не может на них смотреть.
– Я хочу домой, – протягивает Анэ. – И я не знаю, что мне с этим домом делать. Но мне точно нужно туда вернуться. Я… я провела здесь слишком много времени.
– Прошло всего несколько дней.
– Нет. Прошла жизнь. И я от нее устала так… так, что ты не представляешь, – с выдохом заканчивает Анэ и тут же опускается за тяжелым черным камнем. Смахивает с него белый слой снега и аккуратно кладет на ближайшее тело, стараясь на него не смотреть. Тел почти уже не видно, но как бы Анэ ни хотела перестать представлять людей, завернутых в оленьи шкуры, – она не может.
– Анэ.
Апитсуак легонько берет ее за руку и заглядывает в глаза. Смотрит серьезно, обеспокоенно. Анэ хочется отстраниться, но пока молчит.
– Тебе не нужно убивать богиню.
– Возможно, и не нужно, – тихо говорит она и отталкивает парня от себя.
Чтобы не встречаться с ним взглядами, Анэ берет в руки очередной камень и кладет его на тело. Но все тела уже покрыты ими полностью. Она ловит на себе опасливые взгляды людей и побыстрее разворачивается к поселку.
Шагая к домам, Анэ вместе с хрустом снега слышит тяжелые шаги и тревожное дыхание Апитсуака. Он следует за ней снова и снова. Только теперь, наблюдая, как крупнеют и приобретают четкие очертания разноцветные дома, Анэ вновь задается вопросом: почему Апитсуак всегда с ней? Почему Анингаак не задал ей почти ни одного вопроса, а сразу начал учить обращаться с бубном?
И почему именно с ее приходом в это время начались бури, духи и смерть?
Все те вопросы, которые она тщательно отодвигала как можно дальше от себя, от которых отмахивалась как от налипшего на волосы снега, теперь восстают перед глазами, мешая двигаться вперед. Справа воет ветер, и только яркие пятна домов служат ей ориентиром – но ничто не волнует ее. Ноги двигаются, а мысли завывают, бесчинствуют в голове подобно танцующим скелетам.
Вечный сон
Комната Анингаака погрузилась в глубокую, мерцающую темноту. Анэ едва различает в ней смутные очертания разноцветных одеяний, шкур и черепов. Но чувствует, что все предметы на нее смотрят и ждут – а если замереть на мгновение и сосредоточиться, то можно ухватить и частицы духа погибшего ангакока, которыми наполнена его комната, наполнен каждый его предмет. Анэ как никогда чувствует единение со своими силами, дрожащими и клубящимися в теле.
Граница между миром мертвых и миром живых здесь проходит особенно явно. По спине ползут мурашки, волосы липнут ко лбу от пота, а привычный запах мяса и кожи вытесняют мороз и сырость. Так не должно пахнуть в теплом доме, но с каждым мгновением воздух в комнате все больше напоминает Анэ пещерный.
Апитсуак ходит кругами по комнате, шепча что-то себе под нос. Тело обмякает, слабеет в густом душном воздухе, и Анэ может лишь сидеть, поджав под себя ноги, и держаться. Ради себя, ради правды, что ей предстоит узнать.
Лампы с китовым жиром, расставленные по бокам, давно затухли. На Анэ висит огромное цветное одеяние, состоящее из шкур и прорезей. Все готово – только Апитсуак продолжает двигаться и разговаривать, и его тревожность можно ощутить даже сквозь разделяющее их расстояние.
– Ты чего? – говорит Анэ лишь для того, чтобы на что-то отвлечься.
– Ты правда думаешь, что сможешь убить Седну? Богиню? – спрашивает Апитсуак слишком громко, так, что Анэ вздрагивает и закрывает тело руками.
– Я… я должна узнать, что происходит.
– Кому должна? Отцу? Которого мы, прости, сожгли?
Анэ тихо стонет от резкой боли в голове. Ей кажется, что Седна добралась до нее в виде бесплотного духа и сжимает голову своими обрубками рук, и будет сжимать, пока голова ее не лопнет, а сама Анэ – не умрет.
– Анэ, – обреченно вздыхает Апитсуак.
– Анорерсуак. Мое имя – Анорерсуак.
Она старается смотреть на него свирепым взглядом, но не уверена, что получается.
Зубы дрожат. Анэ легонько бьет себя по рукам, пока Апитсуак не видит.
– Что это вообще за имя такое? – вдруг спрашивает он, остановившись посреди комнаты.
Анэ едва сдерживает судорожный смех.
– Так звали мою мать, – тихо отвечает она, уставившись на ковровый мех. – Отец передал мне ее имя.
– Ты никогда не говорила о матери.
– А должна была? – Анэ поднимает на него взгляд и пытается представить вместо знакомого парня черную фигуру – сделать его незаметным, самым обычным в своих глазах, чтобы не было так тяжело уходить из мира живых.
– Почему именно Анорерсуак? – немного помолчав, спрашивает Апитсуак.
– Потому что это имя означает силу. Вечную морскую силу.
Анэ закрывает глаза, пытаясь представить мать, но все, что она видит, – это бесконечный черный шторм, дикие волны, поблескивающие в лунном свете. Свежий запах. Красную кровь кита. Белую морскую пену.
– Я готова. Давай начнем.
Апитсуак вздыхает и, не говоря ни слова, отходит в сторону. Он дышит так тяжело и шумно, что дыхание почти перекрывает его собственный голос – но Анэ все равно слышит тихое «только, пожалуйста, не умри».
