– Ну как? – хрипло спрашивает она и тут же закашливается.
Апитсуак медленно садится к ней на кровать и смотрит на нее таким взглядом, какой она не может даже разобрать. Теплым и одновременно сочувствующим.
– Буря потихоньку проходит. Никаких духов, никакого воя. Все тихо. Даже собаки успокоились, – с улыбкой говорит он и аккуратно кладет руку ей на ногу. – Все хорошо, Анорерсуак. У тебя получилось.
– У нас, – сквозь боль говорит она и улыбается вместе с Апитсуаком.
Но улыбка тут же сходит с ее лица, когда она вспоминает отца и птиц.
– Мой отец… – начинает Анэ, но вновь закашливается и едва не плачет от боли во всем теле.
– А ну, все, – строго говорит Апитсуак. – Потом расскажешь. Сейчас отдыхай. Я даже не представляю, как твое тело отреагировало на Адливун.
Анэ пытается сесть, но Апитсуак силой удерживает ее за плечи. Она тяжело вздыхает.
– Послушай, – сипит она, – мой отец хотел встать на место Седны. Стать богом. Для этого… для этого она должна была вселиться в меня. И он бы убил нас обоих. И… он не мой отец. А я ему помогала. Я убила Арнак. Я… я…
– Так, все! – кричит Апитсуак, по-прежнему удерживая Анэ в руках.
Она обмякает и закрывает глаза, пытаясь как можно сильнее вдавить себя в мягкость кровати.
– Хватит. Во-первых, ты никого не убивала. Во-вторых, ты все обязательно мне расскажешь, но как только придешь в себя.
И, немного помолчав, добавил:
– Ты всех нас спасла.
– Это не имеет значения… я… убила… – бормочет Анэ, проваливаясь в сон.
В следующий раз она просыпается, когда в комнате уже темнеет.
Она все смотрит и смотрит в окно, где медленно догорает солнце, и пытается осознать, что все произошедшее – правда. Что она действительно потратила жизнь, свою молодую жизнь, на своего будущего убийцу. Что погубила Арнак. Что это все случилось взаправду, и единственное, что она может сделать, – это вернуться к ненастоящему отцу и остановить ритуал. Избавить будущее от смертей и боли. Сделать так, чтобы она никогда здесь не появлялась.
Ее забудет Апитсуак. Забудут Тупаарнак, Ная, Атангана. Малу никогда не окажется в пещере с иджираками, а разрушенные дома останутся на месте.
И десяткам людей уж точно не придется лежать под камнями в ожидании весны.
– Проснулась? – раздается в темноте голос Апитсуака.
Анэ лениво отмечает, что голос его стал тверже. Она пытается вспомнить, каким был Апитсуак в их первую встречу, – его неловкую улыбку, как он стоял, переминаясь с ноги на ногу, как тихо и мягко говорил.
– Все хорошо? – спрашивает Анэ в ответ.
Апитсуак подходит к ее кровати и садится на колени.
– Да. Вот пытаемся связаться хоть с кем-то. Если повезет, то получится и к нам прилетят самолеты, начнут разбираться. Не представляю, что было в городах…
– Кто?
Апитсуак тихо смеется.
– Самолеты? Что-то вроде птиц, только железные и быстрые. Снегоходы в небе. Э-э-э… это чтобы быстро перемещаться.
Сглотнув, Анэ садится. Пытается встать, но перед глазами все еще кружится.
Апитсуак тут же уходит к столу и возвращается со стаканом воды. Анэ берет его и медленно пьет, стараясь насладиться каждым глотком. Тело постепенно начинает оживать.
– Мне надо возвращаться. Я не хочу… не хочу снего… снегоходы в небе.
И оба начинают смеяться. Апитсуак с улыбкой садится к ней на кровать и осторожно притягивает к себе. И, прижимаясь к нему, Анэ четко понимает – он остался единственным человеком, чей образ еще не разбился на тысячи осколков, еще не замутнен жестокой правдой. Он остался чистым. Теплым. Самым обычным – и в то же время гораздо ближе, чем, как она думала, ее собственный отец.
Они сидят так долго. Анэ пытается запомнить объятия Апитсуака и каждый его вдох – и ни на миг не забывает, что скоро останется одна.
Она вернется в прошлое и остановит ритуал. Сделает так, чтобы всего этого не случилось – ни смертей, ни разозленной Седны, ни буковника в огне. А потом привыкнет к старому миру и воплотит свою силу во что-то хорошее.
Будет лечить людей. Договариваться с богами. Прогонять духов.
Это никогда не вернет людей, убитых отцом, но теперь ей нужно с этим жить.
Превратить свои силу и боль – в добро.
– Мы никогда больше не увидимся, – говорит Апитсуак над ее головой.
– Зато я верну все на свои места, – с тихой решимостью отвечает Анэ.
– Анорерсуак.
На это имя ее тело отзывается противной липкой болью. Анэ закрывает глаза и тихо отвечает:
– Этим именем назвал меня отец. Оно больше не мое.
– А какое твое?
Анэ медленно выдыхает теплый воздух. Открывает глаза и роняет рассеянный взгляд в окно – там, где уже почти зашло солнце. Бегают дети. Сидят на лавочках старики. Фигуры в темных одеждах разделывают мясо.
– Арнак. Меня зовут Арнак.
– Кто это? – тихо спрашивает Апитсуак.
Анэ пытается найти в его голосе осуждение или хотя бы удивление – но нет.
– Девочка, которую я убила.
Парень опускает руки и слегка от нее отстраняется. Они встречаются взглядами: Апитсуак – непонимающим, Анэ – глубоко печальным.
– Отец вытягивал силу из людей, которых лечил. Забирал ее себе. И однажды… убил девочку… она давала мне мактаки.
Апитсуак долго молчит, но потом выдавливает из себя:
– Но ты же была ребенком.
– Арнак от этого не оживет.
Анэ встает – и тут же понимает, что сейчас разрыдается. Тяжелые слезы уже подступают к глазам. Крепко сжав кулаки, она делает несколько глубоких вдохов и выдохов. Спина тут же начинает болеть, шея невыносимо затекает – но в следующий же миг тело отзывается пульсацией, и боль проходит. Все вновь на своих местах.
Анэ прислушивается к ощущениям в теле. Они такие приятные и яркие, что ей хочется закрыть глаза и остаться с этим чувством подольше. Но нельзя. Тело дает ей эту передышку, чтобы она совершила ритуал и вернулась в прошлое.
Чтобы исправить все, что успела натворить.
Чтобы никто в Инунеке не пострадал и не умер.
Анэ расправляет плечи, держит голову ровно. Точно так же, как держала с отцом, когда он только заходил в хижину и она еще не знала, в каком он духе, что ее ждет теперь.
Апитсуак поднимается и смотрит на нее сверху вниз.
– Пора? – спрашивает он.
– Пора, – кивает Анэ. – Никто больше не умрет. Я все верну на свои места.
– Как?
Она берет Апитсуака за руку и закрывает глаза, пытаясь впечатать в кожу его прикосновение. Так, чтобы никогда его не забыть.
– Я остановлю ритуал. Мы с Седной не переместимся в будущее, и никто больше не умрет.
– А ты? – вдруг спрашивает Апитсуак – так коротко и просто, что Анэ на мгновение замирает.
– Я что-нибудь придумаю, – отвечает она и отстраняется. – Давай сходим на море. Хочу еще раз на него посмотреть.
Море движется медленно, льдины блестят в вечернем солнце, и его белые блики бьют Анэ прямо в глаза. Она щурится, прикрывая рукой лицо, и украдкой смотрит на сидящего рядом Апитсуака.
За их спинами бегают дети. Их смех раскатывается по воздуху, и так непривычно слышать его вместо далекого воя из-за гор. Анэ позволяет себе улыбнуться этой мысли – пусть жители Инунека никогда больше не услышат рычание надвигающихся духов.
– Значит, все, – на выдохе говорит она, глядя на худощавые руки Апитсуака.
– Да, – бормочет Апитсуак.
Анэ вновь поворачивается к морю. Ее тело наполняется таким состоянием, какого она раньше еще не испытывала – спина расслаблена, дышится ровно и легко, и ветер приятно развевает волосы. В голове ни песен, ни тягучей тревоги – чистота.
– Теперь обратно, – тихий голос Апитсуака звучит вместе с плеском волн. – Скоро наступит полярный день. И всегда будет свет… всегда свет и солнце.
Анэ пытается нащупать зуб в кармане, но чувствует лишь пустоту. И хорошо. Всю грусть она спрятала как можно глубже, оставив на поверхности лишь легкость и холодную решительность.
– Как Тупаарнак?
Апитсуак поправляет волосы.
– Начала ходить. Другие женщины сейчас тоже ей помогают.
Анэ кивает и опускает взгляд на серые камни, блестящие от постоянного вытачивания водой.
– Она все еще держит зуб?
– Что?
Анэ крепко зажмуривается. Ей хочется, чтобы отец и Анингаак не просто исчезли, а стерлись из времени. Чтобы их никогда не существовало. И чтобы Тупаарнак была по-настоящему счастлива.
– Она помнит, что Анингаак…
– Да. Но ей сейчас гораздо лучше.
– Как думаешь… она поправится?
Апитсуак ненадолго задумывается.
– Честно, не знаю. Надеюсь, что да. Но она же потеряла ребенка.
– Из-за черепа, – шепчет Анэ, а следом ее накрывает другая, темная и страшная мысль. – И из-за меня.
– Что?
– Если бы не череп отца… и не все, что было за этим. Тупаарнак не потеряла бы ребенка. Все опять из-за меня.
Апитсуак обхватывает ладонями ее лицо, и Анэ вздрагивает от его холодных рук.
– Посмотри на меня.
Она слушается и заглядывает ему в глаза. Он смотрит внимательно и как никогда серьезно.
– Ты ни в чем не виновата. И никогда не была. Это все твой отец… этот человек, которого никогда нельзя было даже называть отцом. Все из-за него. У тебя просто не было выбора.
Анэ смотрит и пытается почувствовать хоть какое-то облегчение. Но вместо этого находит в его словах лишь безысходную грусть. Может, у нее и не было выбора, но кажется, что отец, одинокая хижина, засыпанные камнями тела и Арнак будут преследовать ее всю жизнь.
Она вырывается из рук Апитсуака и обращает взгляд на море – то самое, что видело рождение отца, ее рождение, ритуал, перемещение и смерть. Смерть всех, кто был до нее, и всех, кто будет после.
– Я не хочу ни с кем прощаться. Но…
Она зажмуривается, вспоминая всех людей, кого успела здесь увидеть. Настоящих людей, не черные тени, что она представляла в начале своего пути. И все ее тело словно наполняется светом и каким-то новым чувством, которому она еще не может дать названия, – что-то среднее между благодарностью и теплом.