокаивается, и еще чуть-чуть – и Анэ задышит легко, свободно, глотая чистый спокойный воздух. Она теперь ясно видит серые горы и большую черную пещеру. На мгновение все мутнеет, и перед глазами Анэ восстает море – не море Инунека, а то самое, ночное, мерцающее в лунном свете в 1800 году. Она слышит всплески его холодных соленых волн и мерный, ритмичный звон бубна.
Стук-стук.
Стук.
Стук.
Всплеск.
Пещера начинает расплываться. Кружится голова, вновь затрудняется дыхание. Анэ хватается за голову, пытаясь удержать весь мир перед глазами, и уже знает, что увидит следующим.
Из пещеры, покачиваясь, выходит человекоподобная фигура, облаченная в коричневую меховую одежду. Существо поворачивается по сторонам и начинает медленно идти вперед. Руки его уродливы – вытянутые тонкие пальцы, большие, похожие на ветки. Из головы торчат длинные рога.
Иджирак пробирается сквозь искры и снежинки, из пещерной тьмы. Анэ слышит каждый шаг существа, каждое соприкосновение его ноги со снегом и заледеневшей землей.
Стук. Стук.
Бонг.
Всплеск.
Это ее фигура. Ее одежда, ее ноги, ее волосы. Только глаза и рот повернуты набок, и иджирак беспорядочно их открывает и закрывает, будто не научившись пользоваться человеческим лицом. Красный свет глаз Анэ видит отчетливей, чем иджирака.
Анэ не верит, что это правда. Что они действительно могут принимать любое обличье, как было в отцовских рассказах, – только рога существо словно не успело убрать. Получеловек, полуолень. Глаза его светятся не то красным, не то багровым – она подумала, что это в точности цвет застарелой крови после долгого ритуала, которую еще не успели убрать.
Она хочет убежать от этого взгляда, от этих глаз. Хочет спрятаться в самой далекой пещере. Но все, что у нее получается, – это лишь зажмуриться и представить, что она в родной хижине, с отцом, и ей не нужно никого спасать.
Все скрывает тьма. Качающаяся фигура иджирака исчезает, и нет больше ни кружащегося мира, ни бури, ни зла.
Тишина. Все звуки стихают.
Анэ дышит глубоко.
Первый вдох. Второй.
Всплеск.
Она открывает глаза, поддавшись первому же порыву, и видит совсем близко злые красные глаза. Свет фигуры, так похожей и одновременно так не похожей на нее саму. За несколько мгновений иджирак оказался близко, насколько возможно. Он не дышит и не издает ни звука – лишь моргает вертикальными щелками глаз. У Анэ потеют руки и каменеет спина.
Иджирак протягивает к ней длинные пальцы. Они растворяются в воздухе, превращаются в мутное темное пятно – и становятся человеческими, покрытыми царапинами и шрамами. Точь-в-точь как у нее самой. Анэ тянет руки в ответ, не понимая, что делает. Воздух тяжелеет, телу становится жарко, одежда липнет к коже, пот стекает по лбу. Она поднимает руки к его волосам – таким же черным и длинным, как у нее самой, собранным в неряшливую косу.
Все размывается, и почти вслепую Анэ нащупывает толстую косу – по-прежнему не понимая, не веря, что это происходит взаправду. Она уже почти не помнит о Малу – лишь скользит взглядом по волосам, одежде, коже, по почерневшему от времени капюшону, по медвежьему меху, торчащему из анорака, по очертаниям тонких трясущихся рук. Все это она уже видела много раз в отражении воды. Все это было ей самой.
– Сед… на… – громко хрипит иджирак, и Анэ чувствует его горячее дыхание на своей коже.
Голова кружится настолько, что ей приходится ухватиться за тяжелую косу, сжать ее крепко-крепко, до боли в пальцах. Она продолжает смотреть иджираку в глаза, не то испуганная, не то удивленная.
Седна. Морская богиня, преданная собственным отцом.
Хозяйка всех морских животных – ее историю знает каждый ребенок в их поселении. И потому ее имя, произнесенное здесь, посреди бури, этим полуживым существом, звучит так громко и странно.
Жестокие морские волны. Темная гладь, поглотившая их с отцом. Череп, выброшенный на берег двести лет спустя. Костер у ночного моря и злая сила, вышедшая оттуда, чтобы погрузить Анэ в боль.
Связано ли это с богиней?
Буковник. Бледно-зеленая, иссохшая, ломающаяся в руках трава. Тяжелая медвежья шкура. Красные капельки крови.
Все вдруг начинает вставать на свои места – все разбросанные образы, догадки, случайности, что встречались ей на пути.
– Сед… на.
Существо хватает ее за руку, отчего Анэ пытается закричать, но издает лишь тихий писк. В ладони ее оказывается холодный тяжелый предмет, и она мгновенно опускает руку и отходит от иджирака на один шаг.
Он следует за ней – и хрипит, хрипит, хрипит. Его громкий хрип вплетается в плеск воды и отдаленный тихий звон бубна, и все это складывается в единый ужас. Этим ужасом наполнен воздух, им наполнена сама Анэ. И в то же время она не может оторвать взгляда от горящих красных глаз – в них она видит жажду, охотничий зов, злость, боль, пещерную тьму и белизну бури. Она видит вечного духа и вечную жизнь.
– Отдайте мне девочку, – говорит она дрожащим голосом.
Иджирак издает громкий вздох – словно шум бесконечного моря. За существом вырастает еще два таких же – и все они похожи на Анэ, и все глаза светятся красным, все три пары вытянутых глаз. Они медленно моргают дрожащими пухлыми веками.