Мгновение, и его рука касается ее руки – так аккуратно и нежно, что Анэ почти ее не чувствует. Апитсуак вкладывает ей в ладонь большой гребень из китовой кости, мертвый и холодный. Анэ сжимает кулак – и теперь чувствует, что все это взаправду. Это происходит прямо сейчас.
Она спустится к Седне и, чтобы ее задобрить, предложит расчесать ей волосы. Сама богиня это сделать не может – ладоней ведь нет…
Анэ закрывает глаза, готовясь к ритуалу, но в темноте ее разума возникает лишь пещера. Сверкающие темные стены, душный запах застарелой влаги – и медленный стук капель воды о черную гладь.
– Я готова, – громко повторяет Анэ.
Апитсуак начинает петь уже знакомую и повторенную столько раз песню. То, что ей удалось запомнить из ритуала отца и что подсунул ей разум, – та тяжелая, древняя сила, что бурлила в каждом участке ее тела. Анэ невольно подхватывает пение Апитсуака, не успев даже об этом подумать, – тягучая громкая песня тянется сама, ухватывая их за собой. И в песне этой раздаются не только голоса двух начинающих ангакоков, но и многовековые голоса всех, кто им предшествовал, кто тоже выполнял свои ритуалы на этой земле. Анэ чувствует их призрачные касания подушечками пальцев. Чувствует такую силу, какая не проходила через ее тело еще никогда, – и тело охотно отзывается на это пульсацией, словно что-то бьется под кожей. Вечная сила, что клубилась в ней с момента ее смерти и все рвалась наружу, – теперь Анэ могла дать ей свободу.
Вскоре к их голосам присоединяются и другие – едва слышный шепот, холодком проходящий по спине. Шепот умерших людей. Тех, что отдали свои жизни духам, и тех, что умирали в этом поселке и в этой комнате все сотни, тысячи лет. Они шепчут, а потом начинают кричать. Их истошный, высокий крик застревает в ушах и оседает на меховом ковре, становясь частью комнаты, частью воздуха, в котором постепенно растворяется и сама Анэ. Тело обмякает и падает на пол – она это видит, но не чувствует. Душа ее уже отделилась. И в последний свой миг она закрывает глаза и ощущает невероятную свободу, словно никакой отец, никакой ритуал, никакие беды Инунека ее не касаются. Только легкость, в которой ей тут же хочется остаться навсегда.
Еще с закрытыми глазами Анэ чувствует, что все вокруг изменилось. В руке она по-прежнему сжимает китовый гребешок – цепляется за него ослабевшими пальцами, до боли в костяшках.
Резко похолодало. Этот холод она ощущает едва-едва – тело больше ей не принадлежит и мало что чувствует, – но она различает знакомый запах льда и мороза, усилившийся во много раз. Немного помедлив, Анэ открывает глаза и понимает, что оказалась в огромной пещере.
Сверху – бесконечная темнота, в которой ничего не разглядеть. По бокам – ледяные стены, с которых капает вода и свисают длинные сверкающие сосульки. Стены излучают едва видимое свечение, похожее на отголоски лунного света, – словно лед здесь занял место солнца.
Где-то впереди слышно движение. Медленный скрип. Вода продолжает падать на землю, и Анэ пробует сделать шаг вперед – мертвая земля поддается, и каждый ее шаг здесь гремит и отражается эхом от ледяных стен.
Только теперь Анэ понимает, что у нее нет ничего, кроме слабых знаний и решительности. Это место кажется бесконечным – ледяная пустыня, пещера, мир льда и одиночества.
Анэ осторожно идет вперед, вздрагивая от каждого звука. Ее преследует оглушительное, тревожное эхо. И чем дальше она продвигается, тем лучше слышит скрип и улавливает бульканье. Анэ выхватывает взглядом огромные черные котлы, из которых плотной пеленой поднимается горячий пар, – вода в них трясется и понемногу выливается на землю.
У Анэ сводит зубы от сильного запаха несвежего мяса. В горле застрял тошнотворный ком, который хочется вытащить из тела голыми руками.
В пещере Анэ старается смотреть только вперед. Или на блестящие темные стены. Но из темноты восстают скрипящие колеса, почти полностью покрытые льдом. Они двигаются так медленно, что, если бы не скрип, Анэ бы ни за что не уловила это движение. Когда она доходит до первого колеса, ее всю обдувает холодом – и ей кажется, что в этих колесах заключена своя неведомая сила. Они двигаются. Дышат. Смотрят на нее несуществующими глазами, и нависают, и пытаются угнаться за ней, но вместо этого лишь двигаются по кругу.
Когда Анэ проходит мимо последнего колеса, она с глубоким облегчением выдыхает морозный воздух.
– Я ТЕБЯ УБИЛА! – раздается дикий, нечеловеческий крик, от которого у Анэ закладывает уши.
Не успев даже ничего осознать, она тут же прячется за ближайший котел, больно ударившись о ледяной пол.
Голос эхом отбивается от стен, звеня и крича у Анэ в ушах. В котле отчаянно булькает вода. Анэ растерянно смотрит на свои трясущиеся руки, затем на соседнюю ледяную стену, затем на мерцающие лунные блики – и, наконец, туда, где должна быть Седна. Осторожно, заставляя себя не думать об опасности, она выглядывает из-за котла, но видит лишь пустую темноту на многие шаги вперед